Смерть меня подождет

– Паря, спину сломал, скоро ходить не могу.

– Часто же ты ее ломаешь, поди, и живого места не осталось. Где ночевали?

– У каюров. Они медведишко убили, свежего мяса вам принес, – сказал Гаврюшка, показывая посохом на котомку, что висела за плечами у жены.

Позже я посоветовал Новопольцеву как-то повлиять на Гаврюшку и раскрепостить эту щупленькую, безропотную женщину.

– Не раз говорил я с ней, слушать не желает. Твердит одно: «Гаврюшка шибко больной, ему работа худо». А этот больной за присест съедает несколько килограммов мяса…

Степа пригласил гостей к себе в палатку. Угощал табаком, чаем и, пользуясь их терпением, без конца что-то рассказывал. «Хороший он парень, с душой, и что это за “болезнь” прилипла к нему?..» – говорил о нем Василий Николаевич.

До завтрака закончили вычисления. Все оказалось в порядке, и можно было снимать лагерь. Дальнейший путь астрономов – к озеру Токо.

Прощаемся надолго. Вряд ли еще раз сойдутся наши тропы с астрономами в этом огромном и безлюдном крае.

Степа идет с нами до соседнего распадка, где живут каюры, и вернется на голец с оленями.

Из-за большого похолодания уровень воды в Зее упал до летнего. Присмирев, река оскалила мелкие перекаты, заплясали по ним беляки. Подниматься по реке при таком уровне легче, поэтому мы не стали задерживаться: как только попали на берег, загрузили свое ветхое суденышко, и оно, подталкиваемое шестами, стало подниматься вверх против течения.

Реку постепенно сжимают отроги. Долина заметно сужается, и там, где бурый Оконон сливается с Зеей, она переходит в узкое ущелье. Береговой лес заметно здесь мельчает, редеет, лепится лоскутами по склонам гор и, убегая ввысь, обрывается у границы верхних курумов.

Каким титаническим трудом реке удалось пробить себе путь среди нависших над нею отрогов! Правда, еще и сейчас в этом ущелье не все устроено. И мечется Зея, разбивая текучие бугры о груды скал и валунов, непрерывно чередующихся то справа, то слева, и от этого весь день в ушах стоит пугающий рев.

Гулко отдаются удары шестов о скользкие камни. Руки устают от взмахов. К онемевшей спине липнет мокрая рубашка. Поднимаемся медленно, тяжело. Лодка, управляемая Василием Николаевичем, осторожно ныряет по узким проходам, со стоном взбирается на горбы бурунов встречного потока.

Наш путь однообразен, идет сплошными кривунами. Изредка под утесами встретится заводь, только там и отдохнешь. В ущелье становится все более тесно, сыро, глухо. Это каменистая щель со скудной береговой растительностью, с заплесневелыми скалами, с бесконечными шиверами и нескончаемым грохотом гнетет человека, делает безнадежным путь. Радует только немеркнущее голубое небо, нависшее над взбесившейся Зеей.

Нигде ни признака живого существа, ни следа зверя, ни крика птиц. Даже кулички, чье существование неразрывно связано с водою, и те не выдерживают этого нескончаемого рева реки, не живут здесь.

Не заходят сюда и люди.

Единственная тропа пастухов связывает окружающие нас пустыри с жилыми местами. Она идет от устья Купури правобережной стороной, далеко от Зеи, вьется по отрогам, преодолевая крутые перевалы. Да и эта единственная тропа посещается эвенками все реже и реже. Левобережная же сторона Зеи из-за скального рельефа недоступна ни для каравана, ни для пешехода.

Мы первые рискнули на долбленке пробраться в верховья реки. Чего только не пережили за эти дни! Сколько раз купались в холодной воде! Разбивали лодку на перекатах. Дважды сушили груз. Были минуты, когда препятствия казались непреодолимыми, и тогда думалось мне, что Василий Николаевич, крепко выругавшись, повернет назад. Но нет, он продолжал горбить спину, работал шестом и выходил победителем.

Выше устья Оконона, километров через пятнадцать, ущелье распахнулось. Стало просторнее, светлее. Мы еще поднялись километра на три и там на низком берегу решили дождаться своих. Дальше вообще на лодке идти трудно: уж очень крутой спад у реки, много каменистых шивер.

Причаливаем к берегу, разгружаем лодку. Выбираем место для стоянки. Высоко в небо тянется столбом дым костра, выдавая присутствие человека. Снова мы видим шустрых куличков, слышим, как воркуют в чаще дикие голуби, замечаем коршунов, с высоты высматривающих добычу. Собаки, должно быть, догадались, что здесь будет длительная остановка, убежали в тайгу. У Бойки и Кучума забота: надо узнать, кто поблизости живет и нет ли тут косолапого. С медведями у них давнишние счеты.

Нас первыми заметили комары, и буквально через несколько минут орды этих кровопийц уже кружились над нами, липли к лицу, к рукам, заполняли воздух своим отвратительным гудением. А ведь всего несколько дней назад их было совсем мало!

Неожиданная встреча

На севере по вершинам заснеженных гор плывет отсвет заката, а над головою клубятся легкие облачка, пронизанные последними лучами солнца. Меркнет долгий летний вечер. Мир кажется необыкновенно ласковым, безмятежным. И твои мысли спешат вперед, как парусник, гонимый легким ветерком по морской бегучей зыби.

Река взбивает на поворотах пену вешних вод. Мимо нас плывет мелкий наносник и лесной хлам. У скалы его встречает шумная компания куличков, наших береговых соседей. Поодиночке или парами, они усаживаются на влекомые водой плавники, как будто отправляются в далекое путешествие, и что-то выкрикивают скороговоркой:

– Тили-ти-ти, тили-ти-ти… (Вероятно: «Прощайте, прощайте…»)

Течение проносит их мимо, за поворот. Иногда на плавнике сидят трясогузки. Ну а эти куда, длиннохвостые домоседы? Скорее всего они плывут в разведку – разгадать странное для них явление: сколько бы куличков ни отправлялось по реке вниз, число их на берегу не уменьшается.

А ларчик просто открывается: как только кулички скрывались за поворотом и из виду терялся родной берег, у них пропадало желание к путешествию. Они, молча перелетев на противоположную сторону реки, тайком возвращались к скале и этим сбивали с толку доверчивых трясогузок.

Вода в Зее заметно посветлела, открывая любопытному глазу свои тайны. У самого берега, изгибаясь между камнями, тянется живая темная полоска. Даже незначительная волна, набегающая на гальку, разрывает ее на несколько частей, и тогда сотни серебристых искр на мгновение вспыхивают в воде. Но не успеет волна откачнуться от берега, как темная полоска снова сомкнется и непрерывной тетивой тянется вверх против течения.

Это мальки – потомство тайменей, ленков, хариусов, сигов. Сколько же их, боже мой! Вот уж много суток идут они вверх, может быть, будут идти весь июнь и июль. В их движениях заметна поспешность. Они, кажется, не кормятся, не отдыхают, какая-то скрытая сила гонит их вперед. Но куда и зачем?

Позже, достигнув зрелости, они разбредутся по закоулкам речного дна и станут непримиримыми врагами. Но сейчас держатся сообща, так им легче обнаружить опасность: два глаза того не увидят, что сотни. А опасность подстерегает их всюду: за камнями, в складках песка, в мутной глубине. Вот и жмутся они к самому берегу, ищут мель, там меньше врагов. И как странно устроила природа: врагами этих маленьких существ являются чаще всего сами рыбы, родившие их. Тут уж не доверяй родственному чувству!..

Мне захотелось посмотреть, как мальки будут пересекать струи безымянного притока при его слиянии с Зеей. Иду по-над берегом. Вдруг рядом всплеск, мелькнула тень, и брызги серебра рассыпались по поверхности. Это мальки, спасаясь от страшной пасти ленка, выскочили из воды, а некоторые даже попали на сухой берег и запрыгали, словно на раскаленной сковороде. Я их вернул обратно в воду. Темная полоска, разорванная внезапным нападением хищника, снова сомкнулась и поползла вверх.

Приток стремительно пробегает последний перекат, сливается с Зеей. Мальки тугой полоской подходят к устью, еще больше жмутся к мелководному берегу, как бы понимая, что здесь, под перекатом, их давно поджидают те, с кем опасно встречаться. Но сила инстинкта гонит их дальше. И вся эта масса исчезает, распыленная речной струею.

Многие малявки откалываются от общей полоски и устремляются вверх по притоку. Быстрое его течение отбрасывает их назад, бьет о камни, будто пытаясь заставить повернуть обратно, но не может. В этих крошечных существах живет упрямое желание попасть именно в этот приток, а не в какую-то другую речку, пусть она будет во много раз спокойнее. Вот и бьются мальки со струею, лезут все выше и выше. За перекатом тиховодина, там передышка. И снова перекат. И так до места…

Невольно хочется узнать: а где же их конечный путь? Они спешат к местам, где родились и откуда были снесены водою совсем крошечными, еще не умевшими сопротивляться течению. И в этом их неудержимом движении к родным местам есть неразгаданная тайна. Непонятно, как эти маленькие существа, впервые поднимаясь вдоль однообразного берега Зеи, мимо множества притоков, безошибочно находят русла своих рек и как, поднимаясь по ним, угадывают свои места. С кетой происходят еще более загадочные явления. Ее также малявкой сносит река в море, жизнь она проводит в далеком океане и через несколько лет возвращается к родным местам, к истокам рек, проделав сложный и очень длинный путь в несколько тысяч километров. И все-таки ее ничто не может сбить с правильного пути, она безошибочно находит свою реку, мечет в ней икру и погибает там, где родилась.

Эти мальки, что идут сейчас вверх по Зее, разбредутся по своим притокам и там, у родных заводей, проведут короткое лето. К зиме, повзрослев, они спустятся в ямы и будут служить пищей крупным рыбам, а весною уцелевшие снова повторят свой путь к родным местам.

Такая молодь поднимается и вдоль противоположного берега: это жители правобережных притоков. Весною, отправляясь в далекий путь, мальки строго придерживаются своей стороны и не нарушают «правил речного движения».

Мы уже собрались покинуть берег, как издалека донесся крик филина.

– Это Улукиткан! – обрадовался Василий Николаевич.

Крик филина повторился ближе, яснее. Видим, на косу из тайги выходит караван. С ним наши собаки.

Шумно становится на нашей одинокой стоянке. Разгорается костер. Людской говор повисает над уснувшей долиной. Отпущенные олени бегут в лес, туда же уплывает и мелодичный звон бубенцов.

– Орон[10 - Орон – олень.] совсем дурной, постоянно торопится, бежит, будто грибы собирает, – бросает им вслед ласково Улукиткан.

Мне кажется, что только с завтрашнего дня по-настоящему начнется наше путешествие.

– Какие вести, Геннадий? – не терпится мне…

– Трофим вернулся из бухты, не хочет идти в отпуск, просится в тайгу… – Взглянув на часы, Геннадий забеспокоился: – Двадцать минут остается до работы!

Общими усилиями ставим палатку, натягиваем антенну. Геннадий устраивается в дальнем углу и оттуда кричит в микрофон:

– Алло, алло, даю настройку! Один, два, три, четыре… Как слышите меня? Отвечайте. Прием.

Я достаю папки с перепиской и разыскиваю радиограмму Трофима.

«Прибыл в штаб, – пишет он. – Здоров, чувствую себя хорошо. Личные дела откладываю до осени. Разрешите вернуться в тайгу. Жду указаний. Королев».

«Почему он решил не ехать к Нине? – думаю я. – Неужели в их отношениях снова образуется трещина? Мы ведь давно смирились с мыслью, что в это лето Трофима не будет с нами, и вдруг… Правильно ли он поступает?»

Переговоры на этот раз со штабом не состоялись из-за помех в эфире. Отложили до утра.