Смерть меня подождет

С какой завистью провожали нас друзья, собравшиеся на аэродроме!

Только в одиннадцать часов самолет поднялся в воздух. Летели высоко. Под нами облака. Словно волны разбушевавшегося моря, они перегоняли друг друга, мешались и, вздымаясь, надолго окутывали нас серой мглой. От напора встречного ветра машину покачивало, и, казалось, летит она не вперед, а плывет вместе с облаками назад. Далеко впереди, точно упавшая на облака глыба белого мрамора, виднелся величественный Становой, облитый солнцем.

Скоро внизу, в образовавшихся просветах, показалась долина Зеи, багровая от весенних ветров и тепла. Еще через несколько минут облака поредели, и я узнал устье Джегормы, куда в прошлом году привел меня слепой проводник Улукиткан.

Ниже Джегормы, в двух километрах от слияния ее с Зеей, широкая коса – место посадки. Никого на ней нет. Летчик разворачивает машину, заходит сверху, «падает» на галечную дорожку.

Пустынно и одиноко на берегу. Мы разгружаем машину.

Наши проводники, Улукиткан и Николай Лиханов, уже давно прибыли на реку Зею с озера Лилимун. Они поселились на устье Джегормы, вдали от лагерного шума. Там среди безмолвия тайги старики чувствуют себя прекрасно. Им не надоедает одиночество, тем более в лесу, уже опаленном весенним теплом. Но мы знаем, они с нетерпением ждут нас, чтобы отправиться в далекий путь.

Я иду к ним, это недалеко от площадки. Бойке и Кучуму тут все знакомо с прошлого года. Они бегут впереди, минуют скальный прижим, скрываются в зарослях. И мы видим, как там вспыхивает дымок, выдав стоянку каюров.

Меня догоняет Василий Николаевич. Идем не спеша. После города не могу надышаться свежим воздухом. Чувствую, как он будоражит всю кровь и каждый глоток его вливает бодрость. Глаз не оторвать, не наглядеться на зеленые кружева гибких тальников, на лес, обрызганный белым черемуховым цветом, на далекие холмы, прикрытые плотным руном бескрайней тайги. Все живое ликует, дразнится, пищит, прославляя весну. И над всей этой обновленной землею стынет далекое голубовато-свинцовое небо.

Мы только миновали прижим, как из леса вышло стадо оленей. Животные беспорядочной толпою, толкая и обгоняя друг друга, спустились по каменистой осыпи к реке, стали пить воду. Следом за стадом выбежала молоденькая самочка. Увидев нас, она внезапно остановилась. На морде – недоумение. Что-то знакомое во всей ее изящной фигурке, в манере ставить размашисто ноги, в приподнятой высоко и повернутой к нам голове, в черных озорных глазах.

– Майка! – обрадованно кричит Василий Николаевич.

Теперь узнаю и я.

– Майка, Майка! – зову ее. Шагаю к ней, ищу в кармане лакомство, хочу напомнить ей о себе.

Майка вздрогнула. Секунда – и она, подняв еще выше голову и прижав уши, с криком бросается ровными, упругими скачками к табуну, несется быстрее лани. Вскакивая в воду, оленушка поднимает столб серебристой пыли и замирает, снова повернувшись к нам, вся настороженная, довольная.

– Она совсем повзрослела! – ласково заметил Василий Николаевич.

– Обидно, не узнала.

А мы-то все помним. Родилась она прошлой весной в походе на речке Кунь-Манье и первое свое путешествие совершила на нарте со связанными ногами, завернутая в старенькую дошку Улукиткана. Через два дня Майка уже бегала и привлекала всеобщее внимание. Но она никогда не любила даже ласкающие ее человеческие руки. В ней больше, чем в других оленях, передался гордый дух предка – дикого сокжоя.

Улукиткан – человек немного суеверный. Этому способствовали условия, в которых он жил, дикая природа, безлюдье. Старик убежден, что новорожденный теленок приносит эвенку счастье. В прошлом году он не расставался с Майкой, как ребенка, окружал ее трогательной заботой. Даже когда старик ослеп в походе и врачи вернули ему зрение, он был убежден, что это сделала Майка.

Улукиткан и в этом году взял ее с собою, надеясь, что она оградит его от бед.

Навстречу бегут собаки. За ними показываются старики. Вот и снова встретились! Как дорог мне этот маленький, похожий на усохший пень человек с заиндевевшими от седины волосами на голове, с проницательными глазами, одетый в старенькую дошку. Он прижимается ко мне, и слышно, как часто бьется его сердце.

– Я думаю, напрасно мы тут живем. Пошто так долго не приезжали? – говорит он с болью и тоскою.

– Задержались, Улукиткан, Трофим тяжело болел. Теперь выздоравливает.

Я обнимаю Николая. На его плоском лице радость.

– Куда след поведем? – не терпится Улукиткану. Его явно беспокоит этот вопрос.

– К Становому и от Ивакского перевала повернем на запад по хребту.

– Э-э! – удивляется старик. – Опять худой место выбрал. Туда люди еще не ходи.

– Поэтому мы туда и идем!

– Какое дело у тебя там?

– Надо посмотреть, что это за горы, какие вершины, можно ли пройти туда с грузом на оленях и с какой стороны, где лучше устроить лабазы. После нас на Становой пойдет много отрядов, мы должны наметить их маршруты и определить место работ.

– Тогда пойдем. Ты только не забывай, что сказал Улукиткан: место там худой, тропы нет, крутом стланик, камень, пропасть.

Через два часа мы поставили свои пологи рядом с палаткой проводников, разожгли костер… И тут мы с необыкновенной ясностью почувствовали, что переступили границу, за которой нас ждет неизвестность и иная жизнь.

Кажется, ничто не омрачает этот первый день нашего путешествия: небо чистое, воздух прозрачный, дали доступны желаниям.

Василий готовит обед. «Соскучился он по тайге, по костру, по лагерной суете, по просторному безоблачному небу, по вольной жизни, по тропе. Приятно смотреть, как все горит в его руках и с его лица не сходит радостная улыбка.

А вокруг весна… Лес дождался тепла. Росою умылись кусты, и от них повеяло свежим листом. В перелесках веселый березовый хоровод – не наглядишься! Зеленой травой опушились полянки, и над ними не стихает птичий перезвон. Всюду жизнь, и с первого дня ее пробуждения она вступает в борьбу за свое существование. И ты невольно заражаешься этим весенним порывом, тянут тебя таежные чащи, снежные вершины гор, глушь и дали. Почему не вечно на земле весна?

Когда мы заканчивали обед, собаки лежали на песчаном бугорке рядом с палаткой: Кучум, сытый, довольный, растянувшись во всю длину, грелся на солнце, а Бойка заботливо искала в его лохматой шубе блох. Но вдруг обе вскочили.

– Кого они там увидели? – сказал Василий Николаевич, кинув рыбью голову в сторону собак.

Он оставил кружку с недопитым чаем, встал. Поднялся и я. Бойка и Кучум, насторожив уши, готовы были броситься вниз по реке. Оттуда долетел легкий всплеск волны и затяжной скрип.

– Кто-то плывет, – пояснил Лиханов, и мы все четверо вышли к реке.

Из-за мыса показалась долбленка. Она свернула в нашу сторону и медленно поползла вдоль каменистого бережка навстречу течению. Впереди, к нам спиной, сидела женщина, натужно работая веслами. Вода под лодкой в лучах солнца кипела плавленым серебром, и от каждого удара каскады брызг рассыпались далеко вокруг. Кормовым веслом правил крупный мужчина.

– Что за люди, куда они плывут? – спросил я Лиханова.

– Делать тут человеку нечего, зачем они идут – не знаю.

Лодка, с трудом преодолевая течение, приближалась к нам. Теперь можно было и по одежде, и по лицу мужчины угадать в незнакомцах эвенков.

– Это Гаврюшка Бомнакский, – сказал Лиханов, – где-то у наших проводником работает.

Лодка развернулась и с ходу врезалась в берег, вспахав размочаленным днищем гальку.

– Здорово, Улукиткан! Смотри-ка, опять сошлись наши дороги с тобой, – сказал кормовщик, растягивая зубастый рот.

– Здорово, здорово, Гаврюшка! – ответил тот. – Чего тут воду мутишь?

– Смотри хорошо, воду мутит моя жена, да что-то плохо, видно, весла малы, надо бы уже на месте быть, а мы только до Джегормы дотянулись.

Мужчина с полным равнодушием достал кисет и стал закуривать.

– Вы что не сходите на берег, разве ночевать не будете? – спросил Василий Николаевич.

– Нет, дальше пойдем. Надо добраться до места.

– Далеко ли?