Тень горы

– Санджайбхай?

– А, Лин, – сказал он, быстро обернувшись. – Как было в Гоа? Стволы, которые ты привез, нам сейчас очень кстати.

– В Гоа было… хорошо.

– Но?

– Но меня беспокоят две вещи, которые я заметил после возвращения оттуда. Это велокиллеры и афганцы. Что происходит?

Его лицо потемнело, губы начали презрительно кривиться. Придвинувшись близко ко мне, он заговорил свистящим шепотом:

– Знаешь, Лин, ты не должен путать свою полезность для нас со своей значимостью. Я послал тебя в Гоа за стволами только потому, что все мои лучшие люди там уже засветились. И я не хотел лишиться кого-нибудь из лучших, если что-то пойдет не так в этой пробной поездке. С этим все ясно?

– Ты вызвал меня сюда, чтобы сказать это?

– Я тебя не звал и вообще не хотел, чтобы ты сидел на собрании. Мне это не нравится. Совсем не нравится. Но тебя захотел видеть Тарик, и это он настоял на твоем присутствии.

Мы с ним одновременно повернулись и посмотрели на мальчика.

– Найдется у тебя время, Лин? – спросил Тарик.

Прозвучало это отнюдь не как просьба.

– Что ж, – повысил голос Санджай, хлопнув меня по плечу, – мне надо идти. Не знаю, почему ты вернулся, Лин. Лично я чертовски люблю Гоа. На твоем месте, старик, я бы там растворился и жил бы припеваючи где-нибудь рядом с пляжем. Я бы все понял и не стал бы тебя винить.

С этими словами он вышел из комнаты, а я вновь сел рядом с Тариком. Гнев мешал мне сосредоточиться, и я не сразу повернул голову, чтобы встретить его бесстрастный взгляд. Следующая минута прошла в молчании и неподвижности.

– Ты не хочешь меня спросить? – наконец произнес Тарик с легкой улыбкой.

– Спросить о чем, Тарик?

– О том, зачем я позвал тебя на заседание совета?

– Полагаю, ты сам это скажешь, когда сочтешь нужным, – также с улыбкой ответил я.

Он, казалось, уже был готов рассмеяться, но быстро вернул себе серьезный вид.

– Знаешь, Лин, это одно из качеств, которые мой дядя любил в тебе больше всего, – сказал он. – Он говорил мне, что в глубине души ты больше иншалла, чем любой из нас. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я.

Я не ответил. В данном случае слово «иншалла», означавшее «такова воля Аллаха» или «если это угодно Аллаху», подразумевало, что он считал меня законченным фаталистом.

Но это было не так. Я не задавал лишних вопросов просто потому, что мне было все равно. Меня заботила судьба некоторых, конкретных людей, а на прочее мне было наплевать. Так же наплевательски я относился и к собственной судьбе после побега из тюрьмы. Будущее виделось мне адским пламенем в конце туннеля, а прошлое терялось в непроглядной тьме.

– После смерти моего дяди, – продолжил Тарик, – мы распорядились его имуществом так, как было указано в завещании.

– Да, я помню.

– И тебе известно, что я получил в наследство этот дом и еще довольно много денег.

Я перевел взгляд на Назира. На лице старого воина сохранялось все то же суровое и мрачное выражение, но косматая бровь слегка шевельнулась, выдавая его интерес к происходящему.

– Но ты, Лин, не получил от Кадербхая ничего. Ты не был упомянут в завещании.

Я любил Кадербхая. Несчастливые сыновья, как правило, имеют двух отцов: первый дает им жизнь, но не в состоянии дать любовь, а второго они находят сердцем, прежде не знавшим отцовской любви. Я сердцем нашел Кадербхая и полюбил его, как отца.

Но я не питал иллюзий насчет ответной любви – даже если Кадербхай испытывал ко мне какое-то подобие отцовских чувств, это не мешало ему рассматривать меня лишь как одну из пешек в его большой игре.

– Да я и не рассчитывал на упоминание.

– Ты не рассчитывал, что он о тебе вспомнит? – спросил Тарик с нажимом, наклоном головы подчеркивая свое сомнение.

Точно такое же движение я приметил у Кадербхая, когда он поддразнивал меня во время наших философских дискуссий.

– Даже притом, что ты был с ним близок? Даже притом, что он не раз называл тебя своим любимцем? Даже притом, что ты вместе с Назиром сопровождал его в походе, который стоил ему жизни?

– Твой английский стал намного лучше, – заметил я, пытаясь сменить тему разговора. – Похоже, эта новая учительница знает свое дело.

– Мне она нравится, – ответил Тарик, но тотчас, нервно сморгнув, подправил предыдущую реплику: – То есть я ее уважаю. Преподает она отлично. Скажем прямо: гораздо лучше, чем это делал ты, Лин.

Возникла пауза. Я уперся ладонями в свои колени, давая понять, что готов удалиться.

– Ну, я…

– Постой! – быстро сказал он.

Я взглянул на него сердито, раздраженный приказным тоном, но сразу смягчился, увидев мольбу в его глазах. Тогда я вновь откинулся на спинку и скрестил руки на груди.

– На этой… на этой неделе, – начал он, – мы нашли еще несколько документов моего дяди. Они затерялись среди страниц его Корана. То есть они не терялись, нет, просто их не сразу обнаружили. Дядя поместил их туда перед своим отъездом в Афганистан.

Мальчик умолк, и я взглянул на его могучего телохранителя, моего друга Назира.

– Он оставил тебе подарок, – вдруг заявил Тарик. – Это сабля. Старинная сабля, которая принадлежала еще его прадеду и дважды побывала в сражениях с британцами.

– Но… тут какая-то ошибка.

– Там все написано четко и ясно, – отрезал Тарик. – В случае его смерти сабля переходит к тебе. Причем не как посмертный дар от него, а как личный подарок от меня. Ты окажешь мне честь, приняв его.

В руках Назира появился длинный сверток; он размотал несколько слоев шелка и протянул мне саблю, держа ее горизонтально на высоко поднятых ладонях.

Широкие серебряные ножны украшало рельефное изображение летящих ястребов. В верхней части ножен было выгравировано изречение из Корана. Выточенная из лазурита рукоять имела бирюзовые вставки поверх заклепок. Дужка эфеса из чеканного серебра изящным изгибом протянулась от навершия рукояти до крестовины.

– Тут явно ошибка, – повторил я. – Это наследие вашей семьи. Сабля должна принадлежать тебе.

Мальчик улыбнулся, и в этой улыбке была смесь признательности и сожаления.

– Ты прав, она должна была перейти ко мне. Но есть четкое распоряжение Кадербхая, написанное его собственной рукой. Сабля твоя, Лин. И не вздумай отказываться. Я хорошо тебя знаю. Если попытаешься вернуть ее мне, я буду оскорблен.

– Однако есть еще один момент, – сказал я, по-прежнему не дотрагиваясь до сабли. – Ты же знаешь, что я бежал из тюрьмы в своей стране. В любой момент меня могут арестовать и выслать в Австралию. Если такое случится, ваша семейная реликвия может уйти неизвестно в чьи руки.