Затаившийся

– Вы встречались с другими соседями? – спрашиваю я, указывая на последний из трех коттеджей.

– Нет, – отвечает Тереза. – Но они были здесь прошлым вечером. Свет горел, шторы были задернуты. Машина стояла неподалеку. Наверное, они поздно встают.

Перед уходом Тереза диктует нам имя и контактный телефон владельца коттеджей. Монтроуз направляется к машине, чтобы позвонить и расспросить его насчет постояльцев. Потом он поговорит с нашим помощником, который опрашивал соседей, собравшихся поглазеть на происходящее, и постояльцем, которого мы еще не встречали.

Я иду по пляжу к дому Акселя Беккера, пожилого мужчины с собакой. Когда я сказала, что нам нужно будет с ним побеседовать, он показал пальцем на свой дом и предложил мне зайти, когда смогу. Дескать они с собакой меня подождут.

* * *

Дом Акселя Беккера, стоящий на Канал-вью-роуд, построен в классическом стиле Худ-Канала двадцатых годов, когда все в Лос-Анджелесе помешались на местности вдоль соленого вашингтонского фьорда. Покрытое обветшавшей черепицей серебристое бунгало с кремовыми ставнями и красной дверью. При моем приближении мистер Беккер машет мне рукой из своего огорода.

– Как поживает горох? – спрашиваю я.

Мистер Беккер пожимает плечами: «Паршиво, как и всегда».

Ему где-то под восемьдесят, но на вид он в прекрасной форме. Цветом и текстурой его лицо напоминает старый бумажный пакет, но в голубых глазах горит ясный ум. У его ног сидит Уинстон, его пес.

– Как, вы сказали, вас зовут? – спрашивает он меня, прищурившись.

Я представляюсь.

– Я уже рассказал вашему напарнику все, что знаю, – он оглядывает меня с ног до головы, потом возвращается к огороду. – Вашему начальству, видать, денег девать некуда.

– Вы бы думали иначе, будь Софи вашей дочерью, – говорю я.

– Наверное, – он заканчивает подвязывать куст томата и приглашает меня войти внутрь.

Войдя в дом, я понимаю, что никакой это на самом деле не дом. Это музей.

Почти вся мебель вырезана из древесины с наплывами. Мне на глаза попадаются декоративные подушки, украшенные салишской вышивкой. Некоторые назвали бы это кощунством. На стенах развешаны реликвии Худ-Канала: таблички «Свежие устрицы!», резная вывеска давно закрытого танцевального зала, череда черно-белых фотографий этой местности, изобилующей медузами и древесиной.

– Отец построил дом во времена сухого закона, – говорит он, заметив мой заинтересованный взгляд. – Смог подзаработать. Вместе с парой других местных жителей. Отсюда легко переправлять самогон в Сиэтл.

– А сейчас и не скажешь, что это такой уж отдаленный район, – говорю я, а мистер Беккер жестом приглашает меня сесть на один из больших деревянных стульев.

– Верно, – говорит мистер Беккер, снимая свои поношенные резиновые сандалии. – Проклятые калифорнийцы все тут испортили. Налоги все растут и растут. Моим соседям пришлось переехать. А они жили здесь почти столько же, сколько и я. Теперь ютятся в какой-то лачуге в Аризоне и каждый день жалеют, что уехали, а не умерли здесь. Надеюсь, меня когда-нибудь хватит сердечный приступ во время прогулки по пляжу…

Он глядит вниз, на Уинстона: «Но не сегодня. Не хочу, чтобы Уинстон меня пережил, а он протянет еще несколько лет».

– Он у вас красавец, – говорю я, потрепав Уинстона по ушам.

– Но вы пришли не за уроком истории и не за тем, чтобы погладить моего пса.

– Верно, – говорю я. – Меня интересует, что вы видели на пляже.

– Почти ничего, – говорит он.

– Понимаю. Но порой свидетели трагических происшествий вспоминают больше подробностей по прошествии некоторого времени. Вы ведь согласны, что это была трагедия?

Уинстон яростно чешется, а мистер Беккер хмурит свое морщинистое лицо.

– Для той женщины и ее мужа? Да, трагедия. Для меня? Как сказать. Я служил в армии и много чего повидал. Здесь поутру на пляже такого не увидишь. Хотя один раз мне почудилось, будто я застукал насильника, а оказалось, ребята просто баловались на надувном матрасе.

Я киваю и прошу его описать, что именно он видел этим утром.

– Пожалуйста, расскажите еще раз.

Мистер Беккер повторяет то же самое, что сообщил Монтроузу во время предварительной беседы. Он выгуливал Уинстона, как привык делать каждый день. Адам и Обри плыли в лодке примерно в сотне ярдов от берега. Потом кто-то закричал. Мистер Беккер посмотрел сначала на Адама, который в панике греб к берегу, потом перевел взгляд на бетонную дамбу.

– И увидели миссис Уорнер? – уточняю я. – И нападавшего?

Мистер Беккер извлекает из нагрудного кармана свои очки.

– Я знаю, что уже не молод, – говорит он, – но в очках вижу вполне неплохо. Все произошло очень быстро, но я знаю, что видел.

Он словно бы раздосадован моими вопросами, и его акцент усиливается.

– Я здесь не потому, что сомневаюсь в ваших словах, мистер Беккер. Было совершено преступление, и необходимо выяснить, что произошло и кто в этом виновен.

Уинстон – весьма крупный пес, но мистер Беккер разрешает ему забраться к себе на колени.

– Ладно, – говорит он, – хорошо.

– Расскажите, что именно вы видели на берегу.

Он медленно вдыхает и выдыхает.

– Было довольно далеко, но, как я и сказал, в очках я вижу нормально. Я увидел, как миссис Уорнер пытается вырваться из хватки какого-то мужчины. Все произошло очень быстро. Я увидел ее, потом посмотрел под ноги, чтобы не споткнуться о камни, а когда снова поднял взгляд, их уже не было.

– Какого роста был этот мужчина? Во что он был одет?

Мистер Беккер задумывается, прикрыв на секунду глаза.

– Среднего роста, – говорит он наконец. – Кажется, на нем была бейсболка. И оранжевая куртка. Насчет этого я уверен. Или, может, красная куртка. Но скорее оранжевая.

– Моему напарнику вы ничего не говорили про куртку, – замечаю я.

Мистер Беккер разводит руками.

– Он не спрашивал.

– Хорошо, – говорю я. – Это очень полезно. Это нам поможет. Что насчет миссис Уорнер? Вы помните, как она выглядела? Во что была одета?

Мистер Беккер вновь задумывается.

– Соломенная шляпа – это я хорошо помню. И белое платье, – добавляет он менее уверенно. – Или, может, голубое? Она была в платье, это точно. Знаете, такое легкое, полупрозрачное, их нынче надевают поверх купальников. Я даже в магазине видел девушек, одетых так. Через эти платья все видно. Но я не жалуюсь.

Я улыбаюсь. Не очень-то пристойное замечание, но мистера Беккера не назовешь похотливым старикашкой.