Собор

Ворона тоже в толк не возьмет, чего приключилось: то плыла, гладь озера рассекая, и вдруг все движение прекратилось и не вперед, а вниз потянуло. Крыльями махнула и взлетела. До берега с трудом дотянула и уселась, чтобы отдышаться.

А щука на дно залегла, отплевалась, откашлялась и решила разобраться, кто это ей такую подлянку учинил. Всплыла, высунула из воды свои перископы, увидела ворону – сообразила и стала караулить…

Местный народ, надо сказать, не отличался доверчивостью и, в отличие от щуки, постоянно ожидал пакостей со всех сторон. Тертый был народ. На руках у многих синели знаки. У кого совсем простенькие, типа – солнце с надписью «Воркута» и цифрами по одной на каждом пальце. У кого вообще детские – имя или даже одна буква. Но у некоторых татуировки были посуровее. Перстни с понятными только знающим обозначениями. Или точки, как на пятерке кубика для игры в кости. Потому никто не удивился, когда гражданин, сидевший в центре компании, строго спросил новичка:

– А ты, собственно, кто такой? Тебе, фраерок, чего, собственно, надо?

Голос у спросившего был хриплый. Взгляд недобрый. Такой просто так не будет спрашивать. Вслед за ним столь же строго на незнакомца посмотрели остальные. Даже Тимофеич и тот отер рукавом слезу и попытался изобразить суровость.

Саня пожал плечами. Слово «собственно» прилипло, и он ответил:

– Я-то, собственно, да сейчас вроде бы никто. Вот вы тут, судя по обстановке, приниматели, – он выразительно показал на бутылку в средине главного ящика, – а я еще недавно был предпринимателем. Предпринимателем, пока не понял полную бессмысленность этого дела. А как понял, так завязал и уехал из своего населенного пункта. В чем был, в том и уехал. И такую свободу почуял, что назад возвращаться не захотел. Поехал поближе к теплу и постепенно оказался тут.

Он замолк, вытащил недокуренную сигарету из внешнего нагрудного кармашка, в котором фокусники держат бумажные цветы, а заслуженные артисты, поэты и адвокаты – платки, чиркнул зажигалкой, задымил и продолжил:

– А сейчас иду мимо, вижу – свободные, правильные люди разговаривают про… – неизвестный выдержал паузу, обвел всех взглядом и продолжил наивным голосом: – Про всякий смрад, который фонит и душит.

Собственно, думаю, надо познакомиться.

Объясняя, пришелец не сидел сложа руки. Он вытащил из кармана пиджака увесистую емкость с прозрачной жидкостью, банку бычков в томате и, что удивило сидельцев, банку шпротов.

Вот как-то так. Вот кто я такой.

Саня протянул бутылку Тимофеичу:

– Не побрезгуйте, угоститесь.

Хриплый, который по всему был тут главным, кивнул Тимофеичу. Тот отвинтил пробку, покачал головой, вздохнул, разлил содержимое по граненым стеклянным стаканам.

Хриплый скомандовал:

– Ну, тогда за знакомство.

Выпили, но напряжение не исчезло. Главный сделал вид, что подобрел, показал на банку кабачковой икры, хлеб, нарезанный финкой с наборной ручкой, хищно выглядывавшей из-под локтя Хриплого, кивнул и сказал незнакомцу:

– Ты тоже не побрезгуй, угощайся. Парень ты вроде нормальный, – выдержал паузу и добавил: – А там поживем – увидим.

Постепенно разговорились. Но разговор был какой-то обтекаемый, неконкретный. Так, в общем, и ни о чем. После очередного приема прозрачной жидкости Хриплый спросил:

– Вот ты, Санек, знаешь, что должен за жизнь сделать настоящий мужчина?

Пришелец слегка захмелел, но держался крепко, потому кивнул:

– А то! Все знают. Не верь, не бойся, не проси. Главный кивнул:

– Так-то оно так, но я не об том. Я про другое.

– А, – сообразил Санек, – вырастить сына, убить змею, построить дом. Ты про это?

Предводитель кивнул, продолжая жевать краюху с пряной килькой.

– Я-то про это, а вот у твоего дружбана Тимофеича все наоборот, – он ткнул в него пальцем и произнес: – Объясни, брателло. Чего должен сделать мужик?

Тимофеич, основательно окосевший после принято- го, удивленно посмотрел на стол, потом на хриплого предводителя, поднял руку, на которую опирался, и начал загибать пальцы:

– Во-первых, построить жену, чтобы она ни-ни, рот не разевала. Во-вторых, посадить сына. И, в-третьих, убить хату, квартиру, ну, в общем, где проживает, – потеряв опору, он завалился набок, сполз с ящика и захрапел.

Хриплый хмыкнул и махнул рукой:

– Слабак!

– А может, у него сегодня водка попалась несвежая, – вступил долговязый гражданин, до того жевавший соленое сало с толстой шкуркой. – Должно быть, перестояла. Видишь, как тепло сегодня.

Он глянул на новенького.

– А ты как? Как у тебя?

Санек посмотрел в стакан, увидел плескавшуюся муху, вытащил. Что осталось, допил и произнес:

– У меня нормально, прохладная.

Народ заржал.

– Я так понимаю, Саня, тебе кости на ночь кинуть где-то надо.

Санек кивнул.

– Заночуем у… – Он подумал, показал на долговязого и завершил: – Владимира Дмитриевича, коего и рекомендую.

2

Полы, выкрашенные в двухкомнатной хрущевке рыжей краской, сворованной на тракторном заводе, облупились, и на них пятнами темнели остатки предыдущего благоустройства квартиры. Тех времен, когда трактора и остальное производимое на заводе было цвета хаки.

Вдоль одной длинной стены стоял диван. Напротив – кровать с панцирной сеткой. Пружины в ней чередовались с жестяными пластинами, и, должно быть, про такую поэт сто лет назад написал: «…На чешуе жестяной рыбы прочел зовы новых губ…». На столе возле окна тараканы доедали остатки прошлого пиршества.

– Хорошо у вас, – сказал Санек, – просторно. А то зайдешь к некоторым, а там ни дыхнуть, ни протиснуться мимо мебелей некуда.

– Ага, – поддержал Хриплый, – и в окне вид на море и горы.

За окном торчала куча, отрытая экскаватором для замены сгнившей трубы, и яма с еще не высохшей после весенних дождей водой.

– Так, говоришь, был предпринимателем? – хмыкнул Долговязый. – А ты, хлопчик, рамсы не попутал?

Ну-ка быстренько, не задумываясь. Какой теперь год?

Санек замешкался, но быстро сообразил:

– А чего?