Илиада

«Эх, ты, в бесстыдство одетый, о выгоде все твои думы!
Кто из ахейцев захочет твои предложения слушать –
В путь отправляться какой-то иль храбро с врагами сражаться?
Я за себя ли пришел, чтобы против троян-копьеборцев
Здесь воевать? Предо мною ни в чем не повинны троянцы.
Ни лошадей, ни коров у меня ведь они не угнали, –
В счастливой Фтии моей, многолюдной, плодами богатой,
Нив никогда не топтали; безмерные нас разделяют
Горы, покрытые лесом, и шумные воды морские.
Нет, для тебя мы, бесстыдник, пришли, чтобы ты был доволен,
Честь Менелая блюдем и твою, образина собачья!
Ты ж за ничто это все почитаешь и все презираешь.
Также и мне ты грозишь, что моей завладеешь добычей,
Подвигов тяжких наградой ахейцами мне присужденной.
Но никогда не имею награды я равной с твоею,
Если ахейцы какой-нибудь город троянский захватят.
Больше всего нас приводят к победе средь сечи жестокой
Эти вот руки мои; но как только дележ наступает,
Дар богатейший – тебе. А я, и немногим довольный,
В стан свой к судам возвращаюсь, трудом боевым истомленный.
Еду теперь же во Фтию! Гораздо приятней вернуться
На кораблях изогнутых домой. Посрамленный тобою,
Не собираюсь тебе умножать здесь богатств и запасов!»
Тут возразил Ахиллесу владыка мужей Агамемнон:
«Что же, беги, если хочешь! Не я умолять тебя стану
Ради меня оставаться; останутся здесь и другие;
Честь мне окажут они, а особенно Зевс промыслитель.
Всех ненавистней ты мне меж царями, питомцами Зевса.
Только раздоры, война и сраженья тебе и приятны.
Да, ты рукою могуч. Но ведь это дано тебе богом.
В дом возвращайся к себе с кораблями своими, с дружиной.
Правь мирмидонцами там. По тебе я, поверь, не печалюсь,
Гнев твой меня не страшит, а грозить тебе буду я вот как:
Феб-Аполлон у меня Хрисеиду мою отнимает, –
Пусть! Ее на моем корабле и с моею дружиной
Я отошлю; но к тебе я приду и твою Брисеиду
Сам уведу, награду твою, чтобы ясно ты понял,
Силой насколько я выше тебя, и чтоб каждый страшился
Ставить со мною себя наравне и тягаться со мною!»
Так говорил он. И яростный гнев охватил Ахиллеса.
Сердце в груди волосатой меж двух колебалось решений:
Или, острый свой меч обнажив, у бедра его бывший,
В разные стороны всех разбросать и убить Атреида,
Или же гнев прекратить, смирив возмущенное сердце.
В миг, как подобными думами разум и сердце волнуя,
Страшный свой меч из ножен извлекал он, явилась Афина
С неба; послала ее белорукая Гера богиня,
Сердцем обоих любя и равно об обоих заботясь.
Став позади Ахиллеса, коснулась волос его русых,
Видима только ему, никому же из прочих незрима.
Быстро назад обернулся Пелид изумленный; узнал он
Сразу Палладу-Афину; блестели глаза ее страшно.
Громким голосом ей он слова окрыленные молвил:
«Дочь Эгиоха, зачем ты сюда ниспустилась с Олимпа?
Иль пожелалось тебе увидать Агамемнона наглость?
Но говорю я тебе, и я это намерен исполнить:
Скоро он дух свой чрезмерной своею надменностью сгубит!»
Так отвечала ему совоокая дева Афина:
«Бурный твой гнев укротить я сошла, если будешь послушен,
С неба; послала меня белорукая Гера богиня,
Сердцем обоих любя и равно об обоих заботясь.
Ну, оканчивай ссору, рукою меча не касайся!
Словом, впрочем, ругайся, каким тебе будет угодно.
Вот что тебе я скажу, и все это исполнится точно:
Вскоре тебе здесь дарами такими ж прекрасными втрое
За оскорбленье заплатят. Сдержись же и нам повинуйся!»
Ей отвечая, промолвил тогда Ахиллес быстроногий:
«Вашего с Герою слова, богиня, я слушаться должен,
Как бы духом гнев ни владел, ибо так оно лучше.
Тем, кто послушен богам, и боги охотно внимают».
На рукоятке серебряной стиснув тяжелую руку,
Меч свой огромный в ножны опустил Ахиллес, покоряясь
Слову Афины. Она ж на Олимп воротилась обратно
В дом Эгиоха-Зевеса, в собрание прочих бессмертных.
Сын же Пелея с словами суровыми тотчас к Атриду
Вновь обратился, и в сердце нисколько не сдерживал гнева:
«Пьяница жалкий с глазами собаки и с сердцем оленя[3 - У эллинов олень считался образцом трусости, как у нас заяц.]!
Ты никогда ни в сраженье отправиться вместе с народом,
Ни очутиться в засаде с храбрейшими рати мужами
Сердцем своим не решался. Тебе это кажется смертью.
Лучше и легче в сто раз по широкому стану ахейцев
Грабить дары у того, кто тебе прекословить посмеет.
Царь, пожиратель народных богатств, – над презренными царь ты!
Будь иначе, – в последний бы раз ты нахальничал нынче.
Но говорю я тебе и великою клятвой клянуся, –
Этим жезлом я клянусь, который ни листьев, ни веток
Вновь не испустит, однажды в горах от ствола отделенный,
Зелени больше не даст, раз медь уж с него удалила
Листья с корой и ветвями; теперь его носят в ладонях
Судьи, ахейцев сыны, уставы блюдущие Зевса.
Пусть этот жезл тебе будет моею великою клятвой:
Время придет, и ахейцев сыны возжелают Пелида
Все до последнего; горько крушась, ты помочь им не сможешь
В битве, когда под ударами Гектора-мужеубийцы
Будут толпами они погибать; истерзаешь ты скорбью
Сердце свое, что ахейца храбрейшего так обесчестил!»
Так сказал Ахиллес и, стремительно на землю бросив
Жезл, золотыми гвоздями обитый, уселся на место.
Сидя напротив, Атрид бушевал. Тут сладкоречивый
Нестор поднялся, пилосский оратор с голосом звучным.