Танкист
– Вы будете молчать?
– Лучше смерть, чем жизнь в одном мире с такой скотиной.
– Это ваш выбор. Вас повесят.
И Меня потащили в другую комнату, где стянули рубашку, а на шею надели деревянную табличку «Танкист». Я не мог идти, меня тащили через всю деревню. Деревенские смотрели на меня полными сожаления и сострадания глазами. Дети отворачивались, женщины плакали, а старики опускали головы. В Конце дороги стояла виселица, тугая петля и старая разваливающаяся табуретка. Я направлял свой взгляд на солнце, оно обжигает мои зрачки, целует мои окровавленные, разбитые щеки и губы. Я был так счастлив, что в последние моменты жизни увижу нечто прекрасное среди стольких лет мрака. Я был счастлив, что не выдал, где находятся мои товарищи, и приму смерть пусть в петле, но с честью. Меня поставили на табурет и надели петлю на шею. Я смотрел на своих убийц и улыбался, видя, что они бесчестны, что они боятся меня, видя, что мы можем на полях сражений. Они смотрели на меня, как на зверя, загнанного в угол. Ко мне с опаской подошёл фотограф. Вспышка. Я был готов принять смерть. Господи, отправь меня в рай, в аду я уже побывал. Я улыбнулся и опустил голову, закрыл глаза. Табурет качнулся. Свист пули, разрывающей верёвку – и я падаю на пыльную дорогу. Крик «Ура!» и рев боевых машин. Я лежал лицом на пыльной дороге со связанными руками и смотрел сквозь свои тёмные волосы, закрывавшие мне глаза, как солдаты
с красными звёздами бегут с винтовками ко мне. Я был счастлив, по моим щекам скатились слезы. Я поднялся на колени. Стоя на коленях, я видел солнце за танками. Мне развязали руки, разрезая толстую веревку. Я скинул тяжёлую табличку с шеи, а по телу моему била верёвка петли. Я бежал к танкам, видя, как немцы отступают. Я смеялся, падая на колени, плача от радости. Моя голова кружилась, тело заполняла боль физическая. Мои глаза закрылись. Мы не просили по себе ни песен, ни стихов, ни книг. Лишь чтобы помнили, чего стоит война. Всегда меня удивляли медали «за отвагу», «за храбрость». Я всегда считал, что каждый, кто идёт в бой, уже храбрый и отважный человек.
Самый сильный человек – это тот, кто без страха поднимается из окопа, с приказом в атаку бежит сквозь дождь пуль и взрывов. Нет не отважных людей в этой войне. Все в ней герои.
– Мы обязательно еще с вами встретимся, русский капитан.
– Кто ты?
– Кажется, я называл свое имя.
Глава 13
Очнулся я в госпитале. Рядом со мной сидела медсестра и набирала в шприц лекарство, ловко переворачивая ампулу. Я попытался подняться.
– Нет, что вы, лежите! – воскликнула она и нежно подтолкнула меня обратно
к изголовью койки.
– Где я?
– В Москве.
– Далеко ж меня занесло.
– Как ваше имя?
– Меня зовут Александр.
– В таком случае меня зовут Екатерина. Откуда вы?
– Вас действительно это интересует?
– Да!
– Я из Тулы.
– А я из Москвы.
Я опять попытался подняться.
– Вам сейчас нельзя вставать.
Я вздохнул и закатил глаза к потолку. Она взяла мою руку. Ее теплая и мягкая ладонь держала меня за запястье. Она медленно и аккуратно ввела иглу и нажала на поршень шприца, вводя лекарство. Она встала и пошла к другому больному, лежащему напротив меня.
Ее прекрасные тёмные волосы были аккуратно заплетены в косички, и сквозь серьёзное лицо, испытанное столькими страданиями, столькими потерями, проглядывалась добрая и тёплая улыбка. Мое пустое сердце наполнилось любовью. Я видел такое, что ей и не снилось. Я влюбился. Возможно, впервые в своей жизни. Она была той, что я искал всю жизнь. Тут подошел врач в длинном халате и круглых толстых очках.
– Как вы себя чувствуете, товарищ танкист?
– Прекрасно. Когда я смогу вернуться к своим?
– Не торопитесь. Выздоровеете – вернётесь.
– Я вас понял.
Я опустил голову на подушку.
– Вы почитайте, товарищ капитан. Доктор протянул мне какой-то очередной сборник сочинений революционеров. Никогда не интересовался политической литературой, но заняться нечем было. Страница за страницей, час за часом пролетел день. Быстро стемнело. Ко мне подсела Катя.
– Как вы оказались на фронте?
– Я еще до войны был военным и одним из первых принял в бой.
– Можно на ты?
– Конечно!
– Каким был ваш первый бой?
– Помню, тогда мне выдали винтовку, россыпь патронов и гранату.
Нас посадили на броню танка, и мы на броне десантом подошли к окопам. Сердце сильно билось и вырывалось из груди. И началось! Артобстрел! Я сидел в окопе, прижимая к себе винтовку. Я был засыпан землей и грязью, а рядом со мной лежали мои мертвые товарищи. Повсюду раненые, свист пуль, взрывы. Прозвучал выстрел и приказ в атаку. Я не смог вылезти из окопа, только высунул винтовку, потянул затвор, и выпала горячая гильза. Рядом со мной взорвалась мина. По щеке прокатилась кровь. Глаза закрывались, в ушах звенело, и, упав на колени, опираясь рукой о землю, прижимая к себе винтовку, я дрожал, как зверенок. На ладонях, которыми я прикрывал лицо, осталась небольшая лужица крови, смешавшаяся с грязью. Кровь и грязь. Так будет всегда на этой войне.
И
Меня дёрнул капитан и, сказал, что нужно идти. Он поднялся из окопа тут же получил пулю в лоб.
И
– Вам было страшно?
И
– Каждый день и каждый час. Я не хочу больше воевать, но я не могу оставить своих друзей. Когда меня опять отправят на фронт?
И
– Не раньше чем через неделю.
И
– А вы как попали сюда?
И
– Я? Просто. Медицинский институт. Нас всем курсом призвали. Я фронта не видела, только раненых и умерших.
И
Я посмотрел за окно, в котором, как бусины, блестели звезды. Каждая как маленький фонарик, плывущий по огромному небу.
И
Мне до сих пор снятся эти бои, эти дни эти минуты. Окопы, пули и земля, не остывшая от боев и горячей крови. Насколько ужасно было сидеть в холодном мокром окопе, прижимаясь спиной к стенке, и слушать выстрелы снайперов и то, как пуля входит в землю, останавливаясь там. Я не так много сидел в окопах, но каждый раз, каждую ночь я сижу там снова и снова.
– Вам очень повезло, если вы не были в боях.
Неделя пролетела слишком быстро, чтобы хоть как-то почувствовать себя психологически лучше. Катя долго рассказывала о своей жизни. Эти ужасные дни войны сближали нас. Но вот я в той же гимнастерке стою у выхода из палаты. Дверь открылась, ко мне подошла Катя.
– Я желаю вам победы, товарищ капитан.
Она опустила голову. По ее щекам катились слезы.
– Я тебя обязательно найду. Я тебя не забуду.
– Прошу тебя, останься живым.
Я опустил голову и вышел из палаты.
Глава 14
Улицы Москвы. Эшелон. Пыльная дорога.
Я вышел из машины и оказался в небольшой деревне, где стояли танки под маскирующими сетками. Ровные ряды пехоты шли по пыльной дороге. От полевых кухонь тянулись тонкие струйки дыма.
– Рад вас снова видеть, товарищ капитан.
– И я тебя, мехвод.
Он, потягивая дым из трубки, сидел на танке, разглядывая уходящее солнце, медленно скрывающееся за лесом.
Медленно спускающаяся ночь оставляла нас одних в этом огромном мире. Звезды закрывали небо бархатным ковром, разжигая надежду, что и в честь меня когда-нибудь зажжется новая звезда и что небо никогда не останется пустым
Глава 15
Наша задача была двигаться как можно быстрее, оттесняя противника все ближе Европе, как можно быстрее закончить эту войну. Всю жизнь я мечтал спасать людей, а не убивать. Мне страшно осознавать, сколько жизней было прервано по моей вине. Как мало лет человечество прожило без войн. Сколько мыслей, сколько идей было утеряно в этих войнах. Сколько людей растворилось в ее безжалостном огне. Боже, я так устал от этих дней, от этих выстрелов и километров нашей Родины которые давались так тяжело.
Глава 16
– Товарищ Прохоров, есть разговор.
– Так точно.
– Немцы будут наступать сегодня вечером, так считает наша разведка. Вы будете командовать артиллеристским расчётом.
– Я не артиллерист, товарищ полковник.
– Капитана этого расчёта сегодня утром убило шальным осколком. Вы единственный, кто может ими командовать. Только у вас есть знания по наводке.
– Сколько техники противника.
– Около сотни.
– Это самоубийство, товарищ полковник. Это выше наших сил, нас просто раздавят. Это просто невозможно.
– Запомни, Прохоров, не их тебе надо бояться, а своих, что в спину начнут палить! Ни шагу назад. В курсе?
– Так точно, товарищ капитан.
– Не я отдаю приказы, а те, кто выше стоит. Не подведи, Прохоров.
– Так точно.
Мои сапоги медленно погружались в мокрую землю, перемолотую в грязь. С мелкими лужами в отпечатках подошв. Воздух был холодный, солнце скрыто за облаками. Впереди стояли орудия. Рядом с ними солдаты таскали ящики. Орудия, ящики, маскировочная сеть – все было покрашено так надоевшей мне зелёной краской. Неужели сегодня через несколько часов моя жизнь закончится? Страшно осознавать такое. Почему я не боялся этого раньше? Что может ждать меня там, после смерти? Что ждёт человека, который убивал людей? Я все ближе подходил к орудиям.
– Здравия желаю, товарищ капитан.
– Времени нет собрать всех.
– Так точно.
Он куда-то убежал. Я достал из кармана маленькую черно-белую фотографию, она была чуть надорвана. Эту фотографию подарила мне Катя перед моим отъездом. Я закрыл глаза.
– Мы скоро встретимся, русский капитан.
– Как же я надеюсь на это, майор.
– Вы меня не боитесь.
– Зачем мне бояться того, кого не существует.
– В таком случае бойтесь себя.
Глава 17
На горизонте чёрным облаком шли танки. Как буря надвигались они. Я стоял, гордо подняв голову, сердце бешено колотилось, отбивая первобытные первородные ритмы. По лицу расползалась безумная улыбка. Ярость туманила мою голову. Я пришёл из пепла и огня, чтобы забрать их с собой. Искры смешались с огнём и дымом. Крики доносились отовсюду. Древнее «Ура!» висело над полем боя. Нет мне больше мира. Есть только война. Порох. Дым. Пепел. Падение гильз. И танки в окошке наводки. Сбитое дыхание. Выстрелы. Выстрелы. И танки в огне. Пройдет время, и эта война затухнет. Но я точно знаю: когда-нибудь опять смешаются огонь и ярость, и из пепла и искр родятся новые дети войны. И в их венах будет течь наша кровь.
Глава 18
Главный танк. Белый, как луна. Заговоренный. И я прекрасно знал, кто есть глаза этого танка. Тот, кто был у меня в голове все это время. Не я нажал на рукоять, а тысячи людей, чей ценой добывались эти дни. Тысячи детей, оставшихся сиротами, и не порох посылал снаряд, а их мольбы и плач. Здесь я палач, и я не устану точить свой топор. Нет мне прощения на этой земле, нет мне любви и счастья, лишь кошмары, медленно убивающие меня изнутри. Я не должен жить, но мне рано умирать. И умрём мы только тогда, когда на эту землю упадёт последняя слеза, когда истлеют фотографии, а металл превратится в пыль. Нет для меня больше страха, только ярость и безумие. Выстрел. Гильза.
Глава 19
Мы сидели на холодной земле, снимая с мокрых голов каски. Изо рта шел пар, все было в дыму и тумане, уши были заложены, а в голове звенело. Тяжёлое дыхание разбивало гробовую тишину после боя. Впереди виднелись догорающие танки противника, сердце бешено колотилось, а руки дрожали.
– Товарищ капитан.
Артиллерист, сидящий рядом, протягивал мне аккуратно скрученную папиросу, которую он достал из помятого портсигара. На его гимнастерке виднелись засохшие комки грязи и блестящие пуговицы. Его волосы были мокрые от пота и больше напоминали сосульки. взял сигарету и сделал первый глоток отравленного дыма. Тонкая струйка медленно поднималась высоко вверх и исчезала где-то в воздухе. Едкий дым спускался по моему горлу до лёгких и растекался по моей крови. Голова закружилась сильнее. Мысли были чисты, взгляд направлен в никуда, а рот будто склеен. Я был вымотан, как и все. Держа в руках сигарету, а в другой сжимая фотографию, я и видел свой безымянный палец. Вернее то, что от него осталось, это было как напоминание о том, кто наши враги. Пошатываясь, я пошел к штабу. Туман медленно рассеивался, оголяя все больше земли с подбитыми танками. Сколько же мы их пожгли?
Глава 20
В штабе, сидя на стуле, я бессмысленно качался. Пол подо мной скрипел. В руках было зажато письмо, которое могло меня и не дождаться: «Как же сложно было найти твою часть, и даже сейчас я не знаю, дошло ли мое письмо до тебя, кажется, почтальон сойдёт с ума, пока доставит его. Я хочу тебе написать то, что, возможно, не смогла бы сказать тебе лично. Всего несколько часов с тобой дали мне столько тепла, сколько я не получила за всю жизнь. Я лишь хочу, чтобы ты знал, что я не могу без тебя. И я желаю тебе победы и жизни. Вернись героем, выживи. Найди меня. Прощай, если это последнее, что ты прочтёшь. И прости за все то, что было не сказано. Катя.»
Я не могу умереть, если есть кто-то, кто меня ждёт и надеется. По моим щекам скатились слезы. Я никогда не слышал, не читал, не чувствовал такой искренности. Боже, я не хочу умирать. Мои руки дрожали, сжимая это письмо. Я не хочу умирать.
Глава 21
Прошло еще несколько месяцев после последнего боя. Жизнь стала спокойней. Мы перегоняли танки уже не первый день и с каждым километром становились ближе к Европе. Враг не хотел сдаваться, он еще сильнее вгрызался в нашу плоть. Слишком долго была война, слишком долго. Но вот теперь мы едем в дом к врагу, оставляя после себя разруху и огонь. Война выжигает все: и плоть, и мысли, и дома – и не оставляет ничего, кроме боли. Мы были слишком избиты этой войной, смертями и кровью, чтобы оставить все как есть. Наши мысли уже были отравлены этой войной, мы не могли уже жить в обществе мирной и спокойной жизнью, мы уже не люди. Война бывает первая и больше не кончается. Я прижимался спиной к стенке и, закрыв глаза, слышал, как гусеницы перемалывают и пережевывают землю. Мы двигались колонной под покровом ночи. Яркая луна светила нам, а холодный ветер марта остужал нашу кровь. Наш танк был ведущим, двигались мы медленно. Мы проходили какой-то
очередной город, дома были пусты и разрушены, только тишина и безмолвие в танце с ветром остались там. Эти дома еще помнят первые разрывы бомб и первые взрывы, навсегда увековеченные в трещинах их стен. Война угасает, но даже тлеющий уголёк мог сжечь все. Мы перешли границу, и лишь одна дорога ждала нас. Нас ждала победа. Но жизнь наша не станет прежней.
Глава 22
Мы прибыли на место нашего базирования. Мокрый весенний снег скрипел под ногами, а пар изо рта превращался в загадочные узоры в воздухе. Точные удары по клавишам пишущей машинки, как барабан, отбивали ритмы, как боевые барабаны, так давно не слышимые со времён Наполеона.
– Капитан Прохоров прибыл в ваше распоряжение.
– Рад вас видеть, капитан, присядьте. Сразу к делу. Поступил приказ наступать, завтра. Вы поведете в бой все танки, которые у нас сейчас есть.
– Я просто капитан. Я не смогу командовать такой массой техники.
– Лучше вас танкиста за сто километров не сыщешь.
– Так точно. Среди ваших бронебойщиков есть наподобие снайперов?
– Есть. Отец и сын. Отец старый, а сынишке лет пятнадцать. Ружьё тяжёлое, отец его на плечо сыну кладёт.
– Я хочу их видеть.
– Хорошо.
Мы встали из-за стола и пошли по тропинке. Луна оставляла свои яркие блики на снегу. Они сидели и смотрели на звезды. Мы подошли ближе. Мальчишка тут же вскочил и отдал мне честь. Отец его продолжал сидеть. Я видел в его глазах отражение звезд. Он продолжал зачарованно смотреть в безграничную пустоту этих холодных точек на небе. Капитан и мальчишка пошли отдыхать, а мы со стариком остались разговаривать. Я засунул свои руки в карманы и поднял голову, направив взгляд туда, куда смотрел отец. И я пытался найти что-то прекрасное и безграничное в этих белых точках, но видел лишь точки.
– Завтра здесь будет много огня? – спросил он у меня.
– Да.
– Сталь, изрыгающая дым и огонь, опять придет?!
– Вы должны нам помочь.
– Опять смерть, убийства, взрывы и выстрелы.
– Послушайте меня.
– И опять кто-то останется один в этом и так пустом мире.
– Послушайте меня!!!
Я дёрнул его за плечо. Он повернул на меня свое худое лицо с морщинами и шрамами. По его щекам струились слезы. Глаза, эти глаза. Я запомнил их на всю жизнь, эти глаза полные ужаса, бесконечной человеческой боли и осознания ужаса своей ситуации смирения с неизбежным. Он не рыдал, это были просто слезы, все эмоции были давно подавлены в нем, так давно, что осталось лишь принятие, боль и смирение.
– Товарищ капитан, я не хуже вас знаю, как стрелять. И я даю слово, что буду помогать вам всем, чем смогу.
– Когда же кончатся войны? – случайно вылетело из моих уст.
– Когда мальчишки драться перестанут, – тихо ответил он мне.
шел по пустому полю. Я будто увидел то, чего не видал столько лет, будто закрывал глаза. Неужели есть что-то страшнее того, через что прошел я. Неужели я почувствовал и испытал лишь слабую еле видную тень от того, что испытал это мужчина. Я не мог себе представить, что он чувствует каждый раз, стреляя, видя глаза сына. Неужели это не заставляло его руки дрожать?
Рука сжималась в кулак. Я вернулся в штаб, где вовсю кипела работа. Удары по клавишам печатной машинки и писк морзянки, офицеры у стола за картой чертят линии. Слышатся переговоры.
– Товарищ Прохоров. Нужно прикрыть пехоту от пулеметных точек и артиллерии.
– Мы можем выехать перед окопами и первыми пойти в атаку, а пехота за нами. Я вышел из штаба и пошел к танкам, накрытым брезентом. Уже начинало светать, и на землю сквозь туман и холод пробивалась заря. Экипажи танков стояли и ждали моего слова.
– Сегодня, в эту минуту мы стоим на пороге Германии. Там, на западе Берлин, самое сердце врага. Мы будем биться до последнего, пока последняя гильза не упадёт на землю. Отомстим же за наших товарищей. Сегодня мы здесь, чтобы победить. Солдаты крикнули «Ура!» и разбежались по танкам, загремели двигатели, а из труб повалил черный дым. Сегодня я здесь, чтобы отомстить за всех тех, кто погиб в окопах, самолётах, танках. Я не человек.… Все что угодно, но не человек.
Глава 23
Голова медленно покачивалась из стороны в сторону. Глаза мои закрыты. Теперь в них отражалась, не синева небес, а тьма стали и огонь, бесконечное пламя полное жизней, законченных здесь. Первые удары артиллерии по нашим позициям. Я взялся за ручку наводки и, опустив дуло, в триплексе увидел танки врага, двигающиеся на нас. Мехвод прибавил газа, и мы вырвались из дыма и пыли. Мы были как ангелы, несущие спасение. «Тигр» двигался на нас с бешеной скоростью, искусно уходя от взрывов. Я взялся за ручку наводки и медленно слушал щелчки. Дышал прерывисто, глаза мои были закрыты, мое сердце билось невообразимо быстро. Открыв глаза, я увидел всеобщее солнце. Я глубоко вздохнул и нажал на гашетку. Выстрел попал под башню «Тигра», взрыв оторвал её. Он тоже успел выстрелить. Гусеница сбита. Танк замер. Я скомандовал:
– Экипаж, из танка!!!
Мы заползли в ближайшую воронку и наблюдали, как артиллерия врага добивает наш танк. Он пал как герой, оставшись стоять на этом бескрайнем поле, гордо подняв орудие. Подошла пехота, и мы отошли ближе к своим. В небе послышался гул. Два юнкерса спускались в нашу сторону. Их атаку прервала пулеметная очередь. В небе над нами кружили истребители. Этот бой был похож на танец кобр. Два самолёта набросились на наш «Як». Как же невероятно он уходил от выстрелов. Это был настоящий ас, его пули, как ножи, рвали плоть противника.
Я видел, как пилот бесстрашно управлял истребителем, я видел, как его винт врезается в обшивку, как под его сталью растворяется свастика. Затем его самолет растворился в голубом оттенке неба.
Пулеметный огонь накрыл наши позиции. Пули входили в землю в метре от нас. Мы прижались так близко к земле, как смогли. Мы лежали в нескольких метрах друг от друга. Пули не прекращали лететь в нашу сторону.
– Товарищ капитан!!!
Я развернулся в сторону голоса. Солдат протягивает мне винтовку. Я медленно протянул руку и взял ее. Отодвинул затвор и вставил патрон. Пулемет заклинило, и пули прекратили лететь в нашу сторону. Я поднялся из воронки. Свел целик и мушку на голове пулеметчика метрах в ста от меня. Я глубоко выдохнул, выдавливая весь воздух из легких, и нажал на крючок. Приклад ударил по плечу, а перед лицом появилась вспышка. Пехота двинулась вперед, а мы отползли к штабу.
Глава 24
Прошло еще несколько месяцев, прежде чем мы двинулись дальше. Путь наш лежал через освобожденные города
и села. Все та же картина встречала нас. Разруха и фиаско немецкой армии. Мы видели целые роты солдат, держащих руки за головой и идущих строем. Они думали, что их ждёт благородный плен и возвращение домой. Нет, пусть сначала восстановят разрушенное. Мы проезжали безумно страшные места. Мне рассказывали, что в них держали пленных в нечеловеческих условиях и сжигали, как мусор, бесчеловечно и беспощадно.
Однажды, прорываясь к очередному городу, мы вступили в очередной бой, где абсолютно обессиленный противник яростно и отчаянно боролся за крупицы утекающего сквозь пальцы времени. Выйдя из танка на пустое поле, усеянное трупами, я услышал еле уловимый стон. Я обернулся и увидел
немецкого танкиста, прислонившегося к траку танка.
– Русский. Да ты подойди.
Я хотел помочь ему. Он тяжело дышал и был серьезно ранен.
– Не стоит, русский. Я готов принять смерть. Я не хотел вступать в эту борьбу. И я раскаиваюсь в том, что убивал твоих братьев. Я раскаиваюсь в том, что яростно ненавидел вас. Он протянул мне руку, и я пожал ее.
Он захлебнулся собственной кровью.
Я испытывал нечеловеческую неприязнь к врагу, но мне было искренне жаль этого танкиста. Он раскаялся, он не боялся смерти, но он хотел жить. Мне больно. Я шёл сквозь дым и огонь к танкам. Почему по моим щекам катятся слезы? Он убивал солдат, он убивал моих соотечественников. Но он раскаялся в последние секунды своей жизни, он раскаялся.
Лишь одно меня поражало: откуда в людях такая жестокость? Откуда? Откуда такое желание отнять жизнь? За что? Ресурсы? Деньги? А не дороже ли человеческая жизнь, или она лишь игрушка в руках кукловодов? За что желание причинить боль? Не суждено мне это понять. Я всегда мечтал помогать людям, а случилось так, что я их убивал. Говорят, что время лечит раны, но нет, от времени только больнее. Время лишь… стирает оттенки боли из памяти, но прошло столько лет, и я помню эти страшные дни.
Глава 25
Утром к нам пришли с красным знаменем и криками «Победа!». Это было 9 мая 1945 года.
Уже позже мы поехали в Берлин, чтобы увидеть своими глазами то, с чем мы воевали. Мы видели пленных, тонны техники, нищих людей, печальных и несчастливых.
Мы были счастливы, я же думал о судьбе немцев. Я знал, что их зверства не забудут и будет суд, долгий и мучительный, где самопровозглашенные судьи будут судить и без того несчастных людей, на глазах которых рассыпались их империя, их эпоха, их рейх, который должен был стоять тысячу лет. Они уже получили свое наказание, они видели закат своей истории.
Мы ехали по абсолютно пустому разрушенному Берлину. Мы остановились недалеко от огромного здания, стоящего в огне. Его огромные своды и колонны гордо и нерушимо держали на себе тяжёлый груз. Мы шли мимо разбитой мебели, гильз, камней. Пройдя чуть дальше, я наткнулся
на разбитое зеркало. Его тёмная почерневшая оправа есть отражение самого времени и его скоротечный ход, но страшнее всего было то, что было в этой оправе. Мои тёмные глаза, худое лицо, шрамы и ссадины, боль и только боль была в моих глазах. Мои руки задрожали. Дыхание стало тяжелее, а сердце бешено колотилось внутри. Четыре года я видел войну, четыре года я чувствовал страх, и вот теперь наступил покой, но какой ценой? Какой? Я из простого паренька превратился в убийцу. Я не хочу в это верить. Ко мне пришло ужасное осознание того, что я наделал. Я потерял человечность, я потерял самого себя. Я не хочу в это верить. Какой ценой я подарил своим потомкам жизнь и мир? Может, для других я герой, но для себя я самый подлый трус, я должен был умереть там, в окопе под Москвой, когда моих братьев просто раздавило пулеметным огнем.