Родная партия

– Ездил в Росток. Показывали Варнов-верфь и работу местных товарищей из ССНМ. Братцы у них опытные, конечно. Но мероприятие быстро наскучило, и после официоза соскочил в город. Встретил Марту…

– Влюбился, – хохотнул я.

– Не без этого, Андрюх, не без этого.

– И сколько дней вы провели вместе?

– Три дня.

Я тяжело вздохнул.

– Мной сделан подсчет, дорогой Сергей Георгиевич, – из чемодана вытащил листочек, разделенный надвое линией. Прокашлялся, чтобы зачесть с партийной осуждающей интонацией. – Тамара, двадцать два года. Очень красивая, смышленая, из комсомольской организации Фрунзенского района Москвы. Причина расставания: потерял чувства привязанности. Так, товарищи, вторая жертва любовного капиталиста – зовут Ингой, ей двадцать лет, студентка столичного вуза…

– Ну не начинайте, товарищ Озёров, – в такие моменты Курочка обижался и недовольно закатывал глаза. – Давайте обойдемся без партийного взыскания.

– Нет, товарищ Курочка, обстановка в колхозе сейчас сложная, установилась не товарищеская атмосфера, и всё это на фоне обострившейся идеологической борьбы.

Мы одновременно загоготали.

– И всё же я продолжу, Курочка ты моя, – пальцем сместился на третью строку. – Ага, Роза, двадцать четыре, работает в партийной ячейке Института экономики Академии наук. Пострадавшая испытала глубокое психологическое переживание, понесла ущерб своей репутации – прямо на глазах у наших социалистических друзей.

– Умная! – всхлипнул Сережа. – Умнейшая, видел бы ты её азарт, когда Роза говорит про структурные изменения народно-хозяйственных связей в развитом социализме.

– Как интересно.

– Ну ты не будь гусем, Андрей! Я тебе правду говорю. Какие-то интересные вещи она рассказывает, конечно, больше половины не понимаю, но дело наживное.

– Причина расставания: узнала о товарищеских связях с Мартой. Вывод очевиден.

– Да ни разу не очевиден, что я тебе, бабник какой-то? Бабников не видел ещё. Не смей обвинять в пошлости и разврате, – Курочка шутливо погрозил пальцем.

– Именно! Что ж, ты хотя бы взбодрился. Два часа слушать твои стенания дорого обходятся моей психике.

– А мог бы и потерпеть для своего друга!

– Ты сейчас серьезно утверждаешь, что Роза полюбилась тебе прекрасными познаниями советской экономики? Не из-за внешности или романтического характера?

– Тут всё серьезно.

– А Марта?

Сергей изменился в лице, улыбка медленно сошла. Он защелкал пальцами. Несколько раз подобное наблюдалось, когда мы были в ЦК. Значит, хочет подобрать слова как можно политкорректнее, идеологически вывереннее.

– Андрюша, вот я кто?

– Ты курочка.

– Ну хватит!

– Хорошо-хорошо. Ты товарищ Сергей Георгиевич Курочка, заведующий Международным отделом ЦК ВЛКСМ. Красивый, харизматичный мужчина, предмет обожания всех женщин, весельчак, повеса и чутка положительный кретин.

– За комплимент спасибо, но сине-зелёного Ленина на стол не положу, не жди. И учти, сегодня ты угощаешь. Так о чем я? По долгу службы ваш молодой коммунист разъезжает по дружественных соцстранам, смотрит на города, на местный народ, на то, как люди там работают, живут, веселятся…

Сергей умолк, когда мимо прошла полная женщина в искрящем черном платье, по пути томно вздыхая. За ней устремился дрыщеватый, белобрысый и прыщавый чечик, очки как забрало от шлема, цокая туфлями и подвизгивая “Маг-га-гита!”

– Что ты этим хочешь сказать? – кажется, до меня стал доходить тонкий намек собеседника, но хотелось услышать утверждение от него лично.

– Люди в братских социалистических странах живут в более комфортабельных условиях, – Сергей пытался выработать словесную тактику, палец щелкал не переставая. – И это не может не вызвать во мне смущение. Сравнивая то, как делается у них, с тем, что делается у нас, выстрелить в мозгу должно обязательно у любого порядочного человека. Просто свыклись наши ребята, что есть заграница, и там “хорошо, чисто и вообще кормят”, а у нас “трудности на переходном этапе”. Я часто думаю, что комсомольская хватка в нашем племени уже не та, что раньше, да и коммунисты не огонь в руках несут, а глыбу льда. Много организационных формальностей. Волокита какая-то. Реальных дел мало. Мало! Тебе, как отвечающему за идеологию, должно быть лучше известно состояние комсомольских кадров на местах. Почистить лыжню зимой или снарядить – нет, ну вы серьезно? Никакого романтизма. И Роза, моя красивая чернявая умница, порадовала наличием интересных идей, как действительно можно ускориться в экономике. Показалось, что она видит на несколько лет вперед.

– Ускорение – важный фактор.

– Именно.

Помолчали. Его рассказ тронул меня. Сергей сидел в приятном костюме, явно сшитом не здесь, с металлическими наручными часами; в его глазах виделось что-то такое, чего точно нет у рядовых граждан. Будто искра надежды. В двух случаях у него просыпается такой взгляд: когда говорим о его похождениях, и когда спорим о политике. Сергей в некоторых взглядах идейный, хотя чаще в его поступках проскальзывает карьеризм. Кажется, будь сейчас 1991 год, он стал бы радикальным демократом – уж слишком в нём много внутренней личной свободы и стремления обуржуазить всех окружающих. Рядом с ним коммунисту стандартного образца станет плохо. Сложно объяснить его постоянное стремление заскочить за линию.

А коммунист ли товарищ Курочка?

Я оказался боязливее его. Остерегаюсь всего, занимаю позицию пассивного слушателя, и только с ним становлюсь раскованнее. Курочка по-житейски снимает болезненную тревожность в чуждом мне окружении. Даже сейчас, например, говорю так откровенно только с ним, вернусь домой и сразу в дневник: “Кажется, наболтал лишнего” Впрочем, имею железное алиби: и в моей реальности было не очень спокойно, и к советской повседневности был не готов, необходимость привыкнуть диктует соответствующее поведение.

Курочка, понял я со временем, заставляет не только отвлечься от тревоги из-за того, что произошло со мной, но и побуждает больше участвовать в новом “старом” мире. Перед глазами все ещё всплывает вспышка от ядерной бомбы, напоминающая мне, что нужно действовать, раз появился экстраординарный случай изменить ход истории.

– А ты хотел бы, чтобы советский народ жил так же, как на Западе?

– Ну ты загнул, – Сережа сложил руки на груди. – Запад гниет уж лет тридцать-сорок и скоро сгниет окончательно. У них сейчас СПИД, наркомания и бездомные. Ты хочешь, чтобы я такое пожелал советским гражданам? А вот в той же братской Германии, например, благосостояние народа очень даже ничего.

Интересно, был ли он на Западе?

– Сейчас, как говорят в наверху, принципиален вопрос о недопущении размывания социализма… – мягко задвинул его риторику в гладкое русло.

– Партийную дискуссию никто не отменял, Андрей, особенно проведенную в марксистско-ленинском духе.

– Мы ещё не партия.

– Но мы Центральный Комитет.

– ЦК Комсомола. Ты забыл добавить, что мы из ЦК младшего брата партии.

– Мы всё равно молодые коммунисты.

Андрюха, держи улыбку, не смейся! Что ж, пока в душевных разговорах Сергей считает себя коммунистом. Неистово хочу посмотреть на него в году эдак 1989-м!

– В общем, я понял твою мысль, – примирительно показал ему открытые ладони. – Честно скажу, интересное в этом есть. Какие-то наметки на подобные рассуждения у меня тоже имеются. Но нужна умная голова. И нашей высоты недостаточно.

– Это ты верно подметил. Надо бы повыше забраться. А насчет умной головы, так я тебе организовал сегодня встречу с Иваном Витальевичем. Помнишь, рассказывал о нем? У человека не мозг, а библиотека.

– Сегодня? – моему удивлению не было предела.

– Ага.

– Оно того стоит?

– Безусловно!

К нам подошел официант.

– Мне пльзеньское и сосиски, – Сергей жестом отстранил меню от себя. – Ну, выбирай. Или подождешь Ивана?

– Подожду.

– Только об одном прошу. Он парень необычный, с прибамбасом, и не всегда понятно по эмоциям, с каким настроением пришел. Так что будь к нему добр и снисходителен. Медлительность у него та ещё, моя бабушка быстрее думает. Зато рассудительный и честный, – Сергей весь посуровел, тихо добавил то, что показалось самым важным и действительно интересующим моего собеседника. – У него полезные связи. Его отец в ЦК работает, идет на повышение, а с начатыми кадровыми перестановками можно подняться на новой волне и другим. Тебе и мне не помешают новые знакомства.

– Разве я кого-то обижал? – спросил без намека на сарказм. – Так говоришь, словно руки отгрызаю по локоть.

– Ещё бы. Ведь ты только в последний месяц превратился в добренького.

Я всё стеснялся спросить у своего окружения, каким был “Андрей Иванович” до того, до того, как я занял его место в 1985-м. Это не вопрос, а настоящий удар в лоб. Лучше выудить такую информацию случайно и постепенно.

– Ты сильно изменился, Андрей, – Сергей словно прочел мои мысли.

– Преувеличиваешь.

– Да нет, все говорят про тебя. Настоящая звезда комсомола. Или крест.

– И ты туда же. Тоже мне, товарищ!

В ответ Сергей лишь ухмыльнулся, вытер салфеткой рот и отлучился на минуту.

Ждать незнакомца пришлось недолго.

Одетый в мешковатый пиджак, с абсолютно черными волосами, тяжелыми чертами лица и скептическим взглядом, совсем не улыбающийся молодой парень пристально разглядывал меня, чем напоминал некоторых кавказских друзей Аслана, чье напряжение было сравнимо с натянутой струной. Говорил тихо, медленно и серо, будто эмоции придерживал. Что ж, если знакомство исходит от Сережи, можно и познакомиться с этим челиком.

Первые десять минут мы неловко перебрасывались фразами. Иван заказал себе шпикачек, а я салат; увидев, что в заказе нет горячительного, Сергей ехидно улыбнулся.

Сергей не стелился под Ивана, но переигрывал с искренностью. Ну не верю я, что ему нравится слушать сравнение партийных документов при Черненко и Горбачеве.

– Ну, голова, говори нам. Есть что-нибудь интересное из пленума?

– Читал доклад. Интересная речь у Горбачева. Нас ждут перемены.

– Даже так? – я постарался “удивиться”, но Курочка недовольно ткнул туфлей в ногу.

– Обратил внимание на несколько моментов, – Иван поднял в воздух вилку, видимо для усиления эффекта. – Сознательно и положительно подчеркнута работа, проделанная Юрием Владимировичем в предыдущие годы. Основная цель – экономическое ускорение.

– Что думаешь обо всём этом, голова?

– Интересная попытка перезапустить политику Андропова, – после долгой паузы тихо ответил Иван. – Контекст соответствующий. Человеческий фактор, стратегические резервы, требовательность, дисциплина, ещё раз дисциплина… Ещё научно-технический прогресс. Будет упущено время. Советской экономике придется туго. Существует угроза системного кризиса. В гонке с капиталистическим Западом мы даже не на втором месте.

Я приоткрыл рот от удивления.

– Не слишком ли пессимистично? – Сергей поморщился от услышанного.

– Нет.

Сергей ещё сильнее поморщился: “Что, неужели всё?”

На этот вопрос Иван не ответил. Его вилка ударила в тарелку, болезненно скрипнув.

– Да ты гонишь? – Сергей не унимался. – Вот и живи надеждой на лучшее будущее.

– Не гоню. На что надеялся?

– Горбачев молодой, пусть решает сейчас.

– Он и решит. Вернее, уже.

– Только тебя не устраивают решения…

Иван взялся за бокал. Я, всё ещё удивленный, решил удостовериться, с кем имею дело:

– Должно быть, у тебя есть весомые доказательства, какие-нибудь аргументы в пользу своей теории…

– Нефтяные доходы – всё. Научно-технический прогресс – в нашем институте ЭВМ отстают на десяток лет от американских. В сельском хозяйстве невозможность самообеспечения. Мы в ловушке.

– И что ты предлагаешь?

– Ускориться, – на лице Ивана показалась едва заметная улыбка.

– Это как? Ты же только что говорил, мол, попытка вернуть андроповскую политику окажется неудачной, – Сергей оперся руками в стол.

– Реформы должны начаться быстрее и радикальнее. Сам вектор правильный, без изменений не обойтись. Думаю, как-то так.

– Ничего не получится. Для СССР такая политика смертельная. Страна прекратит свое существование.

Двое резко уставились на меня.

– Что? – Сергей растерялся, пытаясь понять, издеваюсь я над генсеком, коммунизмом или Иваном.

Услышав, какого мнения этот парень о новой политике, решил пойти в ва-банк. Мне хватило одной минуты и нескольких озвученных мыслей от Ивана, чтобы признать за ним трезвое восприятие положения в СССР. На фоне тотальной пропаганды его слова как контрастный душ, не освежает, а именно взбодряет.

Я повторил заявленное и добавил, что можно пойти другим путем.

– Андрей, ты думай что говоришь, – шикнул Сергей. – Что за апрельские тезисы Ильича? У стены уши покраснели. К комитетчикам не хочешь заглянуть на чай?

– Громкое заявление, но интересное, – Иван придвинул стул поближе, отложив тарелку со шпикачками на потом. – И много таких мыслящих у вас в комсомоле?

Провокационный вопрос. Если Иван нормальный человек, то это можно расценивать как запрос на единомышленников. Если же у Ивана сотрудничество с органами, то налицо попытка выяснить количество диссидентов. Нужно вырулить на более безопасное поле:

– Я говорю за себя. У нас сугубо товарищеская дискуссия. По-ленински вскрываем недостатки.

– Вскрывать недостатки в политике высшего руководства страны – это очень смело.

– Как есть.

Иван несколько продолжительных секунд молчал, а потом словно довольно хмыкнул. Он взялся за шпикачки, ел не очень аккуратно, из-за чего капли жира падали на девственную ткань скатерти; расслабился и Сергей, тоже решивший “добить” сосиски. Я же тыкался в салате, со стыдом понимая, как поставил их в неловкое положение своей выходкой. Черт меня дернул сказануть такое! Но он первый, кто попался мне с такими выводами. Уж лучше иметь под рукой реалиста, как Иван, чем вынужденно соглашаться с мнением на всех собраниях.

Наконец, Иван заговорил:

– Знаешь, Сережа, интересный у тебя знакомый. Жаль, что раньше не был знаком с таким Андреем. Помнится, ты говорил про одного Андрея, балагура из золотой молодежи, но что-то картина не сходится… Смелых людей у нас много, но передо мной сейчас настоящий герой. Чтобы в “Праге” такое высказать, нужно быть беспримерно храбрым. Или идиотом.

– Он замечательный комсомолец, Вань.

– Верю. В субботу отец устраивает вечер для друзей. Будут и важные люди. Наверху началось сильное движение, мы можем к нему примкнуть. Я готов пригласить вас. Но требуется обязательство.

– Какое? – спросил Сергей.

– Не пороть откровенную чушь. Вы – коммунисты. Такие разговоры могут быть только между нами. Вас ждать?

Где-то в глубине сознания родилась вдохновляющая своей сакральностью мысль, будто сейчас, за этим ресторанным столиком в “Праге”, оформляется нечто важное, глобальное и судьбоносное. Внутри сжималось напряжение – в один вечер может измениться будущее. Если не сейчас, то потом будет гораздо сложнее, возможно, что окно возможностей закроется, и тогда останется лишь прожить оставшиеся годы в теле “Андрея Ивановича”.

Нужно ли мне вступать в схватку с историей? Я секунду колебался.

– Мы будем, – ответил за себя и Сергея.

Иван удовлетворенно кивнул.

На улице темно и холодно. Попрощавшись с товарищами, я сел в машину, попросил Леонида везти домой и взглянул на часы. Одиннадцать вечера. Виктория Револиевна уже вся на нервах, завтрашнее утро начнется с расспроса. А от неё раздраженностью заразится и Григорий.

Леонид юрко двигался по Ленинскому проспекту, а я погрузился в размышления.

Надо же. Однажды в Чехословакии попытались сделать социализм с человеческим лицом. Символично, что мне достался невероятный шанс изменить ход истории в “Праге”. У Горбачева апрельский пленум, а у меня пражский. Дубчек-реформатор, несчастная душа, пытался и обрек себя на личную трагедию. Теперь моя участь?

Я невольно захмурился. Может всё-таки пережить в комсомоле номенклатурные годы? К концу Перестройки легко “перестроиться” в числе первых коммерсантов. Много денег, много счастья, думать об ипотеке не придётся. Стану олигархом. У фриканутого Маска столько власти было! Провального реформатора ожидает вечный суд – и после смерти камнями будут забивать.

Но такой сценарий не решает самого главного – не предотвращает войну. Конфликт станет неизбежным, если всё повторится точь-в-точь. Моя олигархическая жизнь вряд ли станет фактором турбулентности в историческом процессе, повлиять на исход в 2028 году будет крайне сложно. К тому же нет никакой ясности, какими средствами прийти к достижению цели? По-коммунистически? По-социалистически? Да здравствует социал-демократический СССР? Или либертарианским дрифтом по 300 миллионам советских граждан, чтобы всех превратить в атлантов свободного рыночка?

Мда, позавидовали бы мне профессора, которых довелось в аудитории слушать три года. Для них история неизменима. Им не суждено решать такие вопросы. А мне, возможно, придется.

Так и что, товарищ Велихов-Озёров? Историк меняет историю?