– Пожалуй, Вы правы, устала я от этих запретов. То нельзя, вот это тоже нельзя… А когда можно? Я непременно хочу быть счастливой, – и девочка улыбнулась и посмотрела на маму. – Чего мы, мама, ждем все, а? Купим прямо сейчас пакетик черешни и плевать косточки в разные стороны будем, а мама? Прямо на асфальт плевать будем…
– Да уж! Вы ей сейчас насоветуете! – возразила невзрачная женщина и погладила свою дочь ласково по головке. – Где я тебе, Вика, сейчас черешню достану?
– Эх, верно… – расстроилась девочка, закусив губу от досады. – Может тогда следующим летом. Если, конечно, не умру.
– Вика, что ты такое говоришь! Ты же обещала! перестать разговаривать с посторонними о своей болезни, – сильно встревожилась мама.
– Они вовсе не посторонние, – фыркнула она в ответ. – Они люди и тоже когда-нибудь умрут. Между прочим, я имею право разговаривать с кем я хочу и как хочу. Мне уже пятнадцать лет, а в некоторых странах в таком возрасте выходят замуж.
– Ну, уж точно не у нас в России, – возразила мать. – И слава Богу. Куда такая наивная замуж собралась! За кого? Нет уж, пока тебе не исполнится восемнадцать лет, и не думай о самостоятельности…
– Мама, мама, ты забываешь, что мне никогда не исполнится восемнадцать лет!
– Да что ты такое говоришь, Вика!
– Не обманывай меня и себя, мама. Я все слышала, что доктор в последний раз говорил, да и слышать этого не надо. По твоим заплаканным глазам все видно. Будь реалисткой, мама…
Глаза девочки вдруг сверкнули жестокостью. Она опять сжала в каком-то протесте свои слабые кулачки, пытаясь преодолеть гнев и понимая, что обидела мать, и вдруг горько расплакалась. Ей стало неудобно за слезы перед людьми.
– Мама, увези меня отсюда, увези! – запричитала она. – Пожалуйста, мамочка…
Невзрачная женщина тяжело вздохнула и откатила коляску от мольберта. Художник бросился за ними, умоляя хотя бы подождать минуту. Рисунок углем почти был закончен, но мама Вики не желала слушать его обрывистые доводы.
– Люда, ну как же так? Как же так?
– В другой раз закончим, не видишь, у нее истерика – строго сказала она, отмахиваясь от Козломордого. – Завтра, может быть, к обеду придем.
В мастерской художника
Но на следующий день невзрачная женщина и ее больная дочь не появились. Может быть, у них были веские причины или какие-то еще дела, и художник в потасканном оранжевом свитере заметно скучал, вглядываясь в незаконченный портрет девочки. Он сидел на своем раскладном стульчике под самодельной конструкцией из пляжного зонтика и триноги, сделав несколько неторопливых штрихов углем по памяти, пока не остановился, не желая портить картину. Желающих нарисовать свой портрет было немого. Утром прошел прохладный дождь, который разогнал гуляющий люд, и многие просто предпочитали отсиживаться в кафешках. Но на улице художник был не один. Вчерашний мужчина в черной куртке тоже пришел посмотреть на работу. Он некоторое время слонялся без дела по Арбату, пока, наконец, не остановился у мольберта с незаконченной девочкой.
– Кажись, уже не придут, – печально заметил Козломордый. – Выпить бы чего-нибудь, трубы горят.
– Тут вчера на Арбате дегустация отличного вина была, – заметил мужчина в куртке. – Бесплатно разливали!
– Эх, молодой человек. Кому бесплатно, а кому задаром, – и он подмигнул левым заплывшим глазом. – Меня уже никуда не пускают. Подмочил свою репутацию ниже некуда. Хотя и денежки уже есть. Спасибо китайцам.
– Зато я вхож в лучшие дома ЛандОна! – похвастался мужчина в куртке.
– Ну чего ж тогда мы медлим, точно девица на выданье, – воскликнул старик и достал из кармана скомканные деньги. – Боюсь, этого не хватит.
– Я добавлю, – утвердительно кивнул мужчина в куртке и, перебросившись еще несколькими фразами с художником, пошел в грузинский дворик за бутылкой.
Ему хотелось взять «Саперави», которое вчера ему очень понравилось, и он очень рассчитывал, что на второй день дегустации для него все же останется хоть одна бутылочка.
– Опять Вы, здравствуйте… – обрадовалась ему грузиночка на входе.
– Здравствуйте, вот пришел, как и обещал, – ответил он. – А где же Ваши грозные братья?
Девушка засмеялась.
– Они сейчас кушают с мамой в зале. Что… познакомить?
– Ой, нет, пока еще рано, – улыбнулся мужчина в куртке. – Я лучше Вас потом украду.
Скоро он уже вышел на улицу очень довольный тем, что как раз одна бутылочка «Саперави» была припрятана организаторами акции словно специально для него, на черный день и поспешил к мольбертам. Старый художник, немного продрогший под моросящим дождем, предложил продолжить разговор в его мастерской, которая, как оказалось, находилась тут по соседству, и «старые» знакомые быстро, почти перебежками, прошли во дворы и, заскочив в обшарпанный подъезд с новым домофоном, пешком поднялись на самый верхний этаж.
– Не люблю осень, – поморщился Козломордый, прикрывая форточку.
Через единственное окно тянуло сыростью.
– А мне нравится осень, – не согласился с ним мужчина в куртке. – Особенно прекрасен в это время года Саперави. Вы только представьте, как Вы бредете мимо его бесконечных шпалер, уходящих за горизонт, к самому солнцу, обвитых сильными, яркими, точно пожар, лозами! Это единственный виноград в мире, который к сентябрю-октябрю имеет характерную ярко-красную окраску листьев.
– Ну, знаете ли… Все это попахивает какой-то болезненностью ума, если хотите, маньячеством. Там на вашем винограднике работать надо, урожай собирать срочно, и уж никак листвой любоваться. Подумаешь, красные листья. Вон у нас клен на углу тоже красный весь, и что из этого?
– Но Вы же художник! Вам необходима близость с природой, чтобы вдохновляться…
– Вообще-то, когда я был молод, как Вы, – признался Козломордый, – я начинал с подобных пейзажей, рисовал дождь над безлюдным вспаханным под зиму полем, тронутую морозом рябину, старых опят на трухлявом пне, но сейчас я все больше специалист по бытовым натюрмортам… Это удобнее, и куда гораздо меньший риск простудиться. Вам надо взглянуть на мои последние картины, заказов немного, и я рисую от скуки… – и художник с козлиной бородкой показывал гостю свои последние «шедевры».
У стены стоял столик, который был заставлен частично посудой и пустыми бутылками, но все равно гостю удалось разглядеть под ними самобытную скатерть из ватмана с изображением пепельницы с дымящимся бычком. Издалека она выглядела вполне реалистично, но при рассмотрении заметны были изъяны. Очевидно, рисовал ее художник пьяным. Причем, недокуренная сигарета слегка дымила плохо прорисованным дымком, а на фильтре остался след от губной помады, что придавало общему образу присутствие некой загадочной женщины.
– Иногда смотрю на все это и мысленно достаю оттуда закусочку… – указал Козломордый на другой свой шедевр синим углем – банку с огурцами. – Да, знаю… Синий цвет не совсем аппетитный, но уж простите. Я свободный художник и имею право на эксперименты. И признаюсь Вам, когда курить ужасно хочется, а денег нет… все это успокаивает. Ну, или вот эта банка шпротов! Соглашусь, что не удалась, но очень уж реалистично, – и художник сдвинул со стола тарелку, чтобы его гость мог лучше разглядеть угол уже затертого и запачканного чем-то рисунка.
Молодой мужчина с любопытством оглянулся. Мастерская художника представляла собой чердак, едва пригодный для проживания. Из-за низости потолка гостям приходилось невольно пригибать голову, чтобы не задеть головой побелку. Стоять в полный рост можно было разве что в центре, но там художник ставил обычно свой уличный мольберт и складывал вещи. С потолка стекал конденсат, и стены все были в разводах. Выступающую напоказ разруху художник старался прятать за своими же рисунками, обклеивая ими невзрачные места, но от сырости скотч не выдерживал, и листы, вздрагивая от порыва сквозняка, спадали на пол. В большей своей части, все эти работы являлись посредственными, начерченными неаккуратно углем или пастелью. Среди них удачно выделялись лишь изображения цветов, но были и умелые наброски каких-то античных кувшинов и предметов быта художника.
У единственного окна стояла железная ржавая кровать, на которой дремал черный кот. Когда гость вошел, котяра приоткрыл глаз и демонстративно зевнул, показывая всем своим видом явное пренебрежение к вошедшему.
– Простите за творческий беспорядок, – оправдывался художник, на ходу пытаясь убраться, когда его гость с непривычки съежился.
К запахам старого дома, вперемежку с красками и застоявшейся кошачьей мочой, нужно было еще привыкнуть. На полу валялись кисточки, клочки разорванного ватмана. Мужчина в кожаной куртке стряхнул с себя откуда-то взявшуюся паутину. От всего этого общее впечатление у него было удручающим.
– Вы тут живете? – спросил он, хотя уже заранее знал ответ.
– И живу, и творю, но творю большей частью зимой, когда погода ужасная, – виновато улыбнулся уличный художник, предлагая гостю жестом присесть на стул рядом со столиком.
Мужчина охотно кивнул, так как приземистый потолок давил на него. Пригнувшись, он постарался сесть лицом к окну. Ему было важно сейчас слышать Арбат, так как нахождение в этой убогой дыре нагнетало на него еще большее уныние.
– Тут вполне сносно, – продолжил художник, прогоняя сонную муху с немытой тарелки. – Все-таки самый центр, только никакой канализации.
– Почему нет канализации?
– С нижних этажей не дают провести, якобы нужно специальное разрешение из министерства культуры. Дом под охраной государства, тут видите ли когда-то бордель располагался, в который любили ходить… как его… А, неважно! А вот то, что я вынужден бегать в Макдональдс по каждому случаю, либо где-то во дворе с собачками выгуливаться, это никого не волнует. Ругаться бесполезно, писать в прокуратуру себе дороже… Для них я обычный пьянчужка, который за бутылку малюет на Арбате лохам физиономии. Эх, признаюсь, есть грешок… Вы знаете, про меня местные даже шутку сочинили. Зимой и летом одним цветом. Это оттого, что я в одном свитере щеголяю. Меня даже в последнее время в «Прагу» не пускают, мол, неподобающий вид, нельзя! И это меня, ученика самого Колотева!
Козломордый тяжело вздохнул и стал убирать со стола, чтобы освободить пространство. Мужчина в куртке понял намек и достал из-за пазухи бутылку вина.
– Ну, что ж, как и обещал, – сказал он художнику. – Кстати, это Саперави. Вино должно быть, очень насыщенным… Не зря этот сорт называли в древности еще Красильщиком. Ваш коллега, так сказать.
Козломордый встрепенулся и даже подпрыгнул на месте, в акробатическом прыжке успевая перебрать ногами. От этого чудачества кот вскочил с постели и на всякий случай нырнул под кровать. Его хозяин заметно повеселел и удовлетворенно погладил бороду перед зеркальцем над столиком.