Книга трипов. Странствия и перемены

Она смотрела мне в глаза. Одновременно сквозь меня и внутрь меня… Глубокий взгляд. Шах Насреддин будто специально подослал ее. Я чувствовал, что падаю куда-то высоко в бездну, в звучащую бездну, из которой доносился плач по имаму Али. Мортеза протянул мне блокнот:

Oh my God: look at me
How easy I am getting old
I am very sad
Thousand of Years
Even I can not have alone
In the flying roads
I have a good place
I must take a flame
Of light to fly to the sun
To stay there
To burn to die

И подпись: Morteza Tari.

Вот мой перевод на русский:

О мой Бог, посмотри на меня!
Как легко я старею,
И как мне от этого грустно…
Хотя бы тысячу лет,
И тех не дано мне прожить.
Но в этих парящих дорогах
Одно есть хорошее место,
Мне нужно немного пламени света,
Чтобы суметь долететь до солнца
И навсегда там остаться,
Сгореть дотла.

Мортеза смотрел на меня с каким-то пингвиньим добродушием и отогревал мое обледеневшее под взглядом персиянки сердце. У Мортезы особенный взгляд – зрачки-точки в зеленых близоруких глазах. «Саади…» – почему-то подумал я, глядя в эти глаза. Впрочем, в стране, где поэтам поклонялись как богам, живущим среди людей, встретить именно поэта было не слишком удивительно.

Он заговорил:

– Это стихотворение отражает мою сущность. Если хочешь узнать меня, понять, то пойми это стихотворение. Что-то ты все оглядываешься?!

– Кто эта женщина? Она совсем не похожа на других женщин, которых я видел в Иране!

– Это шлюха! Я не люблю такой тип людей. Они думают только о сексе. Пойми, я не считаю, что секс – это плохо, я не против плотских наслаждений, но… секс – это часть жизни, а не вся жизнь! А для этих людей тело – это главное и единственное. Они молоды и совсем не чуткие. Например, они никогда бы не поняли это стихотворение, а ты – поймешь, я это чувствую. Они не плохие, но это не наши люди.

Я спрашиваю Мортезу, почему он перестал писать стихи.

– Нужны моменты одиночества, когда твой мозг погружается в какое-то странное состояние, переживает специальный опыт, не имеющий ничего общего с повседневностью. Если ты очень много думаешь о деньгах, о быте, о том, как прокормить семью, такие моменты посещают тебя все реже и реже. Так случилось и со мной. Я просто перестал чувствовать это.

Плач по имаму оборвался.

В наш последний день в Тегеране я уговорил Мортезу перевести на английский еще одно из написанных им стихотворений.

There’s no trace else of what I was before
I’m worrying from inside
My heart has been broken down
I’m disabled and tired man
Just now take my hands
Otherwise just now my hands
Fall down.
Take my hands
For the God’s sake
Take my hands
Take my hands
Take my hands

Нет и следа того, чем был я раньше
Внутри меня одно лишь беспокойство
И сердце разбито мое совершенно
Я стар и ни на что уже больше не годен
Просто возьми сейчас мои руки
Иначе сейчас они упадут
Возьми мои руки
Возьми ради Бога
Возьми мои руки
Возьми мои руки
Возьми мои руки

Начало ноября. С деревьев падали на землю первые желтые листья. В Тегеране медленно наступала осень. Было ли это посвящением? Передачей традиции? Может быть, предупреждением? Или просто старый тегеранский таксист впал в слишком сентиментальное состояние духа? Неважно. Какая разница… Я чувствовал, что встретил настоящего поэта.

По радио в такси тихо играла «Лунная соната».

Здание мечети, надписи на фарси над бесчисленными лавочками и магазинами… и Бетховен, сыгранный без единого намека на европейскую чувственность, с поистине лунным, восточным, почти механическим спокойствием… Из приемника лилась «Лунная соната», а в уставшей от бессонницы моей голове, покачивающейся на сиденье в такт движению авто, сквозь радиопомехи изгибалась мелодия Coil с альбома «Love’s Secret Domain».

Я думал о глазах девушки с пластырем. О времени, о ненависти персов к Америке, об имаме Али. О несексуальности Ирана, благодаря которой, однако, мне была возвращена способность видеть в женщине тайну. О глубине, о том, как в последний раз мы курили кальян с Мортезой и привлекали внимание посетителей чайханы тем, что разговаривали на несуществующем, на ходу изобретаемом языке (поэтическая игра, придуманная Мортезой, в которой главное – звуки и интонации). «Если нас спросят, на каком языке мы разговариваем, давай ответим, что мы с Луны и что это лунный язык», – предложил он… Этой ночью мы улетали на луну. В Love’s Secret Domain.

    Осень 2004 г.
    Фото: Антон Чурочкин

СИРИЯ. ДАМАСК

Молитва дервиша

Каждая стена, каждое окно в деревянных вагончиках-надстройках над первыми этажами, каждый случайный прохожий – все в Дамаске провоцирует ожидание чуда. На этих улицах постоянно совершается невидимая мистическая работа, происходят прозрения и отворяются двери… В этом городе все люди – абсолютно все – регулярно молятся. Один из старейших городов мира (первые упоминания – 2500 г. до н.э.), он до сих пор остается мощным метафизическим хабом.

На огромном ковре напротив гробницы Иоанна Крестителя тихо поют семеро пожилых арабов. В заплаканных покрасневших глазницах перекатываются голубоватые бельма. Одежда неяркая, неряшливая: длиннополые серые рубахи, красно-коричневые фески, белые шарфы вокруг шеи.

Расположившись шеренгой на расстоянии двух метров друг от друга, арабы монотонно раскачивались из стороны в сторону, напевали молитвы и перебирали четки. Один из стариков показался мне особенно примечательным. Вся его фигура сильно выделялась из числа остальных, в ней была какая-то аристократическая статность. Усевшись на ковер неподалеку, я в упор уставился на него, пытаясь установить с ним контакт. Чтобы проверить, действительно ли он слепой, а если слепой, то на самом ли деле такой уж чувствительный старец, какового изображает… Через минуту старик, совсем как кошка, услышавшая внезапный шум, вытянул голову и стал приподнимать брови, как бы пытаясь что-то поймать ими в воздухе. Он явно ощущал мое присутствие.

К нему подсела женщина, склонила голову. Возложив на нее правую руку и подняв лицо к потолку, старик запел. Песня была не длинная, всего несколько тактов и несколько арабских слов – грустных и не привлекающих внимания.

Через пару минут женщина встала, сунула в руку старика несколько монет и побрела в сторону выхода. Старик спрятал мелочь в карман и стал что-то тихо напевать-приговаривать.

Чья-то рука тронула меня за плечо.