Три Толстушки: Книга Нехилых Перемен

Серж и его желтый спутник пришли на рыночную площадь. У сцены толкался народ. Причем народ в худшем смысле этого слова. Здесь не было ни одного человека, выглядящего хоть сколько-нибудь прилично. Ни от одного человека здесь не исходило приятного аромата духов, туалетной воды, дезодоранта или хотя бы просто чистого тела. Над площадью, такой густой, что казался осязаемым, витал запах, сотканный из нитей перегара, свежескисшего и застарелого пота, испражнений, рвотных масс, гнили и разложения.

Ветер раздувал зловонное облако в разные стороны, словно хотел, чтобы ни один нос в городе не остался без острых ощущений.

– Птенчик мой, ты уверен, что было так необходимо приходить сюда? – зажимая нос шарфом, спросил доктор. В ответ азиат лишь ущипнул его за ягодицу.

– На площади Благоденствия лимузины дают за здорово живешь, – говорили люди. – Там, поди, еще и артисты будут выступать популярные, а не какой-то сраный Канатов! Вы видели, как вчера Канатов выступал на площади Почти Всех Звезд? Да если бы не рекламные ролики, я бы уснул со скуки. Ну и коп с пистолетом еще неплохо сыграл, хотя, с драмой перегнул, конечно.

– В жопу Канатова! Айда на площадь Благоденствия! – раздались крики.

– Там уже такая толпа, что километр к сцене не подберешься.

– Ничего! Подвинутся! Или тут у кого-то нет пера или кастета, а?

– Нет! Нет таких! Вперед, на площадь!

– Погодите! А вдруг это рекламный трюк? Например, здесь я не вижу никакого артиста Канатова. Может быть, на афише специально его харю изобразили, чтобы мы ушли отсюда на площадь Благоденствия. Мы туда такие придем, и здрастье нафиг – на сцене артист Канатов. Прошу любить и жаловать. Разводят нас, как лохов!

– А где вообще этот Канатов?

– Пес его знает. Всю ночь и на рассвете наркоманы сжигали жилые кварталы. Все думали, что они его ищут. Но они, по ходу, просто обдолбались и остановиться не могли.

Доктор Гаспарян и азиат подошли к артистическому шатру за сценой. Представление еще не начиналось. За пестрыми занавесками и перегородками слышались голоса, позванивали бубенцы, напевали флейты, шипели микрофоны и покашливали динамики. Там артисты готовились к выступлению.

Занавеска раздвинулась, и выглянуло молодое лицо интеллигентного вида и в очечках. Это был испанец, чудесный стрелок из пистолета. Стреляя по металлическим пластинам разного размера и толщины, он мог с помощью пуль сыграть настоящую симфонию.

– Добрый день, – сказал он, увидев голого азиата. – Вы тоже принимаете участие в представлении? Если не секрет, то какой у вас номер?

– Номер, мать твою? Твой номер шесть, сучонок. А я не какой-то гребаный номер. Я мать твою Единственная Настоящая Звезда мать ее в этой гребаной Вселенной, – ответил азиат.

– В таком случае, я счастлив и рад нашему знакомству. Я-то просто использую огнестрельное оружие в мирных целях, – улыбнулся испанец. – Не желаете ли пару дорожек за мир во всем мире?

Азиат и доктор скрылись за занавеской. Ровняя дорожки порошка пластиковой карточкой, испанец делился с азиатом сплетнями из мира шоу-бизнеса. Оказалось, что для сегодняшнего представления на рыночной площади Три Толстушки наняли сто артистов и всем им щедро заплатили.

– Неужели все артисты настолько жадны, что готовы выступать даже на торжище перед этим зловонным сбродом? – спросил доктор Гаспарян.

Испанец зашипел:

– Тсс! – Он прижал палец к губам. – Пожалуйста, будьте толерантнее и политкорректнее. Многим артистам было противно принимать участие в этом шоу. Но артисты ведь тоже люди, они не железные. Тем, кто отказывался, обещали тройной гонорар, и они соглашались. Поймите, у артистов тоже есть семьи, дети, старые больные родители, неоплаченные кредиты или наркозависимость, как у меня.

– Из-за таких вот мать их подонков настоящее гребаное искусство находится в глубокой мать ее жопе! – Азиат в сердцах плюнул прямо на зеркало с четырьмя аккуратными белыми дорожками.

В это время заиграла музыка. На центральной сцене началось представление. Толпа зашевелилась.

– Дамы и господа! Ледис энд джентльмен! – хорошо поставленным голосом с душевной теплотой сказал конферансье. – Сегодня великий день для всей страны и каждого из нас! День примирения – чистосердечного раскаяния, прощения и искренней светлой радости!

– Болотный пень тебе господин! – донеслось из толпы.

– Сам ты бледис и жопальон! Сосни микрофонца, ошкурок!

Конферансье хотел продолжить речь, но сделать это ему было не суждено. Кто-то прямо из-под сцены запустил в конферансье презервативом, заполненным кислотой. При столкновении с головой, презерватив лопнул, и едкая жидкость обдала все лицо несчастного.

Конферансье кричал, тер лицо руками, но ничего не помогало. Шипя и дымясь, кислота сожгла волосы, кожу, выела глаза и продолжала проникать все глубже в плоть.

– Так! Правильно! – закричали в толпе. – Будет знать, как наших баб дамами называть! А то ишь, галстук нацепил, петуш штопаный!

Дежурные санитары унесли агонизирующего конферансье за кулисы.

Музыка заиграла громче. Присоединилось еще несколько оркестров: два симфонических, три эстрадных и один экзотический перуанский.

Веселая музыка пыталась заглушить вопли конферансье и вой толпы.

На сцене началось шоу «Троянский Вирус».

Из-за занавески вышел директор. Он не планировал выходить на сцену, но запасного конферансье у него не было. Директор был в синих джинсах, кедах и футболке с изображением оскаленной челюсти в брекетах и надписью «ГИКО-БАЙТ».

– Привет! – сказал он так, как будто на сцене рядом с микрофонной стойкой не дымились кучки слизи, еще недавно бывшие человеческими щеками. – Мы назвали наше шоу «Троянский Вирус», потому что вы вроде как и не хотели специально его смотреть, а вот, вроде бы уже и смотрите.

– Первым номером нашего вирусного шоу будет выступление стэнд-ап комика Эдички «Это Не Я» Продолголимонова, – снова грянула музыка. Директор прыгнул обратно за кулисы, а его место перед микрофоном занял комик. Лицо этого невысокого щуплого человечка было перекошено то ли скептической ухмылкой, то ли зубной болью.

– Эй, обсоски, – прогундосил Продолголимонов. – Тут кто-нибудь вообще хоть что-нибудь понимает? Не? Вы вообще как, фишку сечете? Не? Да потому что вы тупые! Тупые, как анальная пробка! Дебилы дремучие! Кто из вас тут самый сказочный хреноплет? Вот вы, все вы, хреноплеты сказочные, поднимите руки! Да-да, тебя тоже касается! Все быстро руки подняли. Итак, кто дебил? Руку держим. Итак, кто дебил? А теперь хором – Это Не Я!

– Не я! Точно не я! Гыыы! – ликовала публика.

– А вы заметили, поцики, что жизнь какая-то хреноватая стала, а? – начал новую шутку Продолголимонов. – Что-то одни мрази кругом. Что-то все только и пытаются тебя то наколоть, то поиметь, а то и все вместе разом. И вот кого ни возьми – тот подонок конченный, сволочь ублюдочная и плесень подзалупная. Может, просто взять таких ушлепков, которые нам жизнь вымораживают, да в расход, а? Что скажете, обдолбыши?

– ДААА!!! – откликнулась толпа.

– Тогда давайте по-быстрому выясним, кто же эти бесславные мрази, которые вокруг нас. На счет три все поднимаем руки. Раз! Кто мразь? Два! Кто подонок? Три! Это…

– НЕ ЙААА!!! – закончил фразу дружный голос толпы, и вся площадь содрогнулась от взрыва хохота.

– А что, братюни, – сказал Продолголимонов, когда смех немного утих. – Может, ну ее в задницу – такую дерьмовую жизнь? Может, нахлебались мы уже говен, а? Может, взять, да и изменить жизнь к лучшему? Что скажете, чувачата? Кто возьмет и сегодня же перестанет страдать хренотой? Кто хоть денек не облажается? На счет три поднимаем руки! Раз! Кто докажет, что он не тухлая амеба? Два! Кто сумеет напрячь хотя бы одну мозговую извилинку? Тр…

Продолголимонова перебил отчетливо прозвучавший голос азиата. Целый огород голов повернулся в его сторону.

– Это мать мою гребаный Я! – сказал азиат, влезая на сцену.

– Уважаемый, пожалуйста, покиньте сцену и не мешайте мне продолжать выступление, – попросил Продолголимонов.

– Хлебальник завалил на ясно на? Не то на мать твою гребаный понял?

Азиат говорил громко и с явной угрозой.

– Если вам нужен автограф, то я с удовольствием дам его прямо сейчас.

– На хутор с бабами свой гребаный фотограф мать его затрамбуй, – азиат приблизился вплотную к стэнд-ап комику и теперь, покачиваясь, сверлил его косящим взглядом.

– Ладно. Ваша взяла, делайте, что хотите, – пробормотал Эдичка «Это Не Я», после чего на секунду задумался и крикнул зрителям. – Вы все видели, кто прервал мое выступление. Ну же, кто? Раз! Два! Три! Это – Не Я!!!

– Ах ты ж гнида мать твою, – обозлился азиат. – Да ты ваще кто по жизни, а? Отвечай, сучья погремушка, кто ты такой? Кто тебе дал право тут клиторок разевать? Я знаю тебя. Ты мать твою никто, и звать тебя ваще никак!

Продолголимонов обиженно поднял брови: – Зачем же переходить на личности? Если вас судьба обидела и обделила, то нечего свой геморрой между здоровыми ягодицами пытаться пристроить!

– ШТА?! – крикнул азиат. – Ну тебе гребаный не жить мать твою! Кто тут трупешник, а? Сейчас на выясним! Я просчитаю до мать их трех. Раз!

Толпа замерла. Азиат был на голову выше Эдички и втрое толще его, однако многие сомневались, что в случае драки победит узкоглазый, – слишком уж сильно его штормило.

– Два!

Продолголимонов состроил свое фирменное насмешливо-болезненное выражение лица.

– Три!!

– Это не я! – к восторгу публики сказал Эдичка. После чего раскланялся и удалился за кулисы.

– Вот так будет с каждым, кто влезет на мою гребаную сцену! – сказал азиат, показывая спине комика средний палец.

Толпа, не поняв, что произошло, делала единственное, на что была способна – бушевала. Люди свистели, хлопали в ладоши, плевались, били друг друга и кидались чем ни попадя.

– Бей! Спасай! Четенько! От души!

– Уроды! Красавчик на! Довели страну!

Только доктор Гаспарян не кричал и не совершал никаких телодвижений, кроме недовольного покачивания головой. Чем он был недоволен, неизвестно.

– Кто это? Кто это? Кто этот китаеза? – интересовались зрители.

– Это порно актер? Поэтому он тут трясет своим канатом!

– Мы никогда его не видели! А порно мы видели все – от и до!

– Кто ты?

– Почему ты выступаешь с голым тросом?

– Не гоните, ребзя! Ща дядя вам все подъяснит по грамоте!..

Особенно грязный и вонючий бомж протиснулся сквозь толпу. Это был тот же оборванец, который вчера вечером разговаривал с мелкими барыгами и таксистами. Доктор Гаспарян узнал его.

– Вам чо, в глаза нассали? – хрипел бомж. – Это сраный фарцовщик с вьетнамского рынка! Я сам видел, как он одному обмудку паленые джинсы впарил, а сам при этом селедку жареную жрал! Толстухи совсем обурели! Вместо артистов показывают нам какую-то йухню! А мы что, нанимались, что ли, смотреть на бездарей?

Азиат затрясся пуще прежнего и из желтого стал багровым.

Недоумение толпы сменилось гневом:

– Конечно! Одним дерьмом другое со сцены выпихнули!

– Он любовник Продолголимонова. Эдичка – педичка!

– Долой!

– Отстой!

– Верните наши деньги! – хоть представление и было бесплатным для публики, эту фразу подхватило и скандировало большинство присутствующих на площади Справедливости.

Доктор Гаспарян достал пистолет, чтобы сделать несколько предупредительных выстрелов в головы близстоящих, но было поздно. Кто-то из толпы уже успел стащить его оружие вместе с кобурой так искусно, что Серж ничего не почувствовал. Человек двенадцать, взбежав на сцену, окружили азиата.

– Трахните его во все щели! – завизжала старушка в монашеской рясе.

Азиат протянул руку с оттопыренным средним пальцем.

– Вот вам, сучата! Сами вы бездарности и дерьмо гребаное мать вашу!

Его голос покрыл крики, шум и свистки. Сделалось тихо, и в тишине спокойно и просто прозвучали слова азиата:

– Я артист Канатов.

Произошло замешательство.

Кольцо нападавших распалось.

– Ах! – вздохнула толпа. – Вот это поворот!

Сотни людей дернулись и застыли.

И только кто-то растерянно спросил:

– А почему ты узкоглазый китаеза?

– Я – Единственная Настоящая Звезда в этой гребаной Вселенной. Но вам, утыркам, мать вашу этого было не понять. Вам хватало бледнокожих и чернозадых артистов, в массе которых я тонул, не получая в полной мать ее мере гребаного заслуженного внимания. Теперь же, после трансрасовой операции, которую провернул один человечек… – лицо Канатова внезапно осветила несвойственная ему ласковая и чуть наивная улыбка. Артист послал покрасневшему от смущения Сержу воздушный поцелуй. – Так вот, теперь я Единственная Азиатская Звезда в этой стране, и вам мать вашу больше не удастся игнорировать меня!

– Конечно, это точно он!

– Канатов!

– Охренеть! Канатов цел! Канатов жив! Канатов китаеза и он снова обдолбан!

– Да в жопу Канатова!

Случилось нечто непредвиденное и едва ли приятное, потому как ничего приятного в принципе не могло произойти в таком месте и в такое время. Задние ряды пришли в движение. Люди, ворча, расходились. Смотреть на Канатова и, тем более, слушать его им не хотелось.

– Стойте на! Куда вы, ничтожества мать вашу! – вопил Канатов. – Я – КАНАТОВ!

Не смотря на крики артиста, а, может быть, и благодаря им, площадь опустела в считанные минуты.

– Я захвачу власть в стране, и тогда вы все у меня мать вашу попляшете! – угрожал Канатов. На тот момент его единственными слушателями были доктор Серж и капитан дворцовой гвардии граф Конский, вылезший из только что подъехавшего лимузина. Форма графа была щедро залита гидравлическим маслом, вытекшим из раскуроченного робота.

– Слышь, Конский, а чего это у тебя камзол весь обвафленный? – заорал со сцены Канатов.

Капитан Конский имел страшно высокий голос. Им он без труда мог бить стаканы и оконные стекла, а также причинять сильную физическую боль всякому существу, имеющему уши.

Он поправил фуражку, смахнул с плеча чешуйки перхоти, ссыпавшейся с робота, и спросил своим страшно высоким голосом:

– Как дела, мальчик? Смотрю, все хулиганишь. Все ерепенишься. Да, Канатов? – артист Канатов, в голову которого этот вопрос попал, как шаровидная молния, испуганно выпучил глаза, повалился на сцену и зажал уши руками. Сквозь его пальцы тонкой струйкой побежала кровь.

– Ты мне не нужен, сорванец. Я ищу твоего дружочка Сержика. Слышал, вы очень мило скоротали прошлую ночку. Так где наш сладенький Сержик? – капитан Конский чуть понизил голос, чтобы Канатов не лишился чувств. – Если будешь упорствовать и играть в супер геройчика, боюсь, мне придется сказать парочку словечек, которые взорвут твою прелестную глупенькую головку.

– Я здесь. Кто меня спрашивает? – неожиданно для самого себя произнес доктор Гаспарян. Он думал, что успеет сбежать незамеченным, но теперь сам, не веря в происходящее, дрожа всем телом, шел навстречу капитану. «Вот что любовь творит» – с грустью и гордостью подумал Серж. Конский улыбался ему в той же славной манере, в какой крокодил улыбается антилопе, пришедшей на водопой.

– Вы доктор Серж Артурович Гаспарян?

– Это не я, вы ошиблись, – пискнул доктор, но тут же подавил приступ страха. – Да! Я доктор Серж Артурович Гаспарян! И вчера мне открылась чудеснейшая вещь во всей вселенной! Я – гей!

– Прелестно, голубчик, рад за вас, – Конский погладил доктора по щеке рукой, вымазанной гидравлическим маслом. – А теперь будьте паинькой. Садитесь в машинку. Видите ли, одному маленькому хорошенькому доктору нужно срочно вернуться в его миленький домик и заняться одним пустячковым дельцем.

Доктор рухнул на сиденье лимузина, Конски с куклой пристроились рядом с ним. Дверца захлопнулась, автомобиль рванулся с места и через секунду скрылся за углом.

Ни капитан Конский, ни шофер не увидели, как артист Канатов поднялся на ноги и принялся показывать всевозможные непристойные жесты тому кварталу, где исчез лимузин:

– Я вас всех на дерьмо располовиню! Раскрошу на тридцать процентов! Хлебальники посрываю и об колено – на! Будете знать мать вашу, как моего гребаного докторчика тырить!

Из-за кулис высунул голову Продолголимонов:

– Это же был слуга Трех Толстушек. А они твоему доктору никакого вреда не причинят, ты же знаешь. Отпустят с миром, да еще и денег в придачу дадут целый мешок.

– О, да, – на сцене показался меткий стрелок-испанец. – Трех Толстушек знают и уважают даже в тех далеких краях, откуда я родом. За доктора можешь не беспокоиться.

К ним присоединился директор представления:

– Дружище, ты сорвал мое шоу, ты его попросту уничтожил, растоптал и убил. Но, черт побери, я поражаюсь твоей фантазии, безбашенности и тупизне – ради пары упоминаний в газетах стать азиатом и вывалиться на сцену голым. Ты настолько отвратителен, что я даже восхищаюсь тобой. И, поверь, с доктором точно не случится ничего плохого.

– Трое на одного, да мать вашу?! – взвыл Канатов. Бешено вращая глазами и размахивая кулаками он ринулся на Продолголимонова, испанца и директора.

– Эй, Канатов, не дури! Мы же добра тебе хотим! Успокойся, давай, мужик! Остынь! – говорили все трое, испуганно пятясь.

Испанец вытащил пистолеты: – Я против насилия! Не вынуждай меня отстреливать тебе голову!

Директор шоу достал из кармана газовый баллончик, каким защищаются от собак и алкоголиков, а Эдичка упал на спину и притворился мертвым. Но эти трюки не подействовали на обезумевшего артиста Канатова – он продолжал наступление.

Испанец взвел курок, но тут же опустил пистолет и горестно вздохнул: – Кого я пытаюсь обмануть? Мне никогда не заставить себя выстрелить в живое существо.

В следующую минуту Продолголимонова, испанца и директора уже не было ни на сцене, ни на площади. Перепрыгнув через ограду, они мчались прочь по продовольственному рынку. Тучный и нетрезвый желтый Канатов умудрялся не только не отставать, но и сокращать дистанцию.

– Живьем! – кричал он. – Живьем затрахаю до смерти!

Стрелок-пацифист, Эдичка и директор добежали до отдела экзотических фруктов и сообразили, что попали в тупик. За прилавком с мангостином, личи, рамбутаном, плодами хлебного и драконового деревьев рынок заканчивался глухой стеной.

Троица поняла, что столкновения не избежать.

– Будем обороняться, – сказал директор. – Хватайте эти здоровенные шипастые фиговины и швыряйте их в Канатова. Может быть, нам удастся его прогнать или даже вырубить.

– Это не фиговины, а «король фруктов» – дуриан, – сказал испанец. – Его мякоть обладает приятным нежным вкусом, а запах можно сравнить с ароматом гниющего мяса или тухлых яиц. В Таиланде про дуриан говорят «вкус рая, запах…»

– Зада, – перебил его Продолголимонов. – И мы окажемся в этом заду по самые уши, если сейчас же не закидаем Канатова вот этими здоровенными шипастыми фиговинами!

Сражение началось. Все трое вооружились крупными плодами, весящими килограммов по пять каждый, и разом кинули их в приближающегося Канатова.

Дуриановые снаряды угодили в живот, пах и голову Канатова. Они разрывались не хуже бомб, и все тело артиста моментально покрылось густым слоем зловонной мякоти.

Голый азиат растерялся.

Чтобы закрепить успех, директор потянулся за следующим дурианом. Он схватил плод, потянул его, чтобы тут же отправить в лицо Канатову, но – увы! – дуриан не поддался. Мало того, он заговорил человеческим голосом:

– Это не дуриан, а моя голова. Я продавец веселящего газа. Автор вычеркнул меня из текста, но я договорился с редактором, что на последней страницы он устроит мне пенсию с выходным пособием. Но что-то пошло не так. Почему то я застрял здесь – в середине книги. Видимо, интервал между строчек маловат. Бумагу экономят, твари жадные! Может, подтолкнете меня, а? Узкий проход к последней странице длинной кишкой тянется через всю эту дурацкую книжонку.

Директор не верил своим ушам: дуриан выдавал себя за голову человека, впавшего в немилость автора, но сумевшего найти общий язык с редактором! Тогда он наклонился над прилавком и внимательно посмотрел на чудо. Глазам пришлось поверить. Глаза человека, к двадцати семи годам успевшего стать диретором исключительно своими заслугами, не врут.

То, что он увидел, действительно не имело ничего общего с дурианом. Это была грустная физиономия продавца веселящего газа. Как и все лица, она походила на лицо – с одним носом, одним ртом, двумя глазами, лбом, подбородком и ушами по бокам.

Продавец торчал между строчек, описывавших прилавок с экзотическими фруктами. Далеко вверху над его головой светлело пятно – выход из тоннеля, ведущего к последней странице.

– Здорово! – сказал директор.

Продавец смотрел на него круглыми глазами, в которых отражалось желание медленно и мучительно убить всех и каждого, кто мешает ему отправиться на покой.

– Я отдал редактору все мои баллоны с веселящим газом…

– Чертов главный редактор! Комок кошачьей отрыжки! Ненавижу!

– А вот, кстати, это сейчас тот самый редактор сказал.

Директор посмотрел и увидел высоко-высоко, намного выше облаков, хмурое лицо редактора.

Испанец и Эдичка, устав обстреливать артиста Канатова, тоже увидели редактора, а также проход на последнюю страницу. Только артист Канатов, оглоушенный и обляпанный жирной мякотью со всех сторон, ничего не увидел.

Пока он шатался, отплевывался, высмаркивался, прочищал глаза и ругался, директор, Продолголимонов и испанец поднатужились и со скрипом пропихнули продавца веселящего газа дальше по тоннелю. Когда ноги продавца исчезли в бреши между строк, все трое устремились в бегство за ним следом.

В последнем абзаце этой главы артист Канатов остался совершенно один. Он взобрался на прилавок, сунул под голову единственный уцелевший дуриан, подогнул колени к животу, пробормотал «ох, все достали мать их» и уснул. Несмотря на трудный день, снилось Канатову нечто приятное – на его лице то и дело зажигалась та удивительно добрая и наивная улыбка, с которой он со сцены смотрел на доктора Гаспаряна.

Глава VI

Нежданчики

– Не твое мать твою гребаное дело, окурок человеческий, – ответил артист Канатов на вопрос, почему он стал азиатом.

Но, даже не будучи человеческим окурком, можно догадаться о причине. Вспомним: все считали, что дни Канатова в шоу бизнесе сочтены. Также вспомним: он был готов на все, чтобы доказать несправедливость имени площади Почти Всех Звезд. Волею нетрезвой судьбы артиста Канатова занесло в дом доктора Гаспаряна. Но и тут, даже если бы кто-то узнал об искре, промелькнувшей между пожилым и очень дорогим доктором и вышедшим в тираж артистом, всем было бы все равно. Всего лишь несколько минут общественность интересовалась внеэстрадной жизнью Канатова. И те минуты были куплены Лучшей Подружкой Трех Толстушек в обмен на обещание принять участие в государственном перевороте. Апатия Канатова была очевидна. Все знали его в лицо, и всем на это весьма щекастое, не слишком приятное, но в целом заурядное лицо было откровенно наплевать.

Любому торговцу алкоголем, наркотиками и продажными женщинами Канатов был несимпатичен, так как наглядно демонстрировал их текущим и потенциальным клиентам, к чему ведет нездоровый образ жизни. А ведь именно этот образ жизни и был их основным товаром! Всякому приспешнику здорового образ жизни, хоть таких и были единицы, Канатов внушал отвращение. Даже искренним молодым бунтарям ПРОТИВ ВСЕГО, как их обязывал юношеский максимализм, артист казался живым недоразумением. Узнай кто-нибудь, что Лучшая Подружка сделала на него пусть частичную, но ставку, все бы просто покрутили пальцем у виска и в качестве объяснения выбрали бы спонтанное бешенство матки.

– Вам, мой, простите, но… едва ли удержусь… Пупсик. Да, тебе, пупсеночек, нужно переменить внешность, – сказал доктор Гаспарян в ту ночь, когда Канатов, не приходя в сознание, успел раскрыть истинную сексуальность Сержа.

И доктор Гаспарян сделал Канатова другим. Так он по-своему ответил на тот поступок артиста, который его самого, Сержа Артуровича, сделал совершенно иным человеком.