Преступления Алисы

– Вот именно, – кивнул Ренлах. – Гроза с громом и молниями разразилась в свое время над головой Кэрролла, а ныне перешла в подспудную борьбу внутри нашего Братства.

– Борьбу… между какими-то фракциями? – спросил я.

Ренлах, казалось, обдумывал, как лучше ответить: будто он выразился чересчур откровенно и хотел теперь по-иному обозначить проблему.

– Дебаты, до сих пор открытые, по поводу того, преступной или невинной была любовь Кэрролла к девочкам. За свою жизнь он поддерживал отношения с десятками девочек, и ни одна из них, ни их родители ни разу не упомянули о каком-то сомнительном поведении. Кэрролл отдавал предпочтение девочкам и дружил с ними при ярком свете дня, со всей откровенностью. Ни в переписке, ни в документах, связанных с ним, нет ни одной улики, которая позволила бы преступить тонкую черту между помыслом и поступком. С другой стороны, мы знаем из тех же дневников, что в годы, когда Кэрролл бывал у Лидделлов, он переживал острейший духовный кризис, молил Господа, чтобы тот наставил его на путь истинный, позволил отрешиться от грехов. Но что за грехи? Опять-таки – грехи в поступках или только в помыслах? О подобном никогда не пишут открытым текстом, да и дневнику нельзя полностью доверять. Отец Кэрролла был архидьяконом, и в детстве сын получил строгое религиозное воспитание: любая сомнительная мысль, малейшее смятение чувств разрешались молитвой. В итоге вся биография Кэрролла строится на шатком основании, покоится на презумпции невиновности, пока не будет доказано обратное. И хотя многие в наше время предпочитают воображать самое скверное, все, кто объявил охоту на Кэрролла-педофила, до сих пор не сумели предоставить ни одного убедительного доказательства.

– Они могли бы утверждать, – заметил Селдом, – что фотографии, которые он делал с этих девочек, – доказательство довольно сильное.

– Мы уже говорили об этом, Артур. – Сэр Ричард Ренлах покачал головой и продолжил, глядя только на меня, будто при разборе непростого дела стремился заручиться беспристрастием присяжных. – Не так-то все просто и ясно: в ту эпоху детей считали ангелами, детская нагота напоминала об Эдеме, и Кэрролл делал свои фотографии под присмотром и с одобрения родителей, это не воспринималось как нечто постыдное, чем следует заниматься тайком. Он снимал обнаженную натуру, чтобы демонстрировать, выставлять ее в пору, когда фотография только зарождалась. Не исключено, что Кэрролл не видел разницы между собой и художником, который велит своим натурщицам позировать в одеждах или без них. Когда его девочки-подружки вырастали, он неизменно отсылал негативы матерям, и те могли их уничтожить, если девушки стыдились снимков. Была другая эпоха, не знавшая Фрейда и Гумберта Гумберта. И если правда, что человеческая природа тоже не терпит пустоты, мы не должны отвергать предположение, что раньше, а может, и теперь среди огромного разнообразия человеческих типов существуют люди, которые любят детей чистой любовью и не смеют дотронуться даже до волоса на их голове. – Ренлах взглянул на Селдома так, будто по данному вопросу им все равно не добиться согласия и в конце спора, после повторения тех же самых ходов, их, как всегда, ждет ничья. – Вернемся к основной проблеме: надеюсь, теперь вы понимаете, почему эта вырванная страница превратилась в мощнейший центр притяжения, в пробный камень для всех биографов. Вероятно, там и только там представало в письменном виде решающее доказательство, роковое деяние, откровенное признание в низком поступке. С шестидесятых годов, когда тетради были опубликованы, призрак этой страницы не перестает нашептывать нам самые разные варианты. Как говорил поэт: нет ручья столь многошумного, как невысказанное слово, и книги более пространной, чем та, из какой выпала страница. И все-таки вплоть до недавнего времени не было ничего, кроме предположений. Никто из исследователей не продвинулся дальше догадок, которые, как это обычно бывает, сводились к тому, чтобы подкрепить собой уже сложившийся у каждого из них образ Кэрролла. Только Джозефина Грей, одна из основательниц нашего Братства, лет пятнадцать назад добилась определенного успеха: ей удалось доказать способом остроумным и неоспоримым, что страницу вырвал не Кэрролл, а, видимо, кто-то из двух его внучатых племянниц, Менелла или Вайолет Доджсон, дочерей Стюарта, у которых хранились бумаги. Это косвенным образом свидетельствует о том, что Кэрролл не обязательно стыдился написанного или раскаивался в содеянном. В любом случае снова возникает вопрос: что прочитали между строк эти сестры и умудрились истолковать так, что решили вырвать страницу? Что, даже невольно, открывало написанное? Так обстояли дела к началу этого года, когда мы в Братстве договорились подготовить комментированное издание сохранившихся дневников. Они составляют девять рукописных тетрадей и находятся в доме, который Кэрролл купил в Гилдфорде к концу жизни, и где теперь располагается небольшой музей. Поскольку никто из действительных членов Братства не мог поехать туда и остаться на время для изучения всех бумаг, на последнем июльском заседании, несколько дней назад, мы решили отправить стипендиатку, которая помогает нам в различных работах, Кристин Хилл, девушку прилежную и внимательную. Мы попросили ее побыть в Гилдфорде пару дней и оценить состояние дневников. Она должна была сделать копии всех страниц, а также сопутствующих документов, какие только найдет. Ее мать живет в окрестностях городка, это позволило нам сэкономить на гостинице. И вот на второй день к нам поступила невероятная новость.

– Она отыскала страницу? – воскликнул я.

Сэр Ричард Ренлах поднял брови, призывая к терпению, и минуту размышлял, словно пытаясь подобрать наиболее точное выражение.

– Кристин обнаружила нечто такое, что может вызвать… переполох. Но об этом пусть лучше расскажет Артур, ведь это ему первому она позвонила из Гилдфорда, и он разговаривал с ней.

Глава 3

Тем временем Селдом тоже скрутил себе сигарету, и, когда ее дымок долетел до меня, я ощутил ни с чем не сравнимый запах индийского табака. По контрасту с беглым, мягким английским выговором сэра Ричарда Ренлаха, низкий голос Селдома с сильным шотландским акцентом гулко отдавался в тишине тенистого сада.

– Кристин Хилл училась у меня в докторантуре до прошлого года. Застенчивая девушка, прилежная, собранная, умная; она защитила диплом в девятнадцать лет. Но диссертацию так и не закончила. Однажды в какой-то ссылке из старой статьи Кристин обнаружила оригинальную работу о расчете детерминант, которую опубликовал Кэрролл как математик, разумеется, под своим настоящим именем – Чарльз Доджсон. Так Кристин и пришла к дневникам Кэрролла, косвенным путем, в поисках корреспонденции, какую он вел с другими математиками того времени по поводу данной проблемы. Я познакомил ее с членами Братства, работавшими над дневниками, и мы потеряли Кристин для математики, поскольку все биографы и исследователи принялись переманивать ее друг у друга. Она – идеальный сотрудник: все делает быстро, качественно. Скромна, внимательна. Фактически сейчас Кристин работает под руководством Торнтона Ривза, на стипендию научного сотрудника, поэтому меня немного удивило, что она позвонила мне позавчера утром. Речь по телефону звучала сбивчиво, я никогда не слышал, чтобы Кристин так говорила; я бы сказал, она была в эйфории. Тон возбужденный, тревожный, будто ее переполняли гордость и счастье и одновременно терзал страх. Кристин рассказала, что, просматривая бумаги Кэрролла, наткнулась на нечто из ряда вон выходящее и это даст окончательный ответ относительно утраченной страницы. Наверное, это клочок бумаги, который всегда находился на глазах у всех, но до сих пор его никто так и не заметил. Кристин объяснила, что в доме в Гилдфорде наряду с дневниками имеется каталог, составленный родственниками, в него входят все письменные документы и личные вещи Кэрролла, какие удалось собрать за прошедшие годы. По ее словам, в этом каталоге, каким бы невероятным это ни казалось, есть пункт: «Страницы, вырванные из дневника».

– Это действительно так, – вмешался Ренлах. – Должен признаться, я никогда не изучал детально данный каталог, но сегодня утром съездил в Гилдфорд, чтобы уточнить. В голове не укладывается, как все мы это проглядели!

– Кристин лишь оставалось пойти в архив, и точно на своем месте, в папке, зажатой между двумя фолиантами, обнаружился мятый листок, исписанный с обеих сторон. На одной стороне находятся даты, связанные с жизнью Алисы Лидделл, уже повзрослевшей: ее замужество, рождение детей, смерть. На оборотной стороне имеется запись, сделанная, несомненно, тем, кто вырвал страницу, и в ней содержится основной смысл того, что Кэрролл доверил своему дневнику в тот день. Кристин сказала, что почерк ей хорошо известен, он принадлежит Менелле Доджсон, старшей из двух внучатых племянниц. Всегда подозревали, что именно она втайне подвергала дневники цензуре, и этот документ, похоже, является подтверждением. Менелла была весьма религиозна, и Кристин предполагает, что до или после того, как вырвать страницу из дневника, ее замучила совесть и она решила отдельно записать, о чем там шла речь. Все уложилось в единственную фразу, объяснила Кристин, но решающую: она уверена, что эта фраза ответит на вопрос, всегда тяготевший над Кэрроллом, хотя ответ будет неожиданным. Разумеется, я сразу спросил, что это за фраза. Помолчав минуту, она сказала, что даже мне не может прочитать ее, хотя я – единственный человек в Братстве, кому она доверяет. Мол, хочет сохранить это в тайне, пока не убедится, что открытие останется за ней. Кристин добавила, что обнаруженная ею разгадка «почти до смешного логична», хотя никто и не додумался до нее, а больше всего боится, что Торнтон Ривз захочет присвоить себе находку, ведь она всего лишь стипендиатка, а он может быть таким эгоистом, что мне и вообразить трудно. Я спросил, как она собирается хранить тайну, если сама же говорит, что документ находится на глазах у всех и любой может прочитать его, просто приехав в Гилдфорд. Кристин помолчала и призналась, что украла бумагу. Выразилась она не так, но я понял, что Кристин забрала документ и где-то спрятала. Она пообещала, что вернет его, как только будет опубликована статья и научный мир признает ее автором открытия. Тогда я спросил, зачем она позвонила мне, а главное, с какой стати поведала все это: мне вовсе не улыбается стать сообщником в деле, которое не очень-то честное. Кристин сказала, что, унеся документ, размышляла: как странно, что никто никогда не видел его раньше. Все биографы в какой-то момент проходили через дом в Гилдфорде. Исследовали тот же самый каталог. Как случилось, что только она одна добралась до бумаги? Когда открытие получит огласку, специалисты по Кэрроллу окажутся в нелепом положении. А может, все объясняется по-другому: кто-то видел документ, но предпочел ничего не говорить. Ведь эта единственная фраза опровергает большинство версий, уже изложенных по поводу Кэрролла. И еще одна мысль пришла ей в голову; думаю, в глубине души Кристин этого больше всего и боится: что документ попросту поддельный, имитирующий почерк Менеллы, всунутый недавно в папку между двумя фолиантами как фальсификация или шутка кого-то из академической среды. Это во всяком случае объясняет, почему его не обнаружили раньше. И ее ждет фиаско, если такой подлог в итоге вскроется. Вот почему Кристин решила позвонить мне. Она помнила из наших семинарских занятий, что Лейтон Ховард – эксперт по почеркам, а я – единственный, кто поддерживает с ним отношения. Кристин попросила, не мог бы я устроить встречу с ним, чтобы удостоверить подлинность почерка. Я ответил, что она поставила меня перед нелегким выбором, но я все обдумаю и перезвоню. Повесив трубку, я целое утро ломал себе голову: покрывать исчезновение и утайку документа не хотелось, это идет вразрез с принципами Братства, как мы их понимаем. Вместе с тем я не хотел давить на Кристин, тем более выдавать ее. В общем, я поделился только с Ричардом, поскольку существует еще один важный вопрос, который Братство должно решить в срочном порядке, и я отдавал себе отчет, что появление подобного документа может повлечь за собой далеко идущие последствия.

– Последствия неизмеримые, – подтвердил сэр Ричард Ренлах. – Издание дневников Кэрролла задумано нами как окончательное, то, что мы здесь называем «авторитетным изданием». Комментарий будут составлять биографы, принадлежащие к Братству, и мы как раз сейчас делим тетради, чтобы каждый занимался исключительно одним периодом и взял на себя определенный объем текста. Это огромный труд, и в него, разумеется, должна быть включена та запись, что бы в ней ни содержалось. Осмелюсь заметить, что данная страница окажется наиболее востребованной из всего издания. Более того, этот документ, если Кристин говорит правду, заставит нас пересмотреть нашу систему ссылок. Мы не можем допустить, чтобы он появился отдельно и вступил в противоречие с общей логикой комментария или поставил ее под сомнение. Мы должны увидеть документ, и чем скорее, тем лучше. То, что сделала эта девушка, неприемлемо, но я, как и Артур, склоняюсь к тому, чтобы дать ей возможность вернуть документ. Мы решили создать Кристин для этого все условия, как говорится, навести мосты.

– Я позвонил ей вчера, не сказав, конечно, что обсуждал вопрос с Ричардом, и предложил, в случае если мы докажем подлинность почерка, созвать в эту пятницу экстренное заседание Братства. Кристин покажет документ всем, он будет зафиксирован в протоколах под ее именем, а после вернет его на место. Таким образом, открытие останется за ней, а позднее, со временем, она сможет и опубликовать статью. Я думал, что Кристин сразу согласится: она была напугана, вся на нервах, призналась, что не спит по ночам с тех пор, как бумага у нее. Но пошла на попятный, когда я сказал, что нужно идти в полицейское управление. Кристин не знала, что Лейтон работает там; полагаю, само место внушает ей страх, она боится ловушки. Я так и не сумел ее убедить, хотя и заверял, что Лейтон сидит на чердаке, у него там отдельный кабинет и мы ни с кем не встретимся. После разговора с Кристин я был озабочен. Все размышлял над этим, когда сегодня спустился в общую комнату, и провидение послало мне вас. Едва мы распрощались, как я снова позвонил ей, рассказал о программе, и она в конце концов согласилась: завтра придет в Институт математики с фотокопией первой половины фразы. Надеюсь, этого будет достаточно для сличения: Кристин сказала, что не возьмет с собой оригинал и покажет только начало фразы.

– Четырех-пяти слов будет достаточно, – заверил я, – но нам необходимы будут письма или заметки, написанные рукой той женщины, Менеллы, желательно, в тот же период времени, чтобы осуществить сравнение.

– Да, Кристин уже об этом подумала: в архивах Братства хранятся во множестве письма Менеллы, написанные ею на протяжении всей ее жизни. Она захватит с собой нужные.

– Как вы понимаете, – произнес Ренлах, – ситуация скользкая, и нам важна сдержанность с вашей стороны.

– Я вот еще что подумал, – добавил Селдом, – если не затруднит вас, нам будет лучше встретиться вечером, прямо в подвале, в компьютерном центре, чтобы нас никто не увидел. Ключ у меня есть.

– Хорошо, – кивнул я. – Надеюсь, завтра что-нибудь разъяснится. Не исключено, все подтвердится именно потому, что это невероятно: будто украденное письмо в рассказе Эдгара По не только лежало на виду, но и в конверте с надписью: «Украденное письмо». Думаете, возможно такое, чтобы никто из биографов раньше его не видел?

– Не известно, – пожал плечами Ренлах. – Когда я узнал об этом, мне стало стыдно: ведь умудрился же проморгать. А если бумага подлинная, стыдно станет всем: полагаю, никто не обрадуется, когда она явится на свет.

Глава 4

На следующий день на чердаке я терпеливо ждал, пока Лейтон соберет свои бумаги. Как только он ушел, я осторожно отсоединил прибор, который эксперт приладил к копировальному аппарату. То было хитроумное приспособление, которое изобрел наставник Лейтона до того, как его завербовали в Микротек; оно главным образом позволяло выводить на монитор компьютера изображение с фотокопии: прообраз того, что сегодня называется сканером. Вечером я отправился в Институт математики и сидел в компьютерном зале, пока он не опустел. Тогда я приладил устройство к копировальному аппарату, стоявшему рядом с машинами, сделал несколько проб, желая убедиться, что все пройдет хорошо, и принялся ждать. В девять вечера, минута в минуту, на лестнице появились Селдом и Кристин. Увидев ее, я вспомнил, что говорили Селдом и Ренлах: умная, прилежная, внимательная. Но с типично британской сдержанностью ни один из них не обмолвился о ее внешности, даже не намекнул, не подмигнул лукаво. Я сразу понял, почему братцы Льюиса Кэрролла рвут ее друг у друга из рук. Кристин была прелестна, хотя настолько, до болезненности, застенчива, что ходила, опустив голову, и немного сутулилась, может, подсознательно желая скрыть грудь, слишком большую и заметную. Она носила очки в тяжелой оправе. Когда Селдом познакомил нас и мы обменялись рукопожатием, я уловил на себе внимательный, но мимолетный взгляд увеличенных линзами ярко-голубых глаз. Я задержал руку Кристин в своей немного дольше, чем требовалось, но это ничуть ее не смутило, или же она, чтобы не ставить меня в неловкое положение, тоже помедлила, прежде чем разжать пальцы. Простой ритуал знакомства заставил Кристин немного покраснеть, а я почувствовал, как жаркая волна неудержимо заливает мне шею, прямо по теории Фурье о распространении тепла. Я усадил Кристин на один из вращающихся стульев, и она сразу раскрыла папку и извлекла оттуда несколько писем, написанных от руки.

– Артур сказал, что понадобятся письма Менеллы Доджсон. Они все датированы, – уточнила она, – и я сложила их в хронологическом порядке.

Я пристроил письма под лампу рядом с монитором, напустив на себя серьезный вид, и принялся внимательно просматривать их одно за другим.

– Было бы идеально, – заметил я, – найти письмо, которое по времени совпало бы с интересующей нас записью. Почерк сильно менялся с годами.

– Но нет никакого способа узнать, когда она сделала эту запись. Ведь она хранила тетради почти тридцать лет.

Я задумался.

– На самом деле у нас есть от чего оттолкнуться. – Я посмотрел на Селдома. – Согласно тому, что я слышал… разве на обороте документа не записаны даты, относящиеся к значительным событиям в жизни Алисы Лидделл? Если та женщина вела записи последовательно, год за годом, мы сумели бы сравнить каждую из них с почерком на записке. А если она зафиксировала все даты сразу, то это могло произойти только после смерти Алисы, как, следовательно, и интересующая нас запись. Во всяком случае хорошо было бы взглянуть на оборотную сторону записки. Вы принесли ее?

Кристин покачала головой и, по-моему, насторожилась. Посмотрела на Селдома, словно упрекая его за излишнюю болтливость, а потом ответила:

– Разумеется, нет. Бумага в надежном месте. Я принесла только то, о чем мы с Артуром договорились: копию первой половины фразы. Пять слов. И письма. Полагаю, этого достаточно.

– Надеюсь. Можно мне взглянуть на эти первые слова?

Кристин кивнула, открыла сумочку, которую носила через плечо, и извлекла узкую полоску бумаги. Казалось, ей стоило огромных усилий вручить мне хотя бы этот клочок, и ее протянутая рука даже немного дрожала. Мы с Селдомом прочитали начало фразы:

«L.C. learns from Mrs Liddell that[6 - Л.К. узнает от миссис Лидделл, что…]»

Вот и все. Почерк был закругленный, немного несвязный. Я положил бумагу текстом вниз на стеклянную поверхность копировальной машины. По мере того как полоса света скользила под документом, на наших глазах, будто насекомые под микроскопом, на мониторе появлялись буквы, большие и округлые.

У заглавных L и C имелся тот же самый завиток наверху, небольшой, замкнутый. Точка над i в фамилии Лидделл не была поставлена, r и s в Mrs взлетели вверх, по диагонали. Буквы L в фамилии склонились влево, словно написанные левшой. Как некий курьез, черточка в t, удлинившись, пересекла все слово «that», будто пишущий экономил движения, даже не побоявшись перечеркнуть попавшуюся посередине h. Я снова взялся за связку писем и одно за другим поднес их к свету. Лишь в одном письме последних лет обнаружились нетерпеливо перечеркнутые t в слове «that». Я показал эту деталь Селдому и Кристин и отложил письмо, чтобы потом поместить его на стеклянную поверхность прибора. Едва на мониторе появились увеличенные буквы, у меня возникло впечатление, что рука та же. Выверив масштаб обоих образцов, я указал на совершенное совпадение черт, подобие начал и окончаний каждого слова, идентичность углов и характерного расстояния между буквами. Но все-таки, не желая рисковать, я объявил, что экстраполирую начертание каждого элемента по отдельности для последнего, решающего сличения. Компьютеры в ту пору работали, как известно, медленно, и хотя Институт математики гордился той мощностью, какую удалось сконцентрировать в подвале, подключив друг к другу несколько машин, нам все же пришлось подождать несколько секунд, пока курсор трепетал, лампы мигали, и слышалось свистящее астматическое дыхание маленьких встроенных вентиляторов, как будто гномы, носильщики байтов, принялись за титанический труд, требующий мускульного напряжения. Вскоре возникли две параллельные строки и два карандашика на краю монитора, готовые к забегу. Тогда я попросил Селдома и Кристин придумать любое продолжение фразы, чтобы получился связный текст, доступный для сравнения, написанный в реальном времени, имеющий как функцию выражения, так и функцию содержания. Я сначала взглянул на Кристин, но она плотно сжала губы, даже не решаясь открыть рот; наверное, боялась, что у нее невольно вырвется какая-то часть подлинной фразы. Селдом, застигнутый врасплох, тоже не сумел ничего предложить, и тогда я произнес, словно в шутку:

«Л.К. узнает от миссис Лидделл, что она безумно в него влюблена!»

Хотя Кристин даже не дрогнула, мне показалось, будто эта случайная фраза, вероятно, из-за слова «влюблена», каким-то образом попала в цель. Я нажал на «пуск», и два карандашика на краю монитора задвигались. Я включил звук, чтобы мы уловили синхронность ритма и скорость начертания. Оба карандашика, продвигаясь по строкам, слегка подрагивали. Эта дрожь и судорожные движения в начертании элементов, объяснил я, не ошибка в программе, а скорее всего болезнь Паркинсона, которой страдает призрак.

– Это правда! – воскликнула Кристин и впервые взглянула на меня с неким подобием восхищения. – У Менеллы был «Паркинсон» в последние годы.

Карандашики продолжали двигаться, как бегущие вровень усердные марафонцы, которым никак друг друга не обогнать, и, когда они добрались до конца фразы в полном согласии, у Кристин, я заметил, озарилось лицо.

– Значит… Это то, что я думаю? Документ подлинный, верно?

Гордость переполняла ее, от нервного возбуждения, так долго сдерживаемого, она невольно расплывалась в улыбке.

– Я бы сказал: нет ни малейших сомнений, – подтвердил я, – эти пять слов написаны той же рукой, что и письма.

Я вернул Кристин связку писем и копию документа. Отсоединяя прибор, чтобы отнести его на место, я услышал за своей спиной разговор и понял, что Селдом и девушка обсуждают созыв чрезвычайного заседания Братства. Кристин сказала что-то, чего я не расслышал, и Селдом ответил, как бы успокаивая ее:

– Конечно. Я не стану упоминать документ, только напишу им, что ты хочешь сообщить о неожиданной находке в Гилдфорде.

Мы поднялись все вместе и выключили свет. На улицу пришлось выходить через деревянную дверь в торце здания. Улица Сент-Джайлс уже опустела, и ночная жизнь замерла. Фонари, высокие, отдаленные, походили на расплывчатые венцы, выступающие из тумана, и выхватывали из теней, беловатых, почти нереальных, могильные плиты под открытым небом на прямоугольнике газона перед церковью. Только время от времени кто-нибудь стремительно проносился мимо на велосипеде. Кристин сказала, что пойдет на Магдален-стрит, а там дождется автобуса до Кидлингтона, и Селдом вызвался проводить ее. Уже прощаясь, он и задал вопрос, скорее риторический, как они могут отблагодарить меня.

– Ну что ж, мне тоже хочется узнать, чем продолжается фраза! – воскликнул я. – Не могли бы вы добиться для меня специального приглашения на заседание в пятницу? Или у вас практикуется кровавый ритуал инициации, тайное испытание? Уверен, у меня получится писать в зеркальном отражении, если немного потренироваться…

Ободренная успехом нашей экспертизы, Кристин расхохоталась. Вся ее застенчивость исчезла.

– Надо лишь срубить несколько голов, правда, Артур? По мне, так это будет хорошо и справедливо.