Последний солдат Третьего рейха. Дневник рядового вермахта. 1942-1945

Однако вскоре низкие облака исчезли; показалось бледно-голубое небо. Столбик термометра резко пошел вниз, и нас охватил мороз. Иногда над нами пролетали немецкие пилоты. Мы им махали изо всех сил, а они покачивали крыльями самолетов. Медленно пролетали эскадрильи «Юнкерсов-52», направлявшиеся на восток.

Горячие обеды больше нас уже не согревали. Мои руки снова закоченели. К счастью, на этот раз в нашем конвое был доктор. Каждый раз во время привала мы выстраивались в очередь у его грузовика. Он покрыл мне руки мазью, которая защищала ладони от холода. Я стремился к тому, чтобы сохранить ее на руках, и держал их в глубоких карманах шинели. Лишь в крайнем случае осторожно доставал руки, но так, чтобы удержать мазь.

Долгие часы проводил я в кабине многотонного «рено», переваливавшегося с ухаба на ухаб. Время от времени мы убирали снег, накапливавшийся внизу, или вытаскивали другую застрявшую машину.

А вообще-то старались не выходить наружу. Пока что мне удавалось избежать ночного караула. Когда из-за темноты дальше ехать было невозможно, мы останавливались. Шофер не слезал с водительского кресла, а я спал на полу, ноги между педалями, прижав нос к мотору, от которого исходил отвратительный запах перегоревшего масла. Мы просыпались полуживые от холода.

Задолго до рассвета начинали заводить замерзшие моторы. Гальс несколько раз навещал меня, но водитель заявлял, что на крохотную кабину нас и так слишком много. Он посоветовал мне самому навестить друга, но там меня встречал тот же прием. О том, чтобы переброситься парой слов под открытым небом, не могло быть и речи.

Однажды, вскоре после того как мы проехали мимо крупного города, рядом с которым располагалось летное поле люфтваффе, к нам присоединился разведывательный самолет, вступивший в радиосвязь с командиром вооруженного отряда, который нас сопровождал. Минуту спустя самолет покинул конвой и отправился на север. Вслед за ним, разбрасывая гусеницами снег, исчезли танки. Мы продолжали путь, не испытывая особого беспокойства. Несколько часов спустя послышались отдаленные звуки разрывов. На мгновение все затихло, затем снова послышались взрывы, и снова тишина. В одиннадцать часов конвой остановился в деревне, покрытой снегом. Светило солнце, его яркий свет отражался на снегу, отчего у нас чуть не заболели глаза. Мороз был сильный, но переносимый.

Мы подошли к двум полевым кухням, из которых тянулся дымок. Первым, кто пришел, повар предложил доставать котелки. Он был совсем не плох: готовил так, что претензий ни у кого не возникало. Единственной странностью его стряпни было то, что все блюда без исключения повар приправлял одним и тем же густым мучным соусом. Я присоединился к Гальсу и Ленсену; мы направлялись к грузовикам, неся дымящиеся котелки с едой. Неожиданно воздух разорвали звуки близких разрывов. Мы на мгновение остановились и прислушались. Кажется, и все другие тоже замерли, прислушиваясь к тому, что происходит. Снова послышались взрывы. Мы, сами того не осознавая, ускорили шаг.

– Что там такое? – спросил Ленсен старого солдата, который забирался в грузовик.

– Пушки, ребята. Приближаемся, – сказал он.

Это мы угадали и без него, но нам нужно было подтверждение.

– Ага, – сказал Гальс. – Пойду возьму пистолет.

Лично я не воспринял все происходящее всерьез. Раздалось еще несколько взрывов.

Раздался сигнал. Мы вернулись к грузовикам, и вскоре конвой отправился в путь. Час спустя, когда подъехали к вершине холма, орудия стреляли где-то совсем близко. Каждый разрыв в буквальном смысле слова сотрясал воздух. Водители стали резко тормозить, грузовики заносило. Я открыл дверь. Сзади на большой скорости ехал «фольксваген», через открытую дверцу машины лейтенант кричал:

– Вперед, не останавливайтесь! А ты… помоги этому идиоту вытащить машину, он загнал ее в канаву.

Я выпрыгнул из кабины и присоединился к группе солдат, которые пытались вытащить на дорогу «опель-блиц». Снова началась стрельба. Казалось, стреляют совсем рядом, где-то на севере. Медленно, с большим трудом «опель» вылез из снега, и конвой снова отправился в путь. Мы ехали по покрытой лесом гористой местности. По-прежнему раздавались глухие звуки взрывов. Неожиданно шедшие во главе колонны грузовики снова остановились. Выскочившие из машин солдаты бежали во главу конвоя. Что там произошло?

Лейтенант, который не так давно ехал в «фольксвагене», тоже бежал вперед, собирая по дороге солдат. Захватив маузеры, мы побежали со всех ног и вскоре добрались до начала колонны. Большой грузовик командира группы, как нарочно, врезался в сугроб на краю дороги.

– Впереди партизаны, – прокричал фельдфебель. – Прячутся. – Он указал налево.

Не слишком понимая, что происходит, я последовал за сержантом, который во главе нашей группы, насчитывавшей пятнадцать солдат, бросился по заснеженному склону. Поднявшись, я увидел несколько темных фигур, двигавшихся под прямым углом к нам. Русские, кажется, передвигались так же медленно, как и мы. Мороз и тяжелые шинели мешали превратить нам все происходящее в некое подобие вестернов или американских фильмов «о войне». От холода все, казалось, застыло: радость, печаль, смелость и страх.

Опустив, как и остальные, голову, я двигался вперед, больше думая о том, как бы не застрять в снегу, чем о встрече с врагом. Партизаны были еще слишком далеко, и как следует разглядеть их не представлялось возможным. Я подумал: наверное, они, как и мы, передвигаются большими шагами, чтобы не утонуть в сугробах.

– Выройте себе окопы, – приказал фельдфебель, понизив голос, как будто противник мог нас слышать.

Лопатки с собой у меня не было, но рукоятью винтовки я выкопал небольшую ямку. Укрывшись в таком ненадежном убежище, я смог наблюдать за противником. Численность партизан, появившихся из противоположного леса, поразила меня: да сколько их здесь! В лесу, через ветви деревьев, стоявших зимой без листьев, были различимы многочисленные фигуры. Они напоминали муравьев, пробирающихся через высокую траву с севера на юг. Поскольку мы-то ехали с востока на запад, я не мог понять, что у них на уме. Может, они пытаются окружить нас?

Наши войска установили мощную батарею на ближайшем склоне, расположенном ярдах в двадцати от нас. Я не понял, почему до сих пор не началась перестрелка. Противник стал пересекать дорогу, лежавшую от нас в двухстах метрах. Звук крупнокалиберных пушек, доносившийся с севера, стал громче, а непосредственно напротив нас на огонь, кажется, начали отвечать огнем. Холод брал свое: у меня закоченели руки и ноги. Я не понимал происходящего, но оставался совершенно спокоен.

Отряд русских пересек дорогу, не побеспокоив нас. Их численность втрое, а то и вчетверо превосходила нашу. Наш конвой состоял из ста грузовиков, ста вооруженных шоферов и шестидесяти человек сопровождения, единственной задачей которых была защита грузов. Сопровождали колонну десять офицеров и фельдфебелей, врач и два его помощника.

От каждого взрыва образовывались облачка пропитанного порохом снега. С покрытого деревьями холма поднимались облака дыма. Заговорил справа от меня автомат, но вскоре замолк.

Вместо того чтобы зарыться поглубже в окопе, я, как дурак, высунул голову. Фигуры партизан окутали белые облачка. Трещали выстрелы, русские отвечали тем же.

Автоматные очереди раздавались теперь с разных сторон. Солдаты повсюду стреляли из маузеров. Темные фигуры русских двигались перебежками. Кто-то из них падал и оставался лежать неподвижно. По-прежнему ярко светило солнце. Казалось, все, что происходит, совершенно несерьезно. То здесь, то там в воздухе свистели пули. От шума я оглох. Реагировал на все происходящее медленно и поэтому до сих пор ни разу не сделал ни одного выстрела.

Справа раздался чей-то крик. Стрельба почти не прекращалась. Партизаны со всех ног бежали к укрытиям. К ним приближались непрерывно стрелявшие танки.

Несколько пуль угодили в снег прямо передо мной; я открыл беспорядочный огонь, как и остальные. Появилось еще семь или восемь танков; они повели наступление на партизан. Все действо продолжалось минут двадцать; я истратил около дюжины патронов.

Через некоторое время вернулись наши танки и бронированные машины. На трех из них везли пленников, группами по пятнадцать человек. Все они выглядели не лучшим образом. Три немецких солдата при помощи товарищей вылезли из грузовиков. Один из них, казалось, был почти без сознания, лица двух других исказила болезненная гримаса. В кузове одного из танков лежало три раненых русских и два немца; один из них издавал стоны. На небольшом расстоянии, облокотившись о сугроб, нам подавал какие-то знаки немецкий солдат с залитым кровью лицом.

– Дорога свободна, – объявил офицер. – Можете ехать.

Мы помогли отправить раненых в полевой госпиталь.

Я вернулся в «рено». Мимо прошел Ленсен, покачивая головой.

– Видал? – спросил он.

– Да. Не знаешь, кого-нибудь убили?

– Конечно.

Конвой снова отправился в путь. Мысль о смерти причиняла мне беспокойсво; я как-то сразу испугался. Поблекло сияние солнца, мороз стал невыносимым. По обеим сторонам дороги лежали тела в длинных коричневых шинелях. Один из них, когда мы проезжали, начал жестикулировать.

– Эй, – ткнул я в бок водителя. – Там раненый, он нам машет.

– Бедняга. Надеюсь, его люди о нем позаботятся. На войне всегда тяжело. Как знать, может, завтра придет и наша очередь.

– Да, но у нас же есть врач. Вдруг он ему чем-то поможет.

– Тебе легко говорить. У нас и так два грузовика с ранеными, так что доктору есть чем заняться. Не принимай все так близко к сердцу, мой тебе совет. Ты еще и не такого насмотришься.

– Я и так уже видел достаточно.

– Да и я тоже, – сказал он. – Я видал свое колено. Осколком оторвало коленную чашечку. Думал, меня пошлют домой. Как бы не так: впихнули в подразделение водителей, вместе со стариками, мальчишками и немощными. Дело нешуточное: рана чертовски болит, к тому же приходится несколько часов ждать, пока дадут морфий.

Он начал рассказывать про свое участие в боях на территории Польши. В то время он числился в Шестой армии, которая теперь сражалась под Сталинградом.

Наступала темнота. Конвой и его сопровождение остановились у большой избы. Снегопад и ухабы не позволяли хирургу проводить операции на ходу. От потери крови умерли двое русских, а остальные ждали помощи уже несколько часов.

Я уже собирался было распахнуть дверь и побежать к полевой кухне, когда меня остановил шофер:

– Не слишком торопись, если, конечно, не хочешь провести ночь на карауле. Здесь сержант не ведет такой учет, как в казарме. Берет первых попавшихся солдат, дает им поручение, вот и все дела.

Так оно и оказалось. Вскоре мне пришлось выслушивать жалобы проголодавшегося Гальса:

– Вот невезуха! Меня снова поставили в эту ночь на караул. Что с нами будет, одному Богу известно. Мороз-то крепчает. Мы не выдержим.

Вновь стояла ясная ночь, термометр показывал двадцать два градуса ниже нуля.

Я поблагодарил шофера. Мы направились к полевой кухне, намереваясь сытно пообедать. Увидав нас, повар не смог удержаться от саркастического замечания: