Ацтек

На следующий день перед началом занятий ко мне подошел принц Ива и, поздравив с возвращением ко двору, мимоходом заметил:

– Кивун, отец велел передать, что будет рад видеть тебя в тронном зале в любое удобное для тебя время.

В удобное для меня время! Сколь же любезен был юй-тлатоани аколхуа, если проявлял такую учтивость по отношению к безродному чужеземцу, который жил припеваючи во дворце правителя исключительно благодаря его доброте и гостеприимству.

Конечно, я немедленно покинул классную комнату и пошел – точнее, почти побежал по галереям огромного строения. Запыхавшись, я наконец добрался до тронного зала, где выполнил ритуальный жест целования земли и промолвил:

– Счастлив предстать перед высокой особой Чтимого Глашатая. – Ксимопанолти, Кивун, – ответил правитель и, поскольку я оставался коленопреклоненным, добавил: – Можешь подняться, Крот.

Я выпрямился, но не сдвинулся с места, и тогда он сказал: – Подойди ко мне, Темная Туча. Я с почтительной робостью двинулся вперед, тогда как правитель улыбнулся и заметил:

– Имен у тебя, как у птицы, которая вольно летает над всеми землями Сего Мира и которую каждый народ называет по-своему.

Коротким, быстрым движением он указал на одно из сидений, стоявших полукругом перед троном:

– Садись. По правде сказать, так называемый трон Несауальпилли был ничуть не более величественным или впечатляющим, чем коренастый табурет, предложенный мне. Правда, трон стоял на помосте, и поэтому я смотрел на правителя снизу вверх. Он сидел не в церемонной, торжественной позе, а расслабившись: вытянул ноги вперед и скрестил их на уровне лодыжек. Хотя стены тронного зала украшали гобелены из перьев и расписные панели, никаких других предметов обстановки, кроме трона, низких табуретов для посетителей да стоящего непосредственно перед юй-тлатоани низенького стола из черного оникса (на столе этом, поблескивая, покоился белый человеческий череп), я не увидел.

– Этот череп, уж не знаю чей он, всегда держал здесь мой отец, Постящийся Койот, – пояснил правитель, проследив за моим взглядом. – Возможно, это череп какого-нибудь врага и его поместили здесь как напоминание о торжестве. Или же череп умершей возлюбленной служил отцу воспоминанием об утрате. Не знаю, почему он хранил его, но не исключено, что по той же причине, что и я сам.

– И что же это за причина, владыка Глашатай? – В этот зал издавна являются послы, которые угрожают нам войнами или предлагают договориться о мире. Сюда приходят обиженные, дабы я восстановил справедливость, и челобитчики, просящие о милостях. Когда эти люди обращаются ко мне, их лица искажаются гневом, омрачаются невзгодами или озаряются улыбками, изображающими фальшивую преданность. Так вот: внимая словам всех этих посетителей, я предпочитаю смотреть не на их лица, а на этот череп.

– Но почему, мой господин? – только и смог сказать я. – Да потому, что это есть единственно чистое и честное человеческое лицо, без какой-либо маски, без лживой личины, скрывающей вероломство. Лицо, не искаженное ни страхом, ни подобострастием. Лицо, на котором навсегда запечатлена ироническая усмешка над суетной озабоченностью каждого человека насущными, сиюминутными потребностями. Когда посетитель умоляет меня немедленно вмешаться, я нарочно тяну время, скрываю свои чувства и порой выкуриваю покуитль, а то и два, глядя на этот череп. Он напоминает мне о том, что слова, которые я произнесу, вполне могут пережить мою бренную плоть, что, воплотившись в указы и законы, они могут просуществовать очень долго, а значит, я не вправе изрекать их, не оценив все возможные последствия как для тех, кто живет ныне, так и для тех, кому предстоит жить в грядущем. Аййо, сей череп нередко остерегал меня от необдуманных решений, которые я мог принять в порыве чувств.

Несауальпилли перевел взгляд с черепа на меня и рассмеялся: – И даже если некогда эта голова принадлежала болтливому идиоту, то, как ни странно, в качестве молчаливого мертвеца он оказался бесценным мудрым советчиком.

– Мне кажется, мой господин, – заметил я, – что даже самый мудрый советник может быть полезен лишь тому, кто и сам достаточно мудр, чтобы внимать советам и понимать, что он в них нуждается.

– Я принимаю это как похвалу, Кивун, и благодарю тебя. Но скажи, мудро ли я поступил, привезя тебя сюда с Шалтокана?

– Как я могу судить об этом, мой господин? Мне ведь неизвестно, зачем это было сделано.

– Еще во времена Постящегося Койота город Teскоко прославился как центр знаний и культуры, но это не значит, что он сам по себе останется таким навеки. В самых благородных семьях могут рождаться болваны и бездельники – за примерами далеко ходить не надо, такие есть и среди моей собственной родни, – поэтому мы не стесняемся привлекать таланты отовсюду и не чураемся даже вкраплений иностранной крови. Ты показался нам человеком одаренным и многообещающим, а потому оказался в Тескоко.

– Придется ли мне здесь и остаться, владыка Глашатай? – Это будет зависеть от тебя, от твоего тонали и от обстоятельств, которые никто не может предвидеть. Однако твои учителя отзываются о тебе с похвалою, поэтому я думаю, Кивун, что тебе предстоит принять более деятельное участие в придворной жизни.

– Мой господин, я всегда надеялся, что мне представится возможность отблагодарить тебя за великодушие. Правильно ли я понял, что смогу принести тебе пользу, ибо на меня будет возложено некое задание?

– Да, если, конечно, оно придется тебе по вкусу. За время твоего недавнего отсутствия я взял себе еще одну жену. Ее зовут Чалчиуненетль, Жадеитовая Куколка.

Я промолчал, несколько смущенный столь неожиданным и вроде бы не имевшим ко мне никакого отношения заявлением. Правитель, однако, продолжил:

– Она старшая дочь Ауицотля, его подарок мне, коим он обозначил свое восшествие на трон в качестве нового юй-тлатоани Теночтитлана. Эта девушка мешикатль, как и ты, а по возрасту (ей пятнадцать лет) годится тебе в младшие сестры. Наша брачная церемония, разумеется, будет совершена по всем правилам, однако плотскую близость придется отсрочить до тех пор, пока Жадеитовая Куколка не достигнет полной зрелости.

И снова я промолчал, хотя, конечно, мог бы рассказать мудрому Несауальпилли кое-что об особенностях созревания девушек нашего народа.

– С ней прибыла целая армия прислужниц, – продолжил Чтимый Глашатай, – так что мне пришлось отвести для ее свиты все восточное крыло. Можно сказать, что Жадеитовая Куколка имеет свой маленький двор, поэтому, что касается удобств, услуг и женского общества, тут она не будет ни в чем нуждаться. Однако, Кивун, мне пришло в голову, что не мешало бы и тебя включить в ее свиту, ибо там явно не хватает хотя бы одного лица мужского пола, а вы с ней к тому же соплеменники. Таким образом, ты мог бы послужить мне, обучая девушку нашим обычаям, принятой в Тескоко манере говорить и всему тому, что необходимо супруге, которой я мог бы гордиться.

– Но, владыка Глашатай, – уклончиво ответил я, – возможно, твоя супруга не слишком обрадуется тому, что к ней приставят то ли соглядатая, то ли наставника. Юные девушки бывают своенравны, строптивы и нетерпимы, если им вдруг покажется, что кто-то покушается на их свободу.

– Уж мне ли этого не знать, – вздохнул Несауальпилли. – У меня самого две или три дочери примерно того же возраста. А Жадеитовая Куколка, будучи дочерью одного юй-тлатоани и супругой другого, наверняка окажется еще своенравнее их. По правде сказать, я и врагу не пожелал бы состоять на службе у такой бойкой, избалованной девицы. Хотя, Крот, надеюсь, что она тебе понравится…

Должно быть, некоторое время назад правитель дернул за скрытую веревочку колокольчика, ибо в следующее мгновение он сделал жест, и я, обернувшись, увидел стройную девушку в богатых церемониальных юбке, блузке и головном уборе, которая медленно, но уверенно направлялась к помосту. Она шла с высоко поднятой головой, но скромно по-тупя очи, а черты ее лица поражали совершенством.

– Дорогая, – промолвил Несауальпилли, – это тот самый Микстли, о котором мы говорили. Ты не против, если он присоединится к твоей свите в качестве спутника и защитника?

– Если это угодно моему господину и супругу, я готова повиноваться, а к молодому человеку, коль скоро он не против, буду относиться как к старшему брату.

Тут веки с длинными ресницами поднялись, и я увидел очи, подобные невероятно глубоким лесным озерам. Позднее я узнал, что она имела обыкновение закапывать в глаза сок травы камопалксиуитль, расширявший зрачки и придававший им блеск, подобный сиянию драгоценных камней. Правда, это принуждало Жадеитовую Куколку избегать не только очень яркого, но и простого дневного света, при котором ее расширенные глаза видели почти так же плохо, как мои.

– Вот и хорошо, – сказал Чтимый Глашатай, удовлетворенно потирая руки.

«Интересно, – подумал я, – долго ли он совещался со своим советником-черепом, прежде чем принял такое странное решение?» Признаюсь, меня мучили дурные предчувствия.

– Кивун, я хочу, чтобы госпожа Жадеитовая Куколка всегда могла получить от тебя братский совет и наставление. Разумеется, ты не должен бранить ее за оплошности или наказывать за проступки: простолюдин, поднявший руку на знатную женщину или оскорбивший ее словом, присуждается к смерти. Я не требую и того, чтобы ты взял на себя роль тюремщика, шпиона или доносчика, но был бы рад, Крот, если бы ты нашел возможным посвящать госпоже, своей названой сестре, то время, какое сможешь уделить без вреда для своей учебы и выполнения домашних заданий. Надеюсь, ты будешь служить ей с той же преданностью, с какой служишь мне или моей первой супруге, госпоже Толлане-Текиуапиль. А теперь, молодые люди, ксимопанолти. Ступайте и познакомьтесь друг с другом.

Как только мы, с подобающими поклонами, покинули тронный зал, Жадеитовая Куколка с приветливой улыбкой сказала:

– Микстли, Крот да еще и Кивун. Сколько же у тебя имен? – Моя госпожа может называть меня как пожелает. Она улыбнулась еще нежнее и приложила кончик изящного пальчика к остроконечному маленькому подбородку.

– Я, наверное, буду звать тебя… – Госпожа улыбнулась еще более ласково и промолвила с нежностью, отдающей приторностью липкого сиропа магуй: – Я буду звать тебя Куалкуфе.

Это слово у нас употребляется только в повелительном наклонении и произносится всегда властно, в приказном тоне, ибо обозначает: «Выполняй!» Сердце мое упало: если она с ходу придумала мне такое имечко, то, похоже, все мои недобрые предчувствия относительно этого поручения были не напрасны.

В этом я оказался прав. Хотя Жадеитовая Куколка и продолжала говорить слащавым тоном, от ее нарочитой скромности и смирения не осталось и следа: теперь она стала настоящей принцессой.

– Тебе нет нужды отрываться от своих дневных занятий, Выполняй, – заявила она. – Однако я хочу, чтобы ты был в моем распоряжении вечерами, а если необходимо, то и в ночное время. Так что изволь перенести свои пожитки в покои, находящиеся напротив моих.

С этими словами, не дожидаясь моего ответа и даже не попрощавшись, госпожа повернулась и зашагала прочь по коридору.

Камень жадеит, в честь которого эта красавица получила свое имя, хотя и не являлся редким и не обладал какими-то особо полезными свойствами, высоко ценился нашим народом, ибо его цвет считался цветом Средоточия, или Центра Всего. В отличие от испанцев, признающих лишь четыре стороны света, которые они распознают при помощи устройства, именуемого компасом, мы их различаем пять и обозначаем различными цветами. Вашим востоку, северу, западу и югу у нас соответствуют красный, черный, белый и голубой цвета. Но у нас также есть еще и зеленый, символизирующий, если пользоваться вашими понятиями, центр компаса. Место, где человек находится прямо сейчас, в любой момент, все пространство над этим местом до самого неба и все пространство под ним до загробной обители Миктлан. Таким образом, зеленый, жадеитовый, цвет имел в наших глазах особую ценность, и именем Жадеитовая Куколка могли наречь лишь дочь очень знатных, высокопоставленных родителей.

Как и с жадеитом, с этой юной принцессой следовало обращаться почтительно, а благодаря своей удивительной, изысканной красоте она вполне заслуживала того, чтобы именоваться куколкой. Другое дело, что, как настоящая куколка, она полностью лишена была человеческой совести и никогда не ведала ее угрызений. И хотя я не сразу верно истолковал свое дурное предчувствие, ей, как настоящей жадеитовой кукле, впоследствии суждено было оказаться разбитой.

Должен признаться, что предчувствия предчувствиями, однако великолепие новых покоев привело меня в восторг. Они состояли из трех комнат, не считая ванной с парилкой. Мало того что груда стеганых одеял на кровати в новой спальне была еще выше, чем в прежней, так на нее еще и было наброшено огромное покрывало, сшитое из сотен отбеленных беличьих шкурок. Над этим ложем высился балдахин с кистями, с которого свисали почти невидимые, тончайшие сетчатые занавески, задернув которые вокруг постели я мог отгородиться от москитов и мотыльков.

Некоторое неудобство состояло в том, что мои новые покои находились на значительном удалении от остальных помещений, обслуживавшихся Коцатлем, но стоило мне упомянуть об этом Жадеитовой Куколке, как маленького раба тут же освободили от всех прочих обязанностей и полностью предоставили в мое распоряжение. Мальчик был горд таким повышением, да и сам я, признаться, почувствовал себя чуть ли не молодым вельможей. Забегая вперед, скажу, что впоследствии, когда мы с Жадеитовой Куколкой впали в немилость, маленький Коцатль не покинул меня в несчастье и готов был свидетельствовать в мою пользу.

Однако вскоре мне пришлось усвоить, что если мальчик теперь является моим личным рабом, то сам я – точно такой же раб Жадеитовой Куколки. В первый же вечер, когда служанки пропустили меня в ее роскошные покои, юная принцесса встретила меня такими словами:

– Я рада, что мне подарили тебя, Выполняй, а то тут можно умереть от скуки. Я чувствую себя словно какое-то редкое животное в клетке.

Я попытался было возразить против слова «подарили», но она перебила меня.

– Питца, – промолвила юная супруга правителя, указывая на стоявшую за ее покрытой подушками кушеткой немолодую служанку, – сказала мне, что ты ловок по части изображения людей и умеешь передать на рисунке внешнее сходство.

– Моя госпожа, я и впрямь льщу себя надеждой на то: изображенные мною люди без труда узнают себя на рисунках. Правда, мне довольно давно не доводилось практиковаться в этом искусстве…

– Вот на мне и попрактикуешься. Питца, сбегай за Коцатлем и вели ему принести все, что потребуется Выполняю для рисования.