Заложница Карла Великого
КАРЛ. Докажи!
ЭРКАМБАЛЬД. Не рад доказывать я, верь мне. Господь свидетель…
КАРЛ. Как, только Он?
ЭРКАМБАЛЬД. Вот что произошло вчерашней ночью… вот что случилось в грязном кабаке, там, у реки… Я, Эркамбальд, твой канцлер, тайком туда пробрался, в одежде грубой, в виду того, что слухи разлились потопом и к мятежу народ наш возбуждали. Надеялся я ничего не видеть – и слишком много увидал. Трусливой и беззубой была молва. Герзуинда… Она стояла там, стояла нагая предо мной… Лишь волосы потоком огненным струились с плеч и покрывали ее густым плащом. Лился поток и расступался; тихо напевая, она приплясывала в такт, и тело обнаженное то открывалось взорам, то исчезало под волнами волос. Вокруг сидели за стаканами простые рыбаки, мастеровые из Санкт-Марии, каменьщики, рабочие, которые сюда везли тот памятник Теодориха из Равенны, который ты все не желаешь осмотреть. Все они неистово ревели и громко называли ее любовницею короля. Она же подымала в пляске по очереди каждое колено нежное. И вдруг, призывом порожденный бледных уст её поднялся дикий, бесовский вихрь – и я с трудом противиться потоку страсти мог. Передохнуть дозволь!
КАРЛ. Дыши!
ЭРКАМБАЛЬД. Да. Правда то, что я сказал. Ты – король Карл. Тот, кто пред тобою – Эркамбальд. Я не безумен. Я правду говорю. Вот что случилось: дай припомнить. Словом: вдруг, среди нас царь преисподней очутился. Закружилась голова и у меня. Ее, вакханку бешеную, стащили со стола; схватил ее один, потом другой, потом все вместе бросились… Раздался дикий топот, дыхание прерывистое. Проклятья сотрясали воздух. Герзуинду вдруг на пол повалили, и пряди рыжия волос вокруг мужицких обвертелись кулаков. Они ее толкали… Потушен был огонь, и я не видел, что с нею делали они, пока она не очутилась, наконец, в углу безжизненная, с неузнаваемым лицом.
КАРЛ. Ты утверждаешь не шутя, что все это случилось… с кем? не с пленницею ведь, которая живет здесь, в моем доме?
ЭРКАМБАЛЬД. Да, случилось это с той, что в доме у тебя живет.
КАРЛ. А ты… смотрел на все и не вмешался?
ЭРКАМБАЛЬД. Я был оглушен… Я не вмешался – да и не мог я сделать ничего. Когда могила вдруг разверзлась – я среди тьмы и тишины был как в могиле; когда очнулся я – она лежала и казалась холодным неподвижным трупом.
КАРЛ. Ну, а теперь она жива, спокойно дышит, не мертва и, значит, в рассказе не достает твоем чего-то. Довольно вздор болтать! Говори мне лучше о делах! О корабельных мастерах, в которых я нуждаюсь, обо всем, за что ты хлеб и плату получаешь и носишь канцлерское платье, а не о том, о чем болтают кумушки в палатинате. Эй, Рорико! Ты ж уходи. Рорико! (Рорико появляется. Эркамбальд отходит) Эй, стража! Где вы, негодяи? Нет, что ли, стражи у меня. Собаки! Спите, что ли? Одно и знаете, что спать иль объедаться. Собаки негодные! Есть стража у меня иль нет? Иль спите вы, на страже стоя? Конечно, лжет он. Привести сюда саксонскую заложницу!
РОРИКО. Она заснула, государь!
КАРЛ. Заснула?
РОРИКО. Так говорит служанка. Она хотела сама нарезать виноград в саду; но едва лишь за работу принялась, как тотчас же заснула.
КАРЛЬ. Заснула в винограднике? И что же? Там осталась спать?
РОРИКО. Нет. В опочивальню ее перенесли, и спит она в постели.
КАРЛ. Так вытащить ее из-под перин и привести сюда! (Рорико уходит. Карл, оставшись один, говорит, почти обезумев) Камни! Щит подать! Затмился воздух! Мрак вокруг! На голову мне камни градом сыплются! Ах, негодяи! Сколько ж рук у вас? Попал и этот камень! И этот! Забросать меня каменьями хотите? (Он держится, чтобы не упасть. Входит Гернуинда, испуганная, но сохраняя самообладание. Она умно и зорко глядит на короля, который, с железным упорством держась на ногах, смотрит Гернуинде в глаза. Наконец с его уст срывается) Он лжет!
ГЕРЗУИВДА. Конечно. Кто на меня клевещет – лжет.
КАРЛ. Распутница! Ты говоришь? Кто говорить тебе велел и этими словами и звуком голоса себя же выдать беспощадно?
ГЕРЗУИНДА. Я выдала себя?
КАРЛ (к Рорико). Входную залу запри на ключ! (Рорико удаляется, чтобы исполнить приказание) Ну, а теперь оправдывайся.
ГЕРЗУИНДА. В чем? Я разве худшее что либо совершила, чем то, в чем часто сознавалась?
КАРЛ. Да, говорят. И если ты не сможешь от гнусных всех очиститься наветов, не сможешь себя омыть от грязи, с собою вместе и меня очистив – то я сам сотру тебя с лица земли, как мерзкое пятно!
ГЕРЗУИНДА (легкомысленно и капризно). Зачем? Я исповедоваться не люблю.
КАРЛ. Стража!
ГЕРЗУИНДА (с отчаяньем озирается, как травленный зверь, ища помощи. Она не видит возможности спастись, и ею овладевает смертельный ужас. Она бросается к Карлу и горячо целует ему руки, плечо и платье). Оставь мне жизнь, король Карл! Сжалься! Я жить хочу!
КАРЛ (отталкивая ее). Тварь презренная!
ГЕРНУИНДА (с мольбой). Оставь мне жизнь! Оставь мне жизнь! В цепи закуй меня железные. Пускай никто отныне – кроме тебя – меня не видит! Никто как ты отныне меня пусть не коснется. Никто как ты, отец прекрасный, наложишь цепи на меня! И только ты их снимешь, мощный херувим! Никто как ты! Никто как ты! Ты мой бог!
КАРЛ. Нет, все это сделает другой, не я…
ГЕРНУИНДА. Кто?
КАРЛ. Другой – вот все. Но прежде чем его я позову – а он всегда готов… зови его отцом и херувимом, и богом – как захочешь. Он все это более чем я. Но прежде чем позову его, – того, который оковы разбивает, а также новые кует, сознайся, в чем ты провинилась.
ГЕРЗУИНДА. Ты отдашь приказ меня убить?
КАРЛ (твердо). Да.
ГЕРЗУИНДА (другим тоном. Дерзко). За что, скажи, я умереть должна?
КАРЛ. Теперь ты, наконец, решилась отрицать? Теперь? Нет, слишком поздно! Сначала отрицать, потом признаться – так бывает. Но нельзя с признанья начинать, распутница, и отрицать потом! Как сторожей ты обманула?
ГЕРЗУИНДА. Кто говорит, что сторожей я обманула?
КАРЛ. Я.
ГЕРЗУИНДА. Зачем мне было сторожей обманывать? Слуг позови. Пускай придут. Спроси их.
КАРЛ. Так ты негодною своей монетой подкупила их, презренная?
ГЕРЗУИНДА (в бешенстве). Зачем презренную к себе ты взял? Зачем меня, презренную, ты не оставил там, где я лежала, а поднял? Я не просила. Не жаловалась я и не кричала. Тебя я не звала… Не падала к твоим ногам и не молила меня поднять из праха. А ты схватил меня и от себя не отпускал. Зачем, когда меня ты ни во что считаешь и надо мной смеешься? когда меня ты не желаешь никогда? Я не хочу сносить насмешек. Мне нестерпим твой взор, всегда с укором, с обвиненьем глядящий на меня – и с ужасом, едва прикрытым. Не хочу твоей я клетки, твоей темницы! Не хочу быть в ней отрезанной от жизни, от бога – от моей святыни, от страсти жгучей. Я пламенеть должна, иль я остыну навеки!
КАРЛ (угрюмо). А у меня ты коченеешь… и теперь умрешь. Нетерпелива ты!
ГЕРЗУИНДА. Да, кто медлит и лишь словами мне отвечает, тот меня не любит. Кто медлит – тот жаждою меня томит. А тот, кто голодом меня терзает, тот муку тягчайшую готовит мне: одинокой и нелюбимой делает меня, чужой и страхом одержимой! Меня кошмаром давит боязнь, что меня покинут. Кто медлит меня к груди прижать – тот подпускает все отнимающую смерть ко мне!
КАРЛ (смотрит несколько времени молча, на тяжело дышащую Герзуинду, потом медленно говорит:) Ты убедила и гнев рассеяла мой, Герзуинда! Довольно той смерти, которой умерла ты в доме Карла. Второй не нужно мне, чтобы с тобой покончить. Без зова смерть придет, как ты сама сказала – когда захочет. Ну, а теперь иди! (Герзуинда не двигается с места) Тебя вернут в твою отчизну, к богу твоему – к чудовищам, что за богов ты почитаешь. Валяйся там в грязи – и обо мне забудь навеки! (Он отвернулся от неё, она по-прежнему стоит неподвижно) Ты все еще стоишь? Так хлыст…
ГЕРЗУИНДА. Ударь меня!
КАРЛ. Я не палач. (Кричит в сад) Флакк, иди сюда! (Он хлопает в ладоши. Являются чернокожие слуги) Уберите скорее со стола. И выметите дом, чтоб было всюду чисто! Принесите нам лучшего вина и яства лучшие. (Алькуин выходит из сада) Флакк, друг мой, теперь с двойною радостью приветствую тебя! Иным стал воздух, грудь свободно дышит. Нет больше подле нас нечистых духов. Дыханье тлена не будет портит чистый аромат вина. Скорее, Рико! Коней и кречетов! Но раньше мы попируем и наполним здоровой пищей, как косари, желудки франков. Затем мы, с Божьей помощью, поедем на охоту.
АЛЬКУИН. Вот твое кольцо, король Давид: не мог я части в целое сложить.
КАРЛ (взяв кольцо). Тебе игрушка надоела? (Презрительно бросает кольцо, которое подкатывается к ногам Герзуинды) Мне тоже!
ГЕРЗУИНДА (быстро поднимает кольцо и прячет его) Пока жива, я не отдам его! (Быстро убегает)
Занавес.
Действие четвертое
(Монастырь на Плане: своды, лестницы, переходы, открытая галлерея. Прошло около недели после третьего действия. Около полудня. Герзуинда, полулежа в кресле, со следами тяжелой болезни на лице. Сестра управительница сидит подле неё и одевает куклу; больную поместили так, что на все падает теплый свет осеннего солнца из открытой галлереи)
СЕСТРА УПРАВ. От кого твое кольцо?
ГЕРЗУИНДА. Сказала я: от матери.
СЕСТРА УПРАВ. Хорошо, что им ты дорожишь.
ГЕРЗУИНДА. Да, я им дорожу.
СЕСТРА УПРАВ. Вижу, вижу!
ГЕРЗУИНДА. Вот здесь его я прячу – у сердца.
СЕСТРА УПРАВ. И все-ж ты говоришь, что матери своей не знала?
ГЕРЗУИНДА. А ты поверила, что мать кольцо дала мне?
СЕСТРА УПРАВ. Конечно. Ты сказала; как же мне не верить?
ГЕРЗУИНДА. Я и неправду порою говорю.
СЕСТРА УПРАВ. Так ты солгала?
ГЕРЗУИНДА. Да, сестра.
CECTPA УПРАВ. От кого же у тебя кольцо?
ГЕРЗУИНДА. Его мне он дал.
CECTPA УПРАВ. Кто?
ГЕРЗУИНДА. Король Карл.
СЕСТРА УПРАВ. Которому так дурно за доброту ты отплатила?
ГЕРЗУИНДА. А ты опять поверила?.. Какая ты легковерная, сестра!
СЕСТРА УПРАВ. Стыдно, Герзуинда!
ГЕРЗУИНДА. Ну, разве был бы дорог мне подарок короля? Не бросила б я разве его колечко?
СЕСТРА УПРАВ. Нет! Ценить подарок короля должна ты, и никогда не разлучаться с ним.
ГЕРЗУИНДА. Ишь ведь, что выдумала! Какая же ты умница! Дай куклу мне, сестра.
СЕСТРА УПРАВ. Нет, подожди. Скажи сначала, где и когда озноб и страх ты вдруг почувствовала? И по какой причине?
ГЕРЗУИНДА. Какое всем вам дело до меня?
СЕСТРА УПРАВ. Ну и строптивая ты, право! Сама подумай: зачем и настоятельница, и врач тебя распрашивают, желая знать, когда впервые от страха сердце сжалось у тебя, когда почувствовала ужас, о котором ты говорила нам? Для того, конечно, чтобы понять твою болезнь и тем скорее вылечить тебя.
ГЕРЗУИНДА. Я хочу… т. е. хотела…
СЕСТРА УПРАВ. Что хотела?
ГЕРЗУИНДА. Хотела зло вам причинить.
СЕСТРА УПРАВ. Приходится поверить – ежечасно об этом ты твердишь. Но кто тебе зло причинил? Вот что скажи мне. Кто дал в ту пагубную ночь тебе питье зловредное?
ГЕРЗУИНДА. Был он с длинными и белыми кудрями – совсем как король Карл. И выпила его питье я – потому, что был он как король.
СЕСТРА УПРАВ. Что-ж это было за питье?
ГЕРЗУИНДА. Кажется вино – наверное не знаю. Противно было мне оно!
СЕСТРА УПРАВ. Где же это было?
ГЕРЗУИНДА. Все ты спрашиваешь: где, когда и кто? Не знаю!
СЕСТРА УПРАВ. Я женщина как ты – и можешь говорить со мной открыто. Скажи: ты согласилась выпить противное питье лишь потому, что дал его тебе на короля похожий человек. Так почему ж ты оттолкнула кубок, тебе протянутый рукою Карла самого, наполненный любовью и благословением?
ГЕРЗУИНДА. Дай куклу мне, сестра! Не слышишь, что ли?
СЕСТРА УПРАВ. Ну, а когда ты проглотила, сжалившись над стариком, питье, которое тебе он дал?
ГЕРЗУИНДА. То лучшим от этого не сделалось оно. Такое же противное осталось.
СЕСТРА УПРАВ. Озноб почувствовала ты?
ГЕРЗУИНДА. Да, стало холодно.
СЕСТРА УПРАВ. А если встретила б ты старика того, узнала ли б его ты, Герзуинда?
ГЕРЗУИНДА (решительно). Нет!
СЕСТРА УПРАВ. Забыла ты его лицо?
ГЕРЗУИНДА. Я вижу его перед собою неустанно.
СЕСТРА УПРАВ. И все-ж не хочешь его назвать, признать не хочешь, когда он явится – хотя из-за него ты заболела и так слаба. Несчастья твоего ведь он причина.
ГЕРЗУИНДА. Я не несчастна! Будь я несчастна – повторяю, неправда это! – тогда, конечно, его назвала б я. Согрей мне руки! Согрей меня!
(Тревожно глядя ей в лицо, сестра закутывает ей руки толстым платком. Тихо входит настоятельница, за нею Рорико, не снявший верхнюю одежду, в которой пришел с улицы)
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Нельзя, граф Рорико. Сам на нее взгляни. Вот видишь – беспомощна она и, как младенец, нуждается в уходе. Не выдержит она и день в пути.
РОРИКО. И все же нужно увезти ее. Не терпит время, мать почтенная. Я слишком смело и самовольно поступил. В то утро злополучное, когда свершилась её судьба, когда великий Карл, прихотью пресытившись, хватившей на краткий день осенний, выбросил ее как мошку мертвую – в то утро, правда, иначе я поступить не мог, как поступил.
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. И ты был прав, граф Рорико, что вспомнил о королевском слове, на бумаге закрепленном, что мы храним в монастыре. Ты поступил, как рыцарь благородный, когда привел обратно заблудшую овечку к нам. Простится властелину, когда забудет свое он слово – слишком много забот великих у него. Может и ребенок забыть про обещанье, данное ему: забывчивы и пользы своей не знают дети. Но если тот, кому опека над ребенком вверена, забудет – достоин он Господней кары.
РОРИКО. Как гласит бумага, которую храните вы?
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. В ней обязует нас король кров и защиту ей предоставлять до самой смерти.
РОРИКО. Считал я тоже, что место ей в монастыре. Но Карл изгнал ее из Аахена.
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Кого тут изгонять? Смотрите на нее: страданий горсточка, едва заметная; метлой неумолимой ее сегодня-завтра правительница наша смерть за двери выметет. Останется лишь золотая прядь волос, которую, быть может, король снял с головы у ней – и больше ничего. (Плача) Ужель её страданий мало, чтоб искупить вину? Должна я тайну тебе вверить, граф Рорико. Ей дали выпить яду – нет сомненья. О, люди! О, мужчины! Вам мало похитить нежные плоды в саду, что открывает в неведеньи своем дитя. Породы волчьей вы и задушить потом хотите жертву. Мы безразсудны, и не узнаем в мужчине волка, не видим в улыбке лицемерной врага злорадный смех.
РОРИКО. Мать любвеобильная! О, если б Герзуинда не отстраняла никогда руки, которую благоговейно я подношу к устам. Но все же и Герзуинда не без вины, а главное, виновной считает ее Карл. Сегодня утром он вернулся в аахенский дворец. Он сильно изменился. На лбу его морщины пролегли – и без испуга на них взглянуть нельзя. Он мрачно хмурит брови и только вдруг их подымает, освобождая взор, чтоб с беспощадной угрозой поразить им. И если Карл узнает, что Герзуинда скрыта здесь, в монастыре, а не отправлена на родину далекую, то всем грозит опасность.
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Я исполняю свой долг и не страшусь.
РОРИКО. Страшитесь Карла! Послушайтесь совета моего. Сегодня к ночи я приготовлю лошадей и двух людей надежных, чтоб увезли они дитя к её родным. Но, может быть, уже мы пропустили время – и сейчас, при нас, ее больную схватят палачи, и тут же растерзают. В народе слух уже распространился, что в городе она, и рыщет чернь всюду, чтобы найти ее и забросать каменьями.
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Ей предстоит один лишь путь – последний, граф Рорико. Однажды ее уж взяли у меня – однажды отняли заложницу, которую Господь заботам нашим поручил. Какой ее вы увели? Какой она ко мне вернулась? Сегодня воля высшая зовет ее – и небу я сохраню ее. Колдуньей называет ее толпа – а друг детей, Спаситель, ребенком назовет ее. Но как, скажи, твой страх согласовать с тем, что сказал мне наш духовник: скорбит король, он говорит, и кротостью полна его душа. Поверить если словам духовника – то обливается король слезами.
РОРИКО. Господь помилуй франков, когда в слезах король! Когда льет слезы Карл, то дела его быстрее слов и раньше исполнен приговор, чем он произнесен. Без грома, немая молния все пожирает жадно. Однажды, при Вердене, заплакал Карл, и вздулись от крови человеческой ручьи. И снова плачет Карл теперь. Рыдает ночью Карл – а на площадке за церковью святой Марии, что строится – плоды видны горючих слез его. Замедлилась постройка храма в честь Господа, и много рабочих наилучших, справляя праздник в будни, свернувши шею и черный высунув язык, на воздухе качаются.
ГЕРЗУИНДА (просыпаясь). Сестра!
СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА. Что, дитя?
ГЕРЗУИНДА. Тут говорят, я слышу.
СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА. Да, граф Рорико и настоятельница тут.
ГЕРЗУИНДА. А защитит меня король от старика?
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Какого старика?
ГЕРЗУИНДА. Вот от того, который там стоить, меня колдуньей называет и дьяволицей злой.
СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА. Это она про канцлера почтенного, про Эркамбальда говорит. Терзает ее воспоминанье об утре злополучном, когда нас обвинил язычник Беннит, её дядя – и мы явились с нею к королю.
ГЕРЗУИНДА. А тот, кто говорил, – ведь это Рико, сестра, любимец короля?
СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА. Да, здесь граф Рорико. Открой глаза – и ты его увидишь.
ГЕРЗУИНДА (с закрытыми глазами). Его я вижу ясно пред собой. Красив он – но не так, как Карл – далеко не так. Карл – бог, а мы все – люди.
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА (обращаясь к Рорико). Поверите-ль: короля так тяжко оскорбив, все ж почитает как святого она его.
РОРИКО. Творец один лишь может понять ее.
ГЕРЗУИНДА. Не хочу глотать противное питье! Брр!.. Гадко! Пусть он уйдет…
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Ей дали яд, поверьте. В ту ночь, в трущобе, куда влекла ее власть сатаны, какой-то неведомый старик ей дал в вине отраву выпить.
РОРИКО. Поверить трудно, что она, столь нежная и хрупкая, такое страшное проклятье с собою принесла на свет! Вот она лежит – такая слабая. О, слабость! Нет щита против неё. Все время была она одна и опиралась на собственную слабость; больше ни на что – как опирается на мощь свою король. И вот теперь она – как он – окружена врагами. Ненависть и злоба грозят ей отовсюду. (Быстро входит Эркамбальд)
ЭРКАМБАЛЬД. Ты здесь, граф Рорико?
ГЕРЗУИНДА (вздрагивает при звуке голоса Эркамбальда, открывает глаза и смотрит на него широко раскрытыми глазами). Опять!.. Ведь он… Чего еще ты хочешь?
ЭРКАМБАЛЬД (не обращая вникания на Герзуинду). Почему вернулся в Аахен так неожиданно король?
РОРИКО. Сегодня утром только велел он в путь собраться. Небо ведает, что он затеял.
ЭРКАМБАЛЬД. Спрячьте девушку, мать настоятельница. Король уж на пути сюда.
РОРИКО. Я так и знал, что донесут ему!
ЭРКАМБАЛЬД. Уведите ее, вам говорю я! Народ волнуется, и Карл в настроеньи дьявольском! Хотя и против короля теперь народ настроен, с тех пор как слишком горячие молодчики на воздухе болтаются, все ж в ненависти к этой потаскушке заодно они.
СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА (поднимая с кресла Герзуинду, которая продолжает глядеть с ужасом на Эркамбальда). Обойми мне шею, Герзуинда, и держись покрепче. Грешат в своей заносчивости сильные – но есть у нас оплот в Спасителе! (Она выносит Герзуинду на руках. Рорико ей помогает)
ЭРКАМВАЛЬД (оставшись наедине с настоятельницей). И смерть сама, как видно, не хочет ее взять! Как твердо в милости у короля стоите вы, что ваша жалость таким путем идти дерзает. Я бы иначе с него поступил, хоть и больна она – как кошку утопил бы я ее!
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА (глядя на Эркамбальда в упор). Я знаю: ты бы это сделал. Но то, что сделал ты действительно – известно лишь тебе: я этого не знаю.
ЭРКАМБАЛЬД. Ну, так и говори о том, что знаешь!
(Эркамбальд быстро удаляется, с другой стороны входит обычным медлительным шагом Алькуин)
АЛЬКУИН. Кто это поспешно вышел? – канцлер Эркамбальд?
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Благословен Господь, тебя пославший к нам! Скажи, отец, скорее дочери твоей, которую со всех сторон пугают… Скажи, ужели Карл так бедную заложницу возненавидел, что смерть грозит тому, кто сжалится над ней?
АЛЬКУИН. Так значит это правда? Вы приютили ее? Так знайте: Карл, смутному предчувствию послушный, ее здесь ищет. Не в гневе – нет – терзает его мука. Страшен Карл – не только врагам своим, но и себе. И страшен, дважды страшен, когда он любит!
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Мне драгоценно слово каждое из уст твоих, отец. Но поспеши, прошу тебя, и многое еще скажи, чтоб знала я, как поступить, как встретить короля.
АЛЬКУИН. Предположи, что хочет ее он снова повидать. Предположи, что к ней он рвется дикою душой – наперекор всему, что говорит притворно. Вот чем ужасно его страданье… Будь эта девочка невивна, чиста и преданна – по опыту мы знаем, дочь моя, – случилось то же бы, что часто уж случалось: еще один сынок у короля – и больше ничего. А тут иное вышло. Чужой она ему осталась; не подчинил ее себе король. В то время, как страсть влекла его, как он томился от желаний – его удерживала гордость и непреклонным делала. Потом он оттолкнул ее – ее, которая с тех пор тем пагубнее воцарилась в его душе и вспыхнуло так долго сдержанное пламя, от гнева власти оскорбленной еще сильнее разгораясь, и все кругом зажгло… Хочу сказать я, что весь в огне король.
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Так, значит, правда, что он болен?
АЛЬКУИН. И тяжело.
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. А где же врач? Кто исцелить его?
АЛЬКУИН. Она – которую он ищет. Она – никто другой. Вот он идет сюда. Гремит уж в доме его голос.
(Быстро появляется первая сестра, за ней вторая)
ПЕРВАЯ СЕСТРА. Пойди к ней, помоги!..
ВТОРАЯ СЕСТРА. Король ступил в наш дом, мать настоятельница.
ПЕРВАЯ СЕСТРА. Герзуинда зовет тебя!
ВТОРАЯ СЕСТРА. Мать, спрашивает о тебе король.
ПЕРВАЯ СЕСТРА. Мать, Герзуинде тяжко… Умирает она!
ВТОРАЯ СЕСТРА. Что мне сказать, когда король о настоятельнице спросит?
ПЕРВАЯ СЕСТРА. Она должна сказать пред смертью тебе тайну, мать. Не может без исповеди умереть она.
НАСТОЯТЕЛЬЯИЦА. Что ж делать мне?
АЛЬКУИН. Твой путь начертав твердо. Иди, не озираясь, мать.
(Настоятельница идет на первой сестрой; несколько монахинь быстро вбегают и приводят все в порядок в комнате. Алькуин становится в выжидательной позе. Слышен громкий голос короля, который приближается со своей свитой, извне доходит гул толпы, которая собралась у дверей монастыря. Наконец входит Карл, с ним Рорико, Эркамбальд, несколько придворных и много мовахннь)
КАРЛ (монахиням). Дарую вам поле за прачешной. Будет оно вашим, с одним условием, чтоб кроме овощей, салата и капусты, вы мальвы там и розмарин растили. (Монахини выражают свою радость, некоторые целуют его руки) А где же мать настоятельница?
ТРЕТЬЯ МОНАХИНЯ. Где же мать?
ЧЕТВЕРТАЯ МОНАХИНЯ. Разве не здесь она?
ПЯТАЯ МОНАХИНЯ. О, Боже, где она? Пойти ее искать! (Большинство монахинь быстро убегают)
КАРЛ. Тут, кажется, магистр Алькуин, мы с школьницами занимались? (Обращаясь к одной монахине) Сколько теперь воспитанниц у вас в монастыре? Когда в последний раз я сам их сосчитал, их было тридцать.
ШЕСТАЯ МОНАХИНЯ. Да и теперь их ровно тридцать, государь.
КАРЛ. И все ж одной недостает, дитя мое.
(Слышна в коридорах тревожная беготня. Монахини, стоящие на сцене, тихо шепчутся. Многие бледнеют и выходят. Вбегают две ученицы монастырской школы, с зажженными восковыми свечами и хотят пройти мимо. Карл их останавливает)
КАРЛ. Куда спешите вы с свечами? (Оне с испугом отступают, идут дальше и исчезают за дверью) Вот как! Мы, кажется, здесь лишние. Тут холодно и сыро. Дует. Закройте двери. Почему вы так бледны? Что происходит здесь?
АЛЬКУИН. За минуту пред тем, как ты вошел, мать настоятельницу отозвали к постели умирающей.
КАРЛ. Не добрый знак, когда дорогу мне смерть переступает и входит первой! (Прислушиваясь к шуму толпы; Что привело в смятенье рой пчелиный?
ЭРКАМБАЛЬД (поспешно). Узнать ты должен все равно – так знай сейчас же: мост, который построил ты на Майне, созданье дивное рабочих чужеземных – погиб. Унесло его теченье. Об этом здесь с утра узнали.
КАРЛ. Довольно. Знаю. Споткнулся также мой конь и сбросил меня на землю сегодня у городских ворот. Что ж делать? Клонится к вечеру и самый длинный день.
АЛЬКУИН. И точно также за каждой ночью утро следует.
КАРЛ. Так будем терпеливо ждать (озираясь). Ждать терпеливо, приходится, как видно, также здесь. Пойдите и посмотрите, что происходит. (Эркамбальд, Рорико и остальные выходят исполнить приказ короля. Остается только Алькуин. Карл смотрит на него значительным взглядом и продолжает) Вот мы в монастыре. Теперь могу сказать тебе, что привлекло меня сюда. Я сам не знал еще, когда об этом ты спрашивал меня: я видел сон. Здесь, на скамейке, сидела Герзуинда, смеясь и говоря… Но что – забыл. Нет, вспомнил: дословно я не помню, но все же вот что было: я первый с ней заговорил. – Что сталось с моим кольцом? спросил ее. Кольцо меня терзает ночь каждую – с тех пор, как охватило безумие меня. – ты знаешь ведь. Зачем взяла кольцо ты? я спросил. Она ответила: – Приди и посмотри.
