Подонок (сборник)

Сейчас он работает в этом здании старшим оперуполномоченным уголовного розыска. Ему это нравится. Мы часто встречаемся и делаем с ним деньги – он так это называет. И раз уж я сегодня здесь затормозился, то, конечно, зайду к нему.

…Машину заносило хлопьями снега, но внутри было жарко. Я включил аварийку, дабы не случилось ДТП, и желтые лампочки дружно замигали с четырех сторон, огораживая меня от дорожного движения. Я был совсем недалеко от своего дома на Новочеркасском проспекте, и можно было даже сходить пешком домой, если бы машина сломалась. Но двигатель был исправен, а повреждения на правом борту почти незаметны. Дома меня никто не ждет.

Старухи – соседки по коммуналке чувствуют себя вольготно. Они думают, что все их несчастья именно от меня и закрываются в своей комнате, как только я открываю дверь в квартиру. Мне надоело выбрасывать их хлебные запасы на помойку, убирать за ними квартиру. Покупать туалетную бумагу на всех. Сколько раз в день они ходят в туалет, что рулона не хватает на неделю?

Не знают ни дня, ни ночи, шляются по улице, когда хотят. Наверно уже проснулись и в очередной раз поедают мою кашу. Прокрались ко мне в комнату и беззубым ртом сосут конфеты, оставленные в вазе. Разбрасывают фантики по квартире.

Быть может, и сосед Кузьма пожаловал, помогает им уплетать наваристую гречку или пшенку с маслом. Не помню, что я в этот раз сварил. За комнату не платит, а баб водит на посиделки.

…Можно было уехать без проблем, как это сделал толстяк, но я вызвал из подсознания свою гражданскую совесть. А может, совсем и не оттуда. Скорее это даже и не совесть вовсе. Кто теперь знает, что это такое? Раньше об этом читали в школе, черпая из романов Толстого и Достоевского. Теперь все живут в фэнтези. Летают на звездолетах, трансформируются в роботов, дружат с вампирами, сосущими кровь у соседей по коммуналке.

Наверно своим бабушкам по месту жительства я представляюсь таким же вампиром, высасывающим из них жизнь, когда громко включаю музыку или приглашаю к себе подруг.

До сих пор они не догадываются, что я старым пультом от своего телевизора регулирую их жизнь. Думают, что это барабашки переключают им программы и уменьшают громкость. Лет пять назад я обратил внимание, что он подходит к их телику. Свой ящик я уже давно отдал и теперь пытаюсь вызвать отвращение к телевидению у моих старух. Но они почти слепы, и, думаю, вряд ли чего там видят, ориентируются только по звуку, который включен практически постоянно и вещает им очередные новости.

Они счастливы, что нет войны и живут в самой демократичной стране. Что с каждым годом улучшается их благосостояние. Что правительство и президент делают все, чтобы они жили лучше. Им обещают отдельную квартиру и поэтому они продолжают ждать и жить. Слушают о чудодейственных лекарствах и удивляются, почему об этом не знают в аптеках.

Они любят главу администрации, который каждый год поздравляет их с Днем победы. Хранят его открытки в отдельной коробочке. Раньше частенько вынимали их и просили меня прочитать.

Я читал самозабвенно с выражением, поднимая их самооценку. Но потом мне надоела эта штамповка, и я стал сочинять им собственные поздравления, подменяя реальный текст экспромтом. Рассказывал им о скором наступлении коммунизма, об отмене денег и бесплатном обеспечении, выделении им двухкомнатной квартиры в новом доме и закреплении за ними такси с водителем, бесплатных путевках на Средиземное море и жаркие страны…

Первое время им это нравилось. Они хлопали в ладоши и обнимались. Спрашивая:

– Ну, когда же, когда? Там не указано?

И я с достоинством отвечал:

– Скоро!

Года шли, а они все ждали. Наверно я тоже приложил руку к продлению их жизни.

Со временем они заподозрили в моих сказках неладное и больше читать не просили.

Я через дверь переключаю им телевизор на музыкальную программу, и слышу, как они начинают ругать невидимое существо, упорно желая слушать про то, как им хорошо живется, как о них заботится государство и сам президент…

Друзей у меня нет. Я не знаю почему. Иногда мне кажется, что они существуют только в рассказах или художественных фильмах.

Когда я учился в школе, казалось, что друзей вокруг полно, стоит только захотеть дружить. А когда всего так много, ждешь чего-то особенного. Как в книгах. Он за тебя в огонь и в воду. И ты готов положить за него жизнь.

Но время шло, и мы продолжали скопом пить на переменке пиво, издеваться над учителями, мазать мелом или клеем их стулья. Именно эта круговая порука сплачивала нас. В этом чувствовался незнакомый риск, когда от каждого зависит сохранность общей тайны, пусть даже гадкой.

И казалось, что именно об этом поет Высоцкий «Если друг оказался вдруг…». Мы пели эту песню под гитару, сидя на лавочке во дворе школы. Глядя, как в окне на первом этаже, беснуется наша классная руководитель Лилия Петровна, не найдя своих учеников в аудитории после звонка.

Смеясь, показывали на нее пальцем, когда она плакала, сидя за своим учительским столом положив голову на ладони, прижимающие стопку контрольных тетрадей с нашими каракулями переписанных друг у друга ответов.

Совершенно не предполагали, что вот это и есть тот далекий друг, страхующий нас. Из последних сил держащий спасительную веревку, на которой мы, смеясь, болтались над разверзнутой внизу пропастью.

Казалось, наше геройство со временем перейдет в нечто иное, более глубокое и близкое соединит нас, сроднит. А слово «подонки» звучащее в наш адрес тогда казалось совершенно неуместным. Теперь мне так не кажется. Наверно это слово достало меня именно оттуда со школы и перешло со мной в интернат, куда я попал в десятом классе после смерти матери…

– Подонки! Подонки! – кричала заведующая Роза Иосифовна, маша, как саблей, по сторонам длинной деревянной линейкой с металлическим наконечником. Попадая нам по спинам и головам ее острыми ребрами. Когда мы, закоротив свет брошенным на уличные провода куском железной проволоки, всей ватагой пацанов проникали в девичьи спальни на другом конце коридора.

Раскинув руки в стороны, чтобы не столкнуться в конкурентной борьбе, окутанные кромешной темнотой, руководствуясь только зрительной памятью и природным чутьем, рассредотачивались по палатам. И каждый с разбегу кидался на выбранную впотьмах койку, где под бьющимся одеялом было готово к слабому сопротивлению нестерпимо манящее, незнакомое, пахнущее чем-то необычно свежим, весенним, рождающее в нас эротические фантазии, созревающее женское тело.

Проникали руками под нагретую материю, путаясь в складках просторных сатиновых ночнушек, в надежде почувствовать нежность горячей девичьей кожи. Усиленно вдыхали волшебный невесомо-цветочный аромат пропитавший подушку. Падали лицом в расплесканный по ней лен шелковистых волос, осязая их чудодейственную непохожесть, таившуюся в них капризную притягательность неведомого ранее чувства.

Окунались в девичий визг, восторженный и призывный. Влекущий нас с каждым разом все дальше к неведомым тайнам.

Таинственный шепот и ощущение тонких девичьих рук, внезапно неожиданно крепко прижимающих к еще не сформировавшейся женской груди, нежной шее острому подбородку и пухлым влажным губам, скрывающим под вскриком возмущения томящийся в глубине груди готовый вырваться стон желания.

Маленькие ладошки в порыве целомудрия, отталкивающие от себя, через мгновение уже снова цепляли пальчиками жилистое мальчишеское тело. Прижимали к себе, стараясь глубже вдохнуть, перебиваемый потом возбуждения только зачинающийся табачный запах.

Свет восстанавливали, и воспитатели находили нарушителей по кровавым ранам на лицах, шее и других частях тела. Как следы расплаты за полученные минуты феерического удовольствия.

Проводили поверку и выставляли из строя раненых. Им просто не повезло. Где ж там, в темноте можно разглядеть свистящий над головами карающий меч заведующей. И они стояли пристыженные под саркастическими ухмылками своих приятелей, которые по счастливой случайности избежали отметин.

Но больше всего было обидно стоять перед девчонками, которые с продолжающимся душевным волнением, умело скрываемым под надменным хихиканьем, пытались угадать своего нападавшего. Сравнивали цвет волос, клок которых они успевали вырвать, или увидеть повреждения одежды, которую смогли слегка надорвать. Зрительно прикладывали к рубашкам оторванные на поле брани пуговицы, хранимые и показываемые в тайне подругам как талисман своей желанности.

Кто был мне друг тогда? Протянувший первый косяк конопли Марат? Или Степан Давыдов, что на занятиях сидя рядом со мной, постоянно стругал на бумажку зеленый кусок плана? Это казалось геройством! Пару раз, обкуренные в хлам, мы стояли с ним спина к спине во время драки с домашними сынками из параллельных классов. Он уже тогда был мастером спорта по дзюдо.

Наверно, ему просто не повезло в жизни. Он занимался борьбой в Турбостроителе на Свердловской набережной. Желтое небольшое двухэтажное здание одиноко стояло через дорогу от Ленинградского металлического завода.

Борцовский зал был на втором этаже, а я занимался боксом на первом. Мы ходили туда в одинаковое время пару раз в неделю и, уклоняясь от ударов на ринге, я слышал, как наверху с грохотом кидают на маты очередного неудачника. Так смачно, что у нас с потолка сыпалась штукатурка.

Теперь я знаю, что в это же время там продолжал заниматься борьбой будущий президент страны. Быть может, тогда из его головы вытрясли детские стишки, заученные в яслях «Что такое хорошо и что такое плохо».

Знать бы раньше, конечно, я пошел в дзюдо и стоял с ним в спарринге и даже поддавался на соревнованиях, чтобы спустя пятнадцать-двадцать лет отдыхать на его океанской яхте или в загородной резиденции Сочи…

А может быть, я женился на его дочке и тогда уехал в Лондон писать воспоминания о стране, где меня родили не спросив.

Но кто же мог все предвидеть? И после тренировок мы шли со Степаном в ресторан «Невские берега», расположенный неподалеку на той же набережной, за которую, говорят, архитекторы получили Ленинскую премию. Шли не любоваться ее красотами, а зарабатывать деньги. Мы стояли на воротах ресторана вместе с более взрослыми ребятами, регулируя очередь. Пропускали кого нужно. Выгоняли тех, кто уже свое принял.

Директор ресторана Юрчик, так все его называли, со своей женой Татьяной, были к нам очень добры. Они всегда могли накормить нас бутербродами с икрой за счет заведения. Мы были готовы помогать им круглосуточно. Делали все, что скажут: стояли в гардеробе, воспитывали официантов, выносили пьяных. Помогали таскать аппаратуру «Машине времени» и «Зеленым муравьям».

Юрчика с Таней любили все. Даже потом, когда у них появилась сеть шикарных ресторанов, сто сороковой мерседес и симпатичный телохранитель, который через несколько лет застрелит их обоих в Репино, позарившись на богатую дочь-наследницу, и сядет в тюрьму на много лет.

Ресторан курировал отдел милиции, где работал известный всем подросткам Сильвер. Так его прозвали потому, что фамилия была очень схожей с именем одноногого пирата из романа Стивенсона, известного своим коварством, вероломством и подлостью. Единственное отличие у них было в количестве ног.

Однажды меня с Давыдовым привезли к нему в кабинет, где он стал пытаться делать из нас грабителей. Заставлял признаться в том, что мы никогда не совершали. Всему виной была финская шапочка, которую я оставил себе после выноса из ресторана одного иностранца.

Я сидел за столом перед листком бумаги и ручкой, а Сильвер рассказывал мне, что я должен писать. Периодически он заходил сзади и пальцами бил меня снизу, то по одному, то по другому уху, так что потом в голове пять минут звенело.

В четырнадцать лет удар у меня уже был поставлен, а нос у «пирата» оказался слабым. За что я получил год условно и в армию не пошел. Мог неоднократно поступать в институт.

Степан тоже ему ничего не сказал, он вообще был молчун по натуре. А через несколько лет я не пришел на его похороны. Он умер от передозировки. Наверно, он был моим настоящим другом, а я не понял – жил на казарменном положении в мореходке, а затем пару лет драил палубу, стирал чужое белье и протирал пыль на речном пароме, возвращаясь через каждые три месяца домой. В перерывах между вахтами читал книги.

Рассказывал приятелям о Черном море, вспоминая отъевшиеся жирные физиономии иностранцев и русских нуворишей. Пока не съездил по одной из них шваброй и был благополучно списан на берег без зарплаты. Пришлось сдавать на права и крутить баранку…

С девчонками мне проще. Мы распиваем спиртное, покуриваем травку, и бабки-соседки неслышно растворяются в своей комнате.