Ночь в гареме, или Тайна Золотых масок

– Ты ничего не узнаешь от министров, Сади, это государственная тайна. Но если ты не откажешься от помощи, которую предлагает тебе друг твой Зора, то он употребит все усилия, чтобы помочь тебе достичь твоей цели.

– Какие же средства есть у тебя для этого?

– Я могу сделать все тайными путями и средствами.

– Мне более нравится действовать открыто и прямо.

– Я это знаю, но теперь это может только повредить, Сади. Не заботься об интригах, которые неизбежно связаны с дипломатией, я беру на себя возможность достать бумагу номер семьсот тринадцать или копию с нее.

– Копию, да, это было бы лучше всего.

– Как долго думаешь ты остаться в Лондоне?

– Пока не исполню данного мне поручения. И мне надо спешить, так как долг призывает меня в Стамбул.

– Дело с этой бумагой, должно быть, будет интересным и притом именно в таком роде, как я люблю. Кроме того, у меня еще есть здесь союзница, которая будет в этом очень полезна. Ты хочешь, может быть, остаться неизвестным?

– Да, я хотел бы прожить здесь как можно тише и незаметнее.

– Хорошо, друг мой. Мы примемся за дело и попытаемся достать тебе копию, а пока останься у меня, и мы поговорим о прошлом и о том, что нам еще предстоит.

Дружеская беседа Зора и Сади продолжалась далеко за полночь.

Лондон на старой фотографии

VIII

Крест и полумесяц

Отряд обоих инсургентских вождей, ведший с собой старого заклинателя змей, проходил ночью через редкий лес, чтобы ранним утром напасть на стоящие за лесом лагерем турецкие войска. Только несколько миль разделяли врагов. Этот отряд был просто пестрой, плохо вооруженной толпой, но во многих местах образовывались уже правильно организованные отряды и восстание все более и более усиливалось. Народ, терпевший до сих пор иго турок, поднимался и готов был скорее умереть, чем переносить долее угнетение. Несмотря на бесчисленные обещания улучшить участь христиан и дать им одинаковые права с мусульманами, турецкое правительство и не думало делать что-либо для гяуров; несчастные терпели угнетение более чем когда-либо. Более чем когда-либо мусульмане давали почувствовать христианам свое превосходство над ними. Неудивительно поэтому, что восстание все более и более разгоралось, и один за другим поднимались угнетенные племена, доведенные до отчаяния притеснениями. С гор и равнин, отовсюду собирались люди в отряды инсургентов, каждый знал жестокость и зверство турок, каждый знал, что угрожает ему, если победа будет на стороне войск султана…

Тихо приближался отряд инсургентов к турецкому лагерю. Тогда старый заклинатель, которого вели связанным двое боснийцев, потребовал, чтобы его привели к предводителю отряда. Один из вождей инсургентов тотчас же подошел к старику.

– Ты считаешь меня шпионом, – сказал тихим голосом Абунец. – Я не сержусь на тебя за это, хотя я доказал уже тебе, что шпион был не я, а Алабасса.

– Ты турок.

– Но все-таки я не хочу вашей гибели. Я не хочу кровопролития, – отвечал старик. – Разве может быть шпионом тот, кто советует вам вернуться, кто предупреждает вас, что ваши силы слишком слабы и что вы идете на гибель? Вы ведете меня с собой. Что ж, я готов следовать за вами, пока вы не убедитесь, что я был прав, предостерегая вас.

– Когда мы это увидим, ты будешь освобожден.

– Будет уже поздно, когда вы это увидите, – сказал заклинатель. – Вернитесь, пока еще есть время.

– Вернуться было бы трусостью. Нет, никогда! – отвечал предводитель инсургентов. – Если мы победим, ты погиб, так как это докажет, что ты хотел спасти своих. Если мы будем разбиты, ты будешь волен идти куда хочешь. Я так решил, и мое слово неизменно.

– Ты хочешь, чтобы было так, – хорошо! Я сделал все возможное, чтобы предотвратить кровопролитие…

Инсургенты продолжали молча двигаться вперед, и наконец шедшие впереди отряда разведчики донесли, что на опушке леса находится лагерь турок, окруженный цепью часовых. Тотчас же решено было немедленно напасть на турок. Старого заклинателя змей привязали к дереву, чтобы он не мог убежать и сообщить туркам численность и намерения инсургентов.

При первом свете зари бойцы креста двинулись вперед. Вдруг в эту минуту в лагере турок зазвучали трубы, и все пришло в движение. Инсургенты бросились вперед, чтобы не дать врагам времени построиться, но было уже поздно, и ядра полетели навстречу нападающим.

Хотя при бледном и неверном свете зари трудно было определить силы противника, однако предводители инсургентов убедились в ту же минуту, что силы турок были гораздо значительнее, чем они предполагали. Старый заклинатель был прав. Но было уже поздно отступать, и инсургенты бросились вперед. Турки подпустили их почти к самому лагерю и встретили тут убийственным огнем. В то же время отряд кавалерии ударил с фланга, и нападавшие таким образом очутились между двух огней. Инсургенты дрались с изумительным мужеством, хотя ядра и вырывали целые ряды их и перевес сил турок был слишком велик. Но казалось, на этот раз мужество заменяло недостаток численности.

Несмотря на страшные потери, инсургенты неудержимо двигались вперед, проникли наконец в самый лагерь, и тут закипела отчаянная борьба не на жизнь, а на смерть. Однако неравенство сил было слишком велико, и после двухчасового боя инсургенты принуждены были отступить к лесу, чтобы там под защитой деревьев продолжать сражение. Такой маневр был очень благоприятен для инсургентов, только таким образом могли они спастись от совершенного истребления, которое было бы неизбежно, если бы туркам удалось отрезать их от леса. Турки сами увидели это, но было уже поздно. В лесу инсургентам нечего было опасаться нападения турецкой кавалерии, а пехота была для них не страшна.

Битва продолжалась, и гром выстрелов далеко разносился по лесу. Турки употребляли все усилия, чтобы проникнуть в чащу, но инсургенты мужественно отбивали все их нападения, и каждый шаг вперед стоил туркам потоков крови. Час проходил за часом, а бойцы полумесяца все еще не могли продвинуться вперед, и офицеры видели, что ряды их отрядов редеют от губительного огня противника.

Сам паша убедился наконец в безуспешности борьбы и отозвал свои войска. Ужасный план созрел в его голове, план, в случае удачи которого инсургенты были бы истреблены или отброшены с громадными потерями. Паша приказал кавалерии и пехоте занять опушку леса со всех сторон и велел вслед за тем артиллерии стрелять в ту часть леса, где скрывались инсургенты. Земля задрожала от грома выстрелов, и ядра посыпались на лес, дробя деревья и убивая инсургентов, искавших за ними защиты. Началась ужасная бойня. Избежавшие счастливо ядер и падающих деревьев падали под пулями турок, занимавших опушку леса, а спасшиеся от пуль гибли под саблями кавалеристов. Один из предводителей инсургентов был убит, но другому удалось наконец собрать в глубине леса остаток своего отряда. Мало-помалу собрались все уцелевшие, и к вечеру на поляне среди леса собралась третья часть отряда, остальные были или убиты, или тяжело ранены.

Несмотря на этот страшный урон, инсургенты не упали духом и единодушно требовали от вождя, чтобы тот вел их снова против турок. Они хотели во что бы то ни стало пробиться сквозь ряды врагов, чтобы соединиться с другими отрядами своих товарищей. Предводитель не противился их желанию и с наступлением ночи опять повел их к лагерю турок. Дружно бросились инсургенты на врагов, не ожидавших нападения, и ворвались в лагерь. Кровавый бой закипел между бойцами креста и полумесяца. Кто мог устоять против этого отчаянного мужества? Кто мог выдержать этот бешеный натиск? Турки смешались и дрогнули. Ничтожный отряд инсургентов проложил себе дорогу сквозь их ряды. Паша приказал было кавалерии остановить наступление врага, но было уже слишком поздно. Инсургенты успели уже пробиться сквозь ряды турок, хотя и ценой громадных потерь. Кавалерия пыталась было преследовать уходивших на соединение со своими инсургентов, но несколько залпов заставили ее отказаться от этого намерения.

Несколько инсургентов поспешили на то место, где они оставили заклинателя змей, чтобы излить на него свой гнев, хотя его слова и оправдались. Но этому несправедливому намерению не суждено было исполниться. У подножия дерева лежали только веревки, которыми был связан старик, а самого его не было. Нашли ли его турки и освободили, или ему удалось самому отвязаться, никто не мог этого сказать. Как бы то ни было, но заклинатель исчез.

IX

Реция и принц

Однажды вечером, вскоре после заката солнца, Черный Карлик проскользнула в развалины Кадри. Повсюду царила глубокая тишина, нарушавшаяся только треском бесчисленных кузнечиков. До сих пор Сирре не удалось еще узнать что-либо о судьбе Реции. Она перестала уже питать надежду, что той удалось избежать преследований Мансура и Лаццаро, и снова ею овладела мысль, что несчастная находится опять в чертогах Смерти.

Но несмотря на знание всех самых потаенных уголков этого ужасного места, все поиски Сирры были бесплодны. Это только усилило решимость Сирры защитить во что бы то ни стало несчастную. Она хотела своей любовью загладить все зло, которое принесла Реции ненависть Кадиджи.

Старая гадалка и не подозревала, что ее дочь нашла себе убежище так близко от нее, поэтому Сирра вышла из дома незамеченная матерью.

Добравшись до развалин, Черный Карлик стала внимательно рассматривать их, думая, где найти след Реции. В ту же минуту Сирра заметила, что к развалинам подходит Лаццаро с каким-то человеком, с которым он, по-видимому, горячо о чем-то разговаривал. Спрятавшись за развалившейся стеной, Сирра стала наблюдать за подходившими и узнала в спутнике грека Ходжу Неджиба, того самого, который в доме софта был в числе ее сторожей и которого она в последнее время часто видела у матери. По оживленности их разговора Сирра догадалась, что дело идет о чем-то важном, поэтому она решила следить за ними и, проникнув в середину развалин, добраться до зала Совета и подслушать у дверей. Для Черного Карлика, проворной и легкой, это было легко, и, проскользнув как змея сквозь расщелину стены, Сирра без труда добралась до зала Совета почти в одно время с греком и Ходжой Неджибом.

В зале Совета находился уже Мансур-эфенди. С того времени как он перестал быть шейх-уль-исламом, его честолюбие еще более возросло. Ничто не останавливало его в стремлении к власти. Все средства казались ему хороши для успеха его планов. Он не отступал даже перед кинжалом и ядом, чтобы только избавиться от тех, кто становился ему поперек дороги.

Сирра окаменела от ужаса, узнав из разговора Мансура с Лаццаро и Неджибом, что его ненависть простирается уже на Сади и что уже найдены убийцы, которые должны лишить его жизни вместе с великим визирем Махмудом-пашой.

– Сади-паша уже несколько дней как уехал, – сказал Лаццаро. – Куда и с каким поручением, этого я не мог никак узнать. Очевидно, тут есть какая-то тайна, тем более что паша уехал так неожиданно, что даже не успел побывать у принцессы.

– Продолжай следить. Он должен скоро вернуться, – приказал Мансур.

– Я принес тебе сведения о галатской гадалке Кадидже, могущественный баба-Мансур, – начал Ходжа Неджиб. – До сих пор тебе была неизвестна причина ненависти, которую питала Кддиджа к толкователю Корана Альманзору и всему его семейству. Теперь эта загадка разрешена.

– Говори, Ходжа.

– Я следовал твоему приказанию, могущественный и мудрый баба-Мансур, и в последнее время часто бывал у старой гадалки, – продолжал Неджиб. – Скоро я добился ее полного доверия, только об Альманзоре и ненависти к нему она продолжала упорно молчать. Но сегодня, благодаря опиуму, она выдала мне последнюю тайну, рассказала мне причину своей ненависти к Альманзору. Жадность побуждала ее к этому.

– Жадность? – спросил Мансур.

– Я давно уже знал, что Кадиджа не без причины ненавидит толкователя Корана и его семью, – заметил Лаццаро.

– Это открытие очень важно, мудрый баба-Мансур, – продолжал Неджиб. – Оно касается важной тайны, которая до этой минуты была от тебя скрыта. Старая Кадиджа знает о сокровище калифов могущественного дома Абассидов, последними потомками которых были Альманзор и его дети.

– Сокровище? – спросил мрачно Мансур.

– Да, мудрый и могущественный шейх! Сокровище, скрытое внутри одной пирамиды.