Немецкие диверсанты. Спецоперации на Восточном фронте. 1941-1942

– Оперуполномоченный, – ответил он перед тем, как присоединиться к толпе.

Нам стало понятно, что не всем присвоено звание старшего лейтенанта. Каждый сам по себе, мы осознали, что на нас пал выбор и мы должны стать лидерами Пятой колонны. Я подумал, что, наверное, на меня обратили внимание, потому что я вынес их испытания. Я не осмелился спросить Вилли, через что прошел он, но, глядя на его лицо, мог наверняка сказать, что это уже не тот мальчик из Пруссии, с которым я познакомился в поезде. Он стал заметно старше, и ему можно было дать больше двадцати лет. Я знал, что то же самое можно было сказать, глядя на меня.

И только когда я сказал ему сдержанно: «Вилли, ты ничуть не изменился с нашей первой встречи», он с горечью произнес: «Зато я чувствую себя на сто лет старше». И я прекрасно понял, что он имеет в виду.

– Вилли, я хочу спросить тебя, хотя так же, как и я, ты можешь не знать этого.

– О чем? – поинтересовался он, серьезно глядя мне в глаза.

– Ну, что случалось с теми, чьи стулья оставались стоять пустыми? Они не сдали экзамены? Потом их места заняли другие, но куда же они сами делись?

– Ты хочешь сказать, что не знаешь этого? – спросил Вилли. – Я много раз думал об этом. Но я знаю, что произошло с ними, и поэтому я еще здесь.

– Ну же, не испытывай мое терпение, скажи мне, – умолял я его.

– Тех, кто не сдали экзамены еще в Зонтхофене, прямо оттуда отправили в армию. А тех, кто не сдал экзамены здесь, в Штаблоке, вынесли ногами вперед.

– Что ты такое говоришь, Вилли?

– Послушай, это же просто как дважды два. Повезло тем, кого отправили в армию, потому что это было только начало, а отправлять отсюда было слишком рискованно, они уже слишком много знали к тому времени. Это простая процедура. Им делали укол, и они мирно засыпали, даже не зная, что уже никогда больше не проснутся. Понимаешь? – продолжал Вилли. – Их родителям посылали телеграмму, в которой говорилось, что их сын героически погиб. Вот и все. Я каждый день смотрел на твой стол, не зная, будешь ли ты сидеть за ним в следующий раз.

– Вилли, не думай, что я такой дурак. Я догадывался, когда валялся с высунутым языком на бетонном полу и когда совсем недавно меня избивали до полусмерти, что со мной произойдет что-то неприятное, если я сдамся. Я решил лучше умереть, чем просить о пощаде.

Вилли похлопал меня по плечу и сказал:

– Зато теперь мы с тобой вывернем Россию наизнанку.

Только через несколько дней мы вновь увидели своих учителей. Я думаю, они ездили в какой-нибудь другой лагерь, другую школу, где обучали других, которые должны были прийти на наше место. Нас снова переодели в немецкую форму и собрали в зале, где начальник нашей школы произнес речь:

– Господа, вы стоите передо мной, и каждому из вас присвоено звание, с которым вы выйдете из Академии. Многие из вас добились здесь фантастических, невероятных успехов, и я горжусь тем, что являюсь начальником этой школы. А теперь я должен сообщить вам самое главное. Адмирал Канарис едет сюда, чтобы поздравить вас лично. А я держу в руке телеграмму, полученную от фюрера: «Желаю всем успехов в будущем. За вами я и вся Германия. Адольф Гитлер».

Теперь, когда все закончилось, было легко и я гордился собой, на какой-то момент мне даже показалось, что, возможно, игра стоила свеч. Первый раз в тот вечер нам позволили посмотреть кино. Мы вели себя так, будто нам было не по восемнадцать, а по восемь лет. Мы кричали, толкали друг друга, чтобы протиснуться в зал дальше других. Попав в зал, мы с Вилли услышали музыку. Нам не хотелось садиться на пол, хотя так было лучше видно, и, оглянувшись, мы заметили два свободных места во втором ряду. Как только мы сели, Вилли нагнулся и прошептал мне на ухо:

– Я надеюсь, это фильм Тома Микса.

Но мне было все равно. Того факта, что мы смотрим кино, было достаточно.

Свет погас, тихо зазвучала музыка, и на экране появилась карта, вся исчерченная множеством красных стрелок. Это была карта Европы, с выделенной Польшей. Голос за кадром рассказывал о расположении немецких войск. Затем карта исчезла и на экране появилась настоящая армия, двигающаяся через страну. Вздох удивления прокатился по залу, но фильм продолжился с рассказом о том, где встретятся немецкая и русская армии, а потом с ними пересечется литовская, вне пределов своей столицы, которая уже оккупирована немецкими войсками.

Из всего увиденного меня ничто особенно не удивило. Польша делила Пруссию на Западную и Восточную, коридор между ними тянулся к Балтийскому морю. Переговоры, чтобы вернуть Германии небольшую территорию, не принесли результатов, и я знал, что рано или поздно войска поведут против Польши. Картинка сменилась, и мы увидели немецких солдат, марширующих по Франции и входящих в Париж. Я понял, что Франция полностью захвачена, французы и англичане побеждены и война здесь уже закончилась.

Вилли толкнул меня локтем в бок.

– Что ты думаешь обо всем этом? – шепнул он. – Пока мы здесь, в этой тюрьме, сидели, как животные в клетках, война шла вовсю. Она уже успела закончиться, пока нас тут муштровали и наказывали неизвестно за что. Теперь, дорогие мальчики, вы свободны и можете отправляться домой, выкинув из своей жизни эти три года.

Я почти согласился с ним, но в этот момент на экране появилась другая картинка. Нам показали наши военно-морские силы, воюющие с англичанами на Средиземноморье, может, то была Африка, а возможно, даже Греция. Так сразу было трудно определить. Значит, война еще не закончена. Мы увидели Муссолини и Гитлера, принимающих парад итальянских вооруженных сил. Стало ясно, что Германия и Италия – союзники, и не оставалось другого выхода, как признать, что мы и в самом деле воюем с Англией. Но почему? И для чего тогда нам нужно было перевоплотиться и стать русскими? Какой в этом был смысл, если мы воевали с Францией, Польшей и Англией? Это было для меня полным шоком и загадкой.

Неожиданно картинка прервалась и включился свет. Заиграл гимн, и мы встали. Занавес на сцене поднялся, и перед нами снова появился начальник нашей школы.

– Господа, – произнес он в микрофон, – без сомнений, только что просмотренный фильм удивил вас, но мы специально держали вас в неведении, чтобы ничто не могло повлиять на вашу основную работу. Но сегодня подошел к концу срок вашего обучения, и сейчас вы имеете право знать, что Германия воюет с империалистическими странами и наша цель – стереть их с лица земли. Мы уже захватили Польшу, Голландию, Бельгию, Францию. Но наш главный враг находится на Востоке, и как раз туда вам предстоит направиться. Мы готовы и не позволим, чтобы кошка напала первой. Ваша задача – обезвредить ее, прежде чем она сможет причинить вам вред. Итак, вы видели лишь частичные успехи германской армии. Я специально прервал фильм, потому что через пять минут сюда прибудет адмирал Канарис со своим окружением, и я хочу, чтобы вы были готовы.

На сцене появился военный оркестр и начал играть марши и мелодии, которые мы никогда не слышали раньше.

Слишком много информации обрушилось на нас сразу, так что трудно было все разложить в голове, но, наконец, я понял, что война с Россией еще не началась.

– Как тебе все это?

– Так или иначе, а они не теряли времени зря, показывая нам другие страны. Теперь осталось посмотреть, что делается в России.

– Да, конечно, – кивнул Вилли.

Через какое-то время под звуки оркестра на сцене появился адмирал Канарис. Он отдал честь, крикнув «Хайль Гитлер!», и мы хором трижды ответили ему: «Хайль!»

Я находился в немного ошеломленном состоянии и поэтому сразу не заметил огромный портрет фюрера.

Наш начальник поправил микрофон, пододвинув его ближе к адмиралу Канарису, и нам разрешили сесть. У меня перехватило дыхание. Казалось, что каждый из находившихся в зале перестал дышать. Наступила абсолютная тишина. И тогда адмирал Канарис начал говорить:

– Многие лица я вижу здесь впервые, но мне доложили, что шестьдесят процентов из вас – это те, кто поступил сюда в самом начале. Для меня огромная честь передать вам слова фюрера о том, что он очень сожалеет, что не смог приехать сюда вместе со мной. Но вот его послание для вас: «Я горжусь каждым из вас в отдельности и всеми вместе. Вы всегда в моем сердце и в мыслях. Весь народ Германии с нами. Да благословит вас всех Бог».

Затем он продолжил свою речь, сказав, что, возможно, каждый из нас в отдельности может быть опаснее для врага, чем целая армия.

– Нет сомнений, что каждый из вас является превосходным специалистом в любой из областей. При необходимости вы сумеете справиться с задачей любой сложности. Уже через несколько дней начнутся занятия, где вас обучат обращению с тяжелой немецкой артиллерией. Ваши новые инструкторы ничего не знают о вашем прошлом, о той школе, которую вы только что окончили, и я уверен, что нет нужды предупреждать вас, что не стоит распространяться на этот счет. Сегодня же вы снова наденете немецкую форму и именно так покинете Академию. Как и прежде, вы – немецкие солдаты. После шести недель вашего обучения здесь вы отправитесь в Пиллау и продолжите свои занятия, только уже в русском обмундировании с русской техникой. Мы приготовили для вас сюрприз: русские танки и оружие, сохранившееся еще со времен финской войны. Но, пожалуйста, обращайтесь с ним очень осторожно, так как это все, что мы имеем. Еще вас научат работать под водой, будут тренировать рыть окопы и так далее. Где бы мы ни воевали и какой мощной ни была бы вражеская защита, задача нашей армии – создать хаос и преодолеть любой кордон. Перед тем как покинуть стены этой школы, вы должны принять присягу перед родителями, фюрером и Родиной; то, что 115-е прусское подразделение военно-морских сил является Пятой колонной, должно быть известно только вам самим, Верховному главнокомандующему Германии, а также вашему непосредственному командиру. А теперь мне осталось лишь пожелать вам удачи.

Снова заиграла музыка, и, спускаясь по ступенькам, он крикнул: «Хайль Гитлер!» В ответ прогремел хор голосов: «Хайль! Хайль! Хайль!

Когда оркестр удалился со сцены, перед нами снова появился начальник школы и произнес:

– Хватит кадров о войне. Забудьте о ней на время и смотрите фильм!

И опять мы, словно восьмилетние мальчики, начали хихикать и веселиться. Может, это и не был Том Микс, но на меня этот фильм произвел неизгладимое впечатление. Кажется, так я не смеялся никогда в жизни. Было такое впечатление, что у здания снесет крышу от стоявшего в зале гогота, а может, я всего лишь забыл, что значит быть просто счастливым. В тот вечер я забыл обо всем, даже о доме. Ничего больше не существовало, кроме ощущения этой радости, все невзгоды отошли на задний план и казались сейчас дурным сном. Это был замечательный вечер. Звонок, напоминавший о наступлении отбоя, так и не прозвонил. Сейчас мы чувствовали себя настоящими мужчинами, более того, мужчинами, важнее которых нет в мире.

Я шел не торопясь, вокруг была темная ночь, а надо мной – небо в тяжелых тучах. Даже свет луны не проникал сквозь мглу, и не было видно ни одной звезды. Но мне все было нипочем. Я чувствовал приближающуюся свободу и почему-то боялся ее. Запрокинув голову к небу, я крикнул что-то по-немецки и засмеялся: мои слова прозвучали с русским акцентом. Интересно было бы, если бы дед или еще кто-нибудь из моей семьи узнал о моих достижениях. Мой отец имел звание старшего лейтенанта, но с тех пор прошли годы, и сейчас он, наверное, стал майором, а может, даже полковником, но, если он до сих пор старший лейтенант, каково ему иметь сына, у которого уже сейчас такое же звание. Все это меня забавляло и казалось нереальным.

Наконец я добрался до своей комнаты, но, когда вошел, она показалась другой, какой-то чужой. Или просто я теперь был свободным человеком, только что вышедшим из тюремного заключения. Я мог приходить, уходить и ложиться спать, когда захочу. Натянув на себя одеяло, я в течение нескольких часов все лежал, размышляя о будущем. Постепенно расслабляясь, я, наконец, задремал, как вдруг пробудился от крика, раздавшегося из темноты:

– Кто ты? Как тебя зовут?

Вскочив в полусне, я ответил автоматически, как часы, и подумал, что это самая жестокая вещь из всего того, что с нами происходило. Дать ощутить глоточек свободы и тут же снова перекрыть дыхание. Я весь взмок.

Затем тот же голос снова рявкнул:

– Вон из-под одеяла!

Я вскочил и встал около кровати, дрожа всем телом, но тут зажегся свет, ослепивший меня, а потом я увидел Вилли, который стоял передо мной: держась за живот, он буквально лопался от хохота. Я был готов убить его, но весь сжался, чтобы не наброситься. Он толкнул меня локтем в ребра и, не переставая смеяться, проговорил:

– Ну, как ты себя чувствуешь, Григорий?

Он еще раз стукнул меня, и на этот раз я ответил ему тем же. Но мой смех скорее напоминал истерику. Ночной кошмар закончился, но я все еще не мог прийти в себя. Вилли сказал, что в лагере никто не ложился спать. Все мальчишки, заходя в комнаты, пугали друг друга.