Но Збышко, который, слушая рассказ Мацька, тоже все приглядывался к Ягенке, думал, видно, о другом, потому что неожиданно сказал:
– Какая же вы красавица!
То ли с досадой, то ли с грустью Ягенка ответила:
– Уж будто вы краше не видывали.
Збышко, положа руку на сердце, мог сказать ей, что не много случалось ему видеть таких красавиц: она просто кипела здоровьем, силой и молодостью. Старый аббат не зря говорил, что Ягенка похожа и на сосенку, и на калину. Все в ней было красиво: и стройный стан, и широкие плечи, и точеная грудь, и алые губы, и быстрые голубые глаза. И оделась она в этот раз получше, чем в лесу на охоте. На шее у нее были красные бусы, шубка, крытая зеленым сукном, была раскрыта на груди, юбка домотканая в полоску, сапожки новые. Даже старый Мацько обратил внимание на красивый наряд девушки и, с минуту поглядев на нее, спросил:
– Что это ты разрядилась, как на праздник?
Но она вместо ответа крикнула:
– Едут, едут!..
Когда телеги въехали во двор, она побежала навстречу, а за нею последовал Збышко. К большому удовольствию Мацька, телеги разгружали до самого заката; каждую вещь старик рассматривал по отдельности и при этом знай похваливал Ягенку. Уже совсем смеркалось, когда девушка стала собираться домой. Когда она хотела сесть на коня, Збышко неожиданно подхватил ее, и не успела она слово вымолвить, как он поднял ее вверх и усадил в седло. Ягенка зарумянилась, как алая зорька, и, повернувшись к нему лицом, сказала вполголоса:
– Какой же вы богатырь!..
Не заметив в темноте ни румянца ее, ни смущения, Збышко рассмеялся и спросил:
– А зверей вы не боитесь?.. Ведь уж ночь!
– На телеге лежит рогатина… подайте мне ее.
Збышко пошел к телеге, достал рогатину и подал ее Ягенке.
– Будьте здоровы! – попрощался он с девушкой.
– Будьте здоровы!
– Спасибо вам за все! Завтра, а нет, так послезавтра я приеду спасибо сказать и вам, и вашему батюшке за ваше доброе сердце.
– Приезжайте! Мы будем вам рады. Ну, трогай!
И, тронув коня, она через минуту скрылась в придорожных кустах.
Збышко вернулся к дяде.
– Вам домой пора.
Но Мацько, не поднимаясь с бревна, сказал:
– Эх! Что за девушка! Все кругом от нее будто стало светлей!
– Это верно!
На минуту воцарилось молчание. Глядя, как в небе зажигаются звезды, Мацько, казалось, о чем-то раздумывал, затем снова сказал будто про себя:
– И ласкова-то, и хозяйка хорошая, а ведь ей всего пятнадцать лет…
– Да, – сказал Збышко, – старый Зых бережет ее как зеницу ока.
– Он говорил, что даст за ней Мочидолы, а там на лугах пасется табунок кобылиц с жеребятами.
– Не в мочидольских ли лесах страшные болота?..
– Зато там бобровьи гоны.
И снова воцарилось молчание. Некоторое время Мацько искоса поглядывал на Збышка, а затем спросил:
– Что это ты так призадумался? Что пригорюнился?
– Да так… знаете… поглядел на Ягенку, и так мне Дануська вспомнилась, даже сердце защемило.
– Пойдем-ка домой, – сказал на это старик. – Поздно уж.
Он с трудом поднялся и, опершись на Збышка, прошел с ним в боковушу.
Мацько так торопил Збышка, что тот на другой же день поехал в Згожелицы. Старик настоял, чтобы племянник для пущей торжественности взял с собою двоих слуг и оделся понарядней, принеся тем самым дань уважения Зыху и выказав ему свою признательность. Збышко уступил старику и уехал, разрядившись, как на свадьбу, все в тот же добытый в бою полукафтан из белого атласа, расшитый золотыми грифами, с золотой оторочкой по низу. Зых принял его с распростертыми объятиями, песни пел и веселился, а Ягенка, переступив порог горницы и увидев молодого рыцаря, остановилась как вкопанная и чуть не уронила баклажку с вином, – ей почудилось, что это к ним явился сам королевич. Девушка так заробела, что за столом сидела в молчании, только то и дело глаза протирала, словно хотела очнуться ото сна. Неискушенный Збышко решил, что она, по неизвестной ему причине, не рада его приезду, и беседовал только с Зыхом, превознося щедрость соседа и расхваливая его владения, которые и в самом деле вовсе не были похожи на Богданец.
Во всем были видны достаток и богатство. Окна в горницах были из рога, остроганного и отшлифованного так тонко, что он был прозрачен почти как стекло. Вместо очага посреди горницы, по углам стояли большие печи с шатрами. Пол из лиственничных досок был чисто вымыт, на стенах – оружие и множество мисок, сверкавших, как солнце, да красивых резных ложечниц с рядами ложек, из которых две были серебряные. Кое-где висели парчовые узорчатые ковры, добытые на войне или приобретенные у коробейников. Под столами лежали огромные рыжие турьи шкуры да шкуры зубров и кабанов. Зых с удовольствием показывал Збышку свои богатства, то и дело приговаривая, что все это дело рук Ягенки. Он повел Збышка и в боковушу, где все пропахло живицей и мятой, а под потолком висели целые связки волчьих, лисьих, куньих и бобровых шкур. Он показал Збышку сушильню для сыра, кладовые с воском и медом, бочки с мукой, кладовые с сухарями, пенькой и сушеными грибами. Затем он повел его в амбары, коровники, конюшни и хлевы, в сараи, где стояли телеги и хранились охотничьи принадлежности и сети, и так ослепил его своим богатством, что Збышко, вернувшись к ужину, не мог скрыть своего изумления.
– Жить не нажиться в ваших Згожелицах, – сказал он хозяину.
– И в Мочидолах у нас почти что такие порядки, – заметил Зых. – Ты помнишь Мочидолы? Это по дороге на Богданец. В старину наши отцы о меже спорили и вызовы посылали друг дружке на поединок, ну а я уж ссориться не стану.
Он поднял кубок меду и, чокнувшись со Збышком, спросил:
– А попеть тебе неохота?
– Нет, – ответил Збышко, – мне вас любопытно послушать.
– Згожелицы, слышь ты, медвежатам достанутся. Только бы они потом не передрались из-за них…
– Каким медвежатам?
– Да сынишкам моим, братишкам Ягенки.
– Да, им зимой лапу сосать не понадобится.
– Что правда, то правда. Ну и Ягенке в Мочидолах найдется кусочек сальца.
– Да уж наверно!
– Что это ты не ешь, не пьешь? Налей-ка нам, Ягенка!
– Да нет, я и ем, и пью вволю.