Потоп

– Ну что же, милые барашки?

– А что?

– Как вы себя чувствуете?

– А ты?

– Эх, если бы не Кмициц, – сказал Раницкий, – мы бы расправились по-своему с панной.

– Попробуй тронь только Кмицица, – запищал Рекуц. Лицо Раницкого все покрылось багровыми пятнами.

– Не боюсь я Кмицица, а тебя тем более. Становись хоть сейчас!

– Прекрасно, – ответил Рекуц.

Оба схватились за сабли, но в эту минуту между ними очутился Кульвец-Гиппоцентавр.

– Видели вы это? – сказал он, потрясая огромным кулачищем. – Видели? Первому, кто поднимет саблю, я размозжу голову.

Сказав это, он посмотрел сначала на одного, потом на другого, точно спрашивая, кто из них первый захочет отведать, но они сейчас же успокоились.

– Кульвец прав, – заметил Кокосинский. – Теперь, больше чем когда-либо, нам нужно согласие. Я советовал бы вам как можно скорее ехать к Кмицицу, чтобы она не успела вооружить его против нас. Хорошо, что мы сдержали себя, хотя, сознаюсь, у меня и язык, и руки чесались. Едемте к Кмицицу. Она будет на нас жаловаться, так мы тоже зевать не будем. Сохрани Бог, если он нас оставит. На нас сейчас же сделают облаву, как на волков.

– Пустяки, – сказал Раницкий. – Ничего с нами не сделают. Теперь война: мало ли таких же бесприютных, как мы, шатается по свету. Наберем себе товарищей, и тогда пусть нас ищут. Дай руку, Рекуц, я тебя прощаю.

– Я бы тебе уши обрезал, – пропищал Рекуц, – но так и быть, помиримся. Общая у нас обида!

– Указать на дверь таким кавалерам, как мы! – воскликнул Кокосинский.

– И мне, в чьих жилах течет сенаторская кровь! – прибавил Раницкий.

– Нам, доблестным людям и шляхте!

– Заслуженным солдатам!

– Беднякам!

– Невинным сиротам!

– Хоть я еще и не совсем без подметок, а ноги у меня начинают мерзнуть, – сказал Кульвец. – Что мы здесь будем стоять, как нищие? Нам пива не поднесут. Мы здесь не нужны. Сядемте и поедем, а людей лучше всего отправить назад, – без оружия и пороху они для нас бесполезны.

– В Упиту?

– К Ендреку, нашему дорогому приятелю. Ему мы пожалуемся.

– Как бы только с ним не разъехаться.

– На коней, Панове, трогайте.

Все сели на лошадей и отправились в путь, сдерживая свой гнев и стыд. За воротами Раницкий повернулся и погрозил кулаком по направлению к дому.

– Эх, крови мне, крови!..

– Если только мы когда-нибудь поссоримся с Кмицицем, мы еще вернемся сюда и расправимся как надо.

– Это возможно.

– Бог нам поможет, – прибавил Углик.

– Иродова дочь, тетерька проклятая!

Осыпая такими проклятиями молодую девушку, а порою браня и друг друга, они доехали до леса. Только миновали они несколько деревьев, как огромная стая ворон закружилась над их головами. Зенд начал пронзительно каркать, и тысячи голосов ответили ему сверху. Стая спустилась так низко, что лошади начали пугаться шума крыльев.

– Замолчи ты, – крикнул на Зенда Раницкий. – Еще накличешь какую-нибудь беду. Каркает над нами это воронье, точно над падалью.

Но другие смеялись: Зенд не переставал каркать. Вороны опускались все ниже, и шум их крыльев смешивался с пронзительным карканьем. Глупые, они не поняли этого дурного предзнаменования.

Проехав лес, они увидели Волмонтовичи и прибавили шагу; был сильный мороз, и они очень озябли; до Упиты было еще далеко. Но по деревне им пришлось ехать медленнее, так как вся дорога была запружена людьми, возвращавшимися из церкви. Шляхта поглядывала на незнакомцев, отчасти догадываясь, кто они и откуда. Молодые девушки, слышавшие обо всем, что творилось в Любиче, и о том, каких грешников привез с собой Кмициц, присматривались к ним с еще большим любопытством. А они ехали, гордо подняв головы, приняв воинственные позы, в бархатных кафтанах, в рысьих шапках и на прекрасных лошадях. Видно было, что это действительно храбрые солдаты. Они ехали в ряд, никому не уступая дороги, и лишь по временам покрикивая: «Прочь с дороги!» Некоторые из Бутрымов посматривали на них исподлобья, но уступали; а они говорили между собой о шляхте.

– Обратите внимание, Панове, – говорил Кокосинский, – какие здесь все рослые мужики – настоящие зубры, и каждый волком смотрит.

– Если бы не рост и не эти громадные сабли, их можно было бы принять за мужиков, – сказал Углик.

– А сабли-то какие, – заметил Раницкий. – Хотелось бы мне с кем-нибудь из них помериться.

И он начал размахивать руками.

– Он бы так, а я так! Он так, а я так – и шах.

– Тебе нетрудно доставить себе это удовольствие: с ними немного хлопот.

– А я предпочел бы иметь дело вот с этими девушками, – сказал Зенд.

– Елки, а не девушки! – воскликнул Рекуц.

– Не елки, а сосны. А щеки как расписные.

– Трудно усидеть на лошади, видя таких красавиц.

Выехав из «застенка», они опять пустились рысью. Через полчаса подъехали к корчме, называемой «Долы», стоявшей на полдороге между Волмонтовичами и Митрунами. Бутрымы и их жены и дочери обычно останавливались здесь, чтобы отдохнуть и согреться во время морозов. Поэтому перед постоялым двором молодые люди увидели несколько саней и несколько верховых лошадей.

– Выпьем-ка водки, а то холодно, – предложил Кокосинский.

– Не мешает, – ответили все хором.

Они сошли с лошадей и привязали их к столбам, а сами вошли в громадную темную корчму. В ней они застали множество людей. Шляхта, сидя на скамьях или стоя кучками у стойки, потягивала пиво или крупник, приготовленный из масла, меду, водки и кореньев. Здесь собрались почти одни мрачные, неразговорчивые Бутрымы, и в избе не было почти никакого шума. Все они были одеты в кафтаны из серого домашнего сукна на бараньем меху, в кожаные пояса с саблями в черных железных ножнах. Этот однообразный костюм делал их похожими на какое-то войско. По большей части это были старики лет шестидесяти или юноши, так как остальные отправились в Россиены.

Увидев оршанских кавалеров, все отошли от стойки и с любопытством стали к ним присматриваться. Их выправка и молодецкий вид понравились воинственной шляхте; временами слышались вопросы: «Это из Любича?» – «Да, это товарищи Кмицица». – «Так это они?» – «Как же».