Пан Володыевский

Пан Васильковский во главе своей конницы бросался на янычар, нисколько не заботясь о своей безопасности. Но насколько опытный косарь превосходит хотя бы и более сильного, но менее опытного работника, – ибо когда последний уже обливается потом, то первый равномерно подвигается вперед, снимая полосы ржи, – так Володыевский превосходил пылкого юношу. Перед самой стычкой с янычарами он пустил драгун вперед, а сам остался несколько позади, чтобы следить за всем ходом сражения. Стоя в отдалении, он внимательно смотрел вперед и в самый разгар битвы ежеминутно врезался в ряды неприятеля, ударял и направлял куда следует, потом опять давал битве переместиться и снова следил и снова бросался. Как это всегда бывает в битве с пехотой, так случилось и в этот раз – конница в своей стремительности опередила спасающихся бегством. Несколько десятков янычар, не имея возможности бежать по направлению к реке, бросились обратно в город, намереваясь скрыться в подсолнечниках, растущих тут же перед домами. Но Володыевский заметил их, догнал двух, которые были впереди, и, слегка взмахнув саблей, дал им два легких удара. Они тотчас упали, обливаясь кровью и корчась в судорогах, и испустили дух. Увидав это, третий выстрелил в маленького рыцаря из янычарского ружья, но промахнулся, а маленький рыцарь ударил его острием сабли между носом и ртом и уложил на месте. Потом немедля бросился за другими. Крестьянский мальчик так скоро не собирает грибы, растущие в кучке, как он покончил с ними, прежде чем они достигли подсолнечников. Только двух последних схватили жители Жванца; Володыевский приказал их оставить в живых.

Сам он, уже несколько разгоряченный, увидев, что янычар приперли к реке, бросился в самый разгар битвы и, поравнявшись с драгунами, принялся за работу. Он взмахивал саблей то перед собой, то вправо, то влево, раздавал легкие удары, и за каждым таким ударом летела на землю белая шапка янычара. Янычары с криком ужаса столпились вокруг него, а он удвоил быстроту ударов, хотя сам оставался спокоен: ни один глаз не мог уже уследить за движениями его сабли и различить, кого он рубит и кого колет; вокруг него образовался светящийся круг от сабли.

Пан Ланцкоронский, который давно уже слышал о нем как о величайшем мастере фехтовального дела, но который никогда еще не видал его за работой, перестал сражаться и глядел в изумлении, не веря своим глазам, что один человек, хотя бы и величайший мастер своего дела, хотя бы и знаменитый рыцарь, мог совершить такие чудеса. Ланцкоронский схватился за голову, его товарищи слышали, как он все повторял: «Ей-богу, это превосходит все, что о нем говорили». Другие же кричали:

– Смотрите, вы нигде ничего подобного не увидите!

А Володыевский все продолжал работать.

Наконец янычар оттеснили к реке, и они в беспорядке бросились на плоты. Паромов было много, а людей возвращалось меньше, чем пришло, и они поместились быстро.

Тотчас же задвигались тяжелые весла, и вскоре между янычарами и поляками образовалось расстояние, которое с каждой минутой все увеличивалось… С паромов янычары стали стрелять из своих ружей. Драгуны ответили им из пистолетов. Целые облака дыма поднялись над рекой и длинной полосой потянулись вдоль берега. Паромы с янычарами все отдалялись. Драгуны, одержав победу, подняли крик и, угрожая кулаками отъезжающим, вопили им вслед:

– А что, собака, пойдешь еще? Пойдешь?

Пан Ланцкоронский, несмотря на то, что пули еще шлепались в воду, тут же на берегу реки обнял Володыевского.

– Глазам своим я не верил! Это просто чудеса, чудеса, достойные пера. А Володыевский на это:

– Врожденная способность и практика – вот и все! Ведь в скольких сражениях я участвовал!

Тут, в свою очередь обняв пана Ланцкоронского, маленький рыцарь освободился из его объятий и, взглянув на берег, воскликнул:

– Поглядите только, и вы увидите нечто еще более примечательное!

Подкоморий, обернувшись, увидал стоявшего на берегу офицера: он прицеливался из лука.

Это был пан Мушальский.

Знаменитый стрелок из лука до сих пор сражался наряду с другими, но теперь, когда янычары отдалились настолько, что пули уже не могли долетать до них, он вынул лук и, остановившись на более возвышенном месте, сначала попробовал пальцем тетиву, а когда она зазвенела, приложил к ней стрелу и прицелился. Володыевский и Ланцкоронский обернулись к нему именно в эту минуту. Чудная была картина! Стрелок сидел на коне, левую руку держал прямо, а в ней лук, как бы сжатый в клещах, правую же он все сильней прижимал к груди, так что даже жилы напряглись у него на лбу – и спокойно прицеливался. Вдали под облаками дыма виднелись несколько паромов, двигавшихся по реке, которая из-за таяния снегов в горах сильно разлилась и в этот день была так прозрачна, что в ней отражались и паромы, и сидевшие на них янычары. Пистолеты на берегу умолкли, и глаза всех устремились на пана Мушальского или по тому направлению, куда должна была полететь смертоносная стрела.

Вдруг громко зазвенела тетива, и гонец смерти вылетел из лука. Ничей глаз не мог уследить за его полетом, но все тотчас же заметили, что стоявший у весла здоровенный янычар развел руками и, зашатавшись, упал в воду; под его тяжестью брызнула во все стороны вода, а пан Мушальский сказал:

– Для тебя, Дыдюк! Потом он взял другую стрелу.

– В честь пана гетмана! – сказал он товарищам.

Все затаили дыхание, и минуту спустя опять засвистело в воздухе, и второй янычар упал на паром. На всех паромах быстрее заработали весла, прорезая ясную поверхность воды. Несравненный стрелок из лука с улыбкой обратился к маленькому рыцарю и сказал:

– В честь вашей достойной супруги, ваша милость!

И в третий раз он натянул свой лук и в третий раз пустил смертоносную стрелу, и она в третий раз погрузилась в человеческое тело. На берегу раздался крик восторга и крик бешенства на паромах. Потом пан Мушальский повернул назад, его примеру последовали и остальные сегодняшние победители, и все направились в город.

На обратном пути они с удовольствием посматривали на жатву этого дня. Ордынцев погибло немного, они почти не вступали в бой и, рассеявшись, переправились через реку; но зато несколько десятков янычар лежали, как срезанные снопы. Некоторые из них еще метались, но все уже были ограблены слугами пана подкомория.

Глядя на них, пан Володыевский сказал:

– Это очень храбрая пехота, она идет в бой, как кабан на охотника, но она далеко не так обучена, как шведы.

– Они так дружно дали залп, точно один человек, – заметил пан подкоморий.

– Но это случилось само собою, а не благодаря их умению – их не обучают военному делу. Это была султанская гвардия, кроме них есть еще и регулярные янычары, те значительно хуже.

– Ну и задали же мы им трепку! Бог милостив, если мы начинаем войну такой важной победой!

Но опытный Володыевский был другого мнения.

– Не велика эта победа и не значительна. Хорошо и это – ободрятся люди, мало бывшие в сражениях, ободрятся и жители города, но другого значения она не будет иметь.

– Неужели вы думаете, что язычники не падут духом?

– Язычники духом не падут! – ответил Володыевский.

Разговаривая так, они подъехали к городу, где им выдали тех двух янычар, взятых в плен живыми, которые, спасаясь от сабли Володыевского, хотели спрятаться в подсолнечниках.

Один был слегка ранен, другой совсем здоров и полон бодрости. Остановившись в замке, маленький рыцарь приказал пану Маковецкому допросить его; сам он хотя и понимал по-турецки, но не мог свободно говорить на этом языке. Пан Маковецкий допрашивал, стоит ли в Хотиме султан и скоро ли он думает подойти к Каменцу?

Турок давал ясные показания, но держал себя гордо.

– Падишах здесь, – ответил он. – В лагере говорили, что Галил и Мурад-паши должны переправиться на другую сторону, взяв с собой мегентисов, которые тотчас же начнут копать рвы. Завтра или послезавтра настанет час вашей погибели.

Тут пленник подбоченился и, уверенный в грозе султанского имени, продолжал:

– Безумные ляхи! Как осмелились вы на глазах повелителя нападать на его людей и убивать их? Неужели вы думаете, что вы не избежите страшного наказания? Или, быть может, думаете, что вас защитит эта маленькая крепость? Кем будете вы через несколько дней, если не невольниками? Кто вы теперь, как не псы, нападающие на своего господина?

Маковецкий старательно все записывал, но пан Володыевский, желая наказать дерзкого пленника, ударил его по лицу. Турок оторопел, но тотчас же проникся уважением к маленькому рыцарю и стал выражаться гораздо приличнее.

Когда по окончании допроса его вывели из залы, пан Володыевский сказал:

– Надо этих пленников вместе с их показаниями тотчас отправить в Варшаву: там, при дворе короля, все еще не верят в войну.

– Что это за мегентисы, с которыми будут переправляться Галил и Мурад? – спросил пан Ланцкоронский.

– Мегентисы – это инженеры, которые будут возводить земляные укрепления для пушек, – отвечал Маковецкий.

– А как вы думаете, Панове, правда ли то, что говорил этот пленник?

– Если вам угодно, ему можно будет прижечь пятки, – ответил Володыевский. – У меня есть вахмистр, который расправился с Азыей Тугай-беевичем, он в этих делах большой мастер. Но, по-моему, янычар сказал правду: немедленно начнется переправа и препятствовать этому мы, конечно, не сможем, если бы даже нас было в сто раз больше! Нам не остается ничего другого, как возвращаться в Каменец.

– Под Жванцем мне так повезло, что я готов бы запереться в этой крепости, – сказал пан подкоморий, – только бы иметь уверенность, что вы время от времени будете присылать мне подкрепления из Каменца. А там будь что будет!

– У них двести пушек, – ответил Володыевский, – а если они переправят через реку тяжелые орудия, то крепость не устоит и одного дня. Я сам хотел в ней запереться, но теперь вижу, что это бесполезно.

Остальные присоединились к мнению маленького рыцаря. Пан Ланцкоронский некоторое время настаивал на том, что он останется в Жванце, но он был слишком опытный солдат, чтобы не согласиться с Володыевским. Размышления его прервал Васильковский, который вбежал, запыхавшись.

– Мосци-панове, – сказал он, – весь Днестр покрыт плотами, даже реки не видно.

– Переправляются? – спросили все в один голос.

– Как видите! Турки на плотах, а чамбулы вплавь. Пан Ланцкоронский не колебался более.

Он тотчас велел бросить в воду старые замковые орудия, а вещи по возможности спрятать куда-нибудь или увезти в Каменец. Володыевский вскочил на лошадь и во главе своего отряда двинулся к отдаленной возвышенности, чтобы посмотреть на переправу. Галил и Мурад-паши действительно переправлялись. Куда ни взглянешь, всюду виднелись паромы и плоты. Весла мерно ударяли по светлой поверхности воды. Ехали янычары и спаги в огромном количестве на судах, которые уже давно были заготовлены в Хотиме. Кроме того, на берегу, вдали, стояли большие массы войск. Володыевский предполагал, что турки начинают строить мост, но султан еще не двинул главных сил. Между тем подъехал пан Ланцкоронский со своими людьми, и оба они, с маленьким рыцарем направились к Каменцу. В городе их ожидал пан Потоцкий. Вся его квартира была переполнена старшими офицерами, а на дворе стояла толпа мужчин и женщин, встревоженная, озабоченная и с нетерпением ждущая известий.

– Неприятель переправляется, и Жванец занят! – сказал маленький рыцарь.

– Работа окончена, и мы ждем его! – ответил пан Потоцкий. Известие это дошло до толпы, и она взволновалась, как бушующее море.

«К воротам, к воротам! – раздавались по городу крики. – Неприятель в Жванце!» Горожане и горожанки бежали к крепостным воротам, но солдаты не хотели пускать их на места, занятые служебными постами.

– Ступайте домой, – кричали они толпе, – если вы будете мешать обороне, то жены ваши скоро увидят турок вблизи!

Впрочем, в городе не особенно тревожились; весть о сегодняшней победе, конечно, преувеличенная, уже успела облететь весь город. Преувеличивали ее и солдаты, которые рассказывали всякие чудеса об этой стычке.

– Пан Володыевский разбил янычар, гвардию самого султана, – повторяли все. – Не язычникам тягаться с паном Володыевским! Он убил самого пашу. Не так страшен черт, как его малюют! Ведь вот – не устояли перед нашими войсками! Так вам и надо, собачьи дети! На погибель и вам и вашему султану!

Горожанки еще раз появились у окопов, у башен, у ворот, но теперь уже они пришли нагруженные фляжками водки, вина и меду. На этот раз их приняли охотно, и среди солдат начался пир. Пан Потоцкий не препятствовал, желая поддержать в солдатах бодрость и веселость, а так как в городе и в крепости военных припасов было в изобилии, то он позволил даже давать залпы, в надежде, что, если только их услышит неприятель, он ими немало смутится.

Между тем пан Володыевский, дождавшись сумерек в квартире генерала Подольского, сел на лошадь и в сопровождении слуги пробрался тайком к монастырю, желая как можно скорее повидаться с женой. Но его хитрость ни к чему не привела. Его узнали, и тотчас же многочисленная толпа окружила его лошадь. Раздались громкие приветствия и крики. Матери поднимали к нему детей. «Вот он, смотрите и запомните!» – повторяли бесчисленные голоса. Все смотрели на него с восторгом. Но особенно изумляла людей, не знавших военного дела, его маленькая фигурка. Они никак не могли понять, каким образом такой маленький человек, с таким веселым лицом, мог быть самым страшным рыцарем Речи Посполитой, с которым никто не мог равняться? А он ехал среди толпы и время от времени шевелил своими рыжими усиками и улыбался. Все это его радовало. Приехав в монастырь, он попал прямо в объятия Баси. Она уже знала о его сегодняшних подвигах, о его мастерских ударах; минуту назад у нее был пан подкоморий подольский и, как очевидец, дал ей подробный отчет обо всем. Как только пан подкоморий начал свой рассказ, Бася тотчас позвала всех бывших в монастыре дам, и пани Потоцкую, и пани Маковецкую, и Гумецкую, и Кетлинг, и пани Богуш, и Хоцимирскую. И чем больше рассказывал пан подкоморий, тем больше она гордилась. Володыевский пришел тотчас после того, как разошлись женщины. Когда они поздоровались, маленький рыцарь, страшно утомленный, сел ужинать. Бася, сидя рядом с ним, сама накладывала ему на тарелку, подливала меду в кубок. Он пил и ел охотно, так как весь день у него не было ни крошки во рту. В промежутках он рассказывал ей кой о чем, а Баська слушала с горящими глазами, по обыкновению встряхивая своим хохолком:

– Ara! Ну и что же? Ну и что же?

– Среди них есть сильные люди, но турка, искусного в фехтовальном деле, трудно встретить! – говорил маленький рыцарь.

– Значит, и я могла бы с любым сразиться?

– Могла бы, но только я тебя не возьму!

– А если б хоть разик!.. Знаешь, Михал, когда ты уходишь за стены, я даже не тревожусь. Я знаю, что с тобой никто не справится!

– А разве меня не могут подстрелить?

– Молчи! Разве нет Бога над нами? Ты не дашь себя зарубить – это главное!

– Одному или двум не дамся!

– Ни троим, Михалок, ни четверым!

– Ни четырем тысячам! – сказал Заглоба, передразнивая ее. – Если бы ты знал, Михал, что она выделывала во время рассказа пана подкомория. Я чуть не лопнул от смеха! Ей-богу! Носом фыркала, как коза, и по очереди смотрела в лицо каждой бабе, чтобы убедиться, достаточно ли она восхищается. Под конец я испугался, как бы она не вздумала кувыркаться от радости, а это было бы не совсем приличное зрелище!

Маленький рыцарь слегка потянулся – он очень устал, потом вдруг обнял жену и сказал:

– Моя квартира в крепости уже готова, но как мне не хочется туда возвращаться! Баська, уж не остаться ли мне здесь?

– Как хочешь, Михалок! – ответила Бася, опуская глаза.

– Ха! – воскликнул Заглоба. – Меня уж здесь считают старым грибом, а не мужчиной – настоятельница позволяет мне жить в монастыре. Но я отомщу за это! Вы заметили, как мне подмигивала пани Хоцимирская! Вдовушка она… ладно! Больше я ничего не скажу!

– Ей-богу, останусь! – сказал маленький рыцарь. А Бася на это:

– Только бы тебе отдохнуть хорошенько!

– Почему же ему не отдохнуть? – спросил Заглоба.

– Потому, что мы будем говорить, говорить, говорить!

Пан Заглоба стал искать свою шапку, чтобы идти на покой; наконец нашел ее, надел на голову и сказал:

– Не будете вы говорить, говорить, говорить! И он ушел.