Братья

– Благородный поступок, Годвин, но, доведи ты его до конца, я не поблагодарил бы тебя. Султан, мы благодарны вам за дарованную жизнь, хотя, если бы вы пролили эту невинную кровь, вы, конечно, запятнали бы свою душу. Можем мы проститься с нашей кузиной Розамундой перед отъездом?

– Нет, – ответил Салах ад-Дин, – сэр Годвин уже простился с ней. Этого довольно, завтра она узнает истину. Уезжайте и не возвращайтесь больше.

– Будет то, что велит судьба, – произнес Годвин.

Д'Арси поклонились и ушли.

У дверей мрачного подземелья им отдали их мечи и подвели двух хороших лошадей. Воины проводили их к посольству Иерусалима, которое с восторгом приветствовало славных рыцарей. Д'Арси простились с епископом Эгбертом, и старик заплакал от радости, видя, что они освобождены, хотя сам он остался в плену. С наступлением ночи члены посольства, братья и эскорт из воинов султана уехали из-под стен Аскалона. Д'Арси рассказали друг другу все, что случилось с ними, и, услышав о печали Розамунды, Вульф с трудом удержался от слез.

– Нам дарована жизнь, – сказал он, – но как мы спасем ее? Пока с ней была Масуда, мы все-таки могли надеяться, но теперь, мне кажется, все пропало.

– Нужно надеяться на Бога, – возразил Годвин. – Он все в силах сделать, даже освободить Розамунду. А если Масуда на воле, мы вскоре услышим о ней, поэтому не будем унывать.

Однако, несмотря на эти бодрые слова, душу Годвина давила тяжесть, он боялся, сам не зная чего. Ему чудилось, что какой-то ужас подходит к нему или к кому-то, кто ему близок и дорог. Все глубже и глубже погружался он в эту бездну страха, наконец чуть не закричал громко, и холодный пот выступил на его лбу. Вульф увидел его лицо при свете луны и спросил:

– Что с тобой, Годвин? Нет ли у тебя тайной раны?

– Да, брат, у меня душа болит. Несчастье, большое несчастье грозит нам.

– Это не новость, Годвин, в стране крови и печали. Встретим его, как встречали прежде.

– Ах, нет, – прошептал Годвин, – я боюсь, что опасность грозит Розамунде или Масуде…

– Тогда, – предложил Вульф, бледнея, – раз мы ничего не можем сделать, помолимся, чтобы ангел послал спасение…

– Да, – согласился Годвин. И, двигаясь посреди песков пустыни, под светом молчаливых звезд, они молились Божьей Матери и своим святым Петру и Чеду.

Занималась заря, и при виде первых лучей воины Салах ад-Дина поехали обратно, сказав братьям, что теперь они в своей собственной стране. Целую ночь скакали д'Арси. Низменность осталась позади, теперь перед ними вилась дорога среди холмов, вдруг она сделала поворот, и в горячем, пламенном свете поднимающегося солнца перед д'Арси явилось зрелище до того прекрасное, что братья, опередившие весь остальной отряд посольства, остановили своих коней: вдали, раскинутый на холмах, виднелся святой город Иерусалим; красный в лучах рассвета, точно омытый кровью своих поклонников, высился большой крест над мечетью Омара, крест, которому вскоре предстояло пасть.

На предложение Салах ад-Дина пощадить всех граждан святого города, если они сдадутся, посольство привозило ему отказ. Теперь, возвращаясь в Иерусалим и взглянув на город во всем его величии, послы громко застонали, предчувствуя его судьбу.

Годвин тоже застонал, но не из-за судьбы Иерусалима. Его охватил последний ужас. Ему показалось, что все стемнело кругом, только мечи блеснули во мраке, и женский голос прошептал его имя. Схватившись за луку седла, он качнулся взад и вперед… И внезапно страдание исчезло. Ему почудилось, будто странный ветер пронесся мимо него и коснулся его волос, глубокий, неземной покой охватил его душу, весь мир как бы отошел, а небо приблизилось.

– Кончено, – сказал он Вульфу, – боюсь, что Розамунда умерла.

– Если так, мы должны поспешить за ней, – со слезами ответил Вульф.

IX. Что случилось с Годвином

Миль за семьдесят до Иерусалима, в деревне Биттир, посольство сошло с коней, чтобы отдохнуть, потом снова двинулось вперед по долине, надеясь еще до полуденного зноя доехать до Сионских ворот. В конце этой долины поднимался выступ горы, с которого глаз мог охватить всю ее целиком. Вот на хребте выступа внезапно вырисовались фигуры мужчины и женщины на великолепных лошадях. Вся маленькая толпа иерусалимских послов остановилась, боясь, что появление этих всадников предвещает нападение и что наездница – мужчина, переодевшийся в женское платье, чтобы обмануть их. Между тем стоявшие на гребне повернули лошадей и, не обращая внимания на крутизну, быстро понеслись вниз. Вульф с удивлением посмотрел на скакавших и сказал Годвину:

– Мне вспомнилась наша поездка подле Бейрута. Мне даже кажется, что это именно тот араб, который сидел позади меня, что эта женщина ехала с тобой, что это лошади Огонь и Дым, ожившие вновь. Заметь: они несутся как вихрь, так они сильны и ловки.

Почти в ту же минуту незнакомые наездники подскакали к посольству, и араб по-восточному приветствовал всех. Годвин рассмотрел его лицо и тотчас же узнал старика по прозвищу Сын Песка, который привел им лошадей Огня и Дыма.

– Господин, – обратился араб к предводителю иерусалимского посольства, – я приехал, чтобы попросить одной милости от рыцарей, которые путешествуют вместе с вами. Надеюсь, они, владевшие моими лошадьми, не откажут мне. Вот эта женщина, – и он указал на фигуру в покрывале, – моя родственница, которую я хочу передать в руки ее друзей в Иерусалиме, но боюсь сделать это лично – здешние горцы враждуют с моим племенем. Она христианка и не шпионка, но не может говорить на вашем языке. Подле южных ворот [9 - Скорее всего, речь идет о Сионских воротах.] ее встретят родственники. Я все сказал.

– Пусть рыцари сами решат, – пожал плечами глава посольства и пришпорил лошадь.

– Конечно, мы отвезем ее, – согласился Годвин, – хотя не знаю, что мы будем делать с ней, если друзья не встретят ее. Но, пожалуйста, поедем с нами.

Она повернула голову к арабу, точно спрашивая его о чем-то, и он повторил ей слова Годвина, тогда она пустила, свою лошадь между конями братьев.

– Может быть, – продолжал араб, – теперь вы лучше узнали наш язык, чем знали тогда в Бейруте, однако даже в таком случае, прошу вас, не беспокойте разговорами эту женщину и не просите ее сбросить вуаль с лица, потому что это не в наших обычаях. До города всего час пути. Это будет платой за тех хороших лошадей, которые, как мне сказали, совсем недурно служили вам на узком мосту и неплохо несли вас по низменности и горам, когда вы бежали от Синана, хорошо также держались кони в злой день Хаттинской битвы, когда вы сбили с седла Салах ад-Дина и убили Хасана.

– Будет исполнено, – заверил Годвин, – мы благодарим вас, Сын Песка, за тех коней.

– Отлично. Когда вам понадобятся еще кони, велите выкрикнуть на рыночной площади, что вы желаете видеть меня. – И он начал поворачивать свою лошадь.

– Стойте! – крикнул Годвин. – Что вы знаете о Масуде, вашей племяннице? Она с вами?

– Нет, – тихо ответил араб, – но она приказала мне прийти за ней в один сад, знакомый вам, подле стен Аскалона; она скоро покинет лагерь Салах ад-Дина. Итак, я поеду туда, прощайте. – И с поклоном закутанной женщине он передернул поводьями и, как стрела, умчался по той дороге, по которой приехали братья.

Годвин вздохнул с облегчением. Если Масуда просила дядю встретиться с ней, она, по крайней мере, была в безопасности. Значит, не ее голос прошептал его имя в темноте ночи, когда им владел ужас – ужас, может быть, рожденный тем, что он вынес раньше. Потом он оглянулся и увидел, что Вульф смотрит на женщину, которая ехала немного позади них, и упрекнул его, заметив, что раз он не имел права говорить с ней, он не должен был и смотреть на нее.

– Жаль, – посетовал Вульф, – потому что, хотя она закутана, это, должно быть, благородная женщина, и она хорошо ездит верхом. Да и конь у нее великолепный, вероятно, брат или двоюродный брат моего Дыма. Может быть, в Иерусалиме она согласится продать нам его?

Итак, они поехали, не глядя больше на свою спутницу, зато она пристально вглядывалась в них.

Вот наконец и ворота Иерусалима. Под ними толпилось множество народа, все ждали возвращения посольства. Большая часть толпы отправилась вслед за ним, чтобы узнать, привезло оно мир или войну.

Тут Годвин и Вульф переглянулись, не зная, куда ехать или где отыскать родственников своей закутанной спутницы, так как близ них не осталось никого. На противоположной стороне улицы виднелась арка, а за аркой сад, казалось, пустынный. Они въехали в него, чтобы посоветоваться, закутанная женщина следовала за ними.

– Мы в Иерусалиме и можем поговорить с ней, – сказал Вульф, – нужно же нам узнать, куда отвезти ее.

Годвин кивнул головой.

– Госпожа, – проговорил он по-арабски, – мы исполнили данное нам поручение. Пожалуйста, скажите нам, где родственники, которым мы должны передать вас?

– Здесь, – прозвучал нежный голос.

Они окинули взглядом заброшенный сад, в котором были навалены камни и мешки с землей на случай осады, и, не заметив никого, ответили:

– Мы не видим их.

Всадница сбросила с себя плащ, но не покрывало, и братья увидели ее платье.

– Клянусь святым Петром, – воскликнул Годвин, – я узнаю вышивку. Масуда! Это вы, Масуда?

Покрывало тоже упало, перед ними была женщина, похожая на Масуду, а между тем не она. Волосы были причесаны, как у нее, украшения и ожерелье, сделанное из когтей львицы, которую убил Годвин, принадлежали ей, кожа на лице отливала богатым румянцем аравитянки, даже маленькая родинка чернела на ее щеке, но братья не могли видеть ее глаз, так как она наклоняла голову. И вдруг с легким стоном всадница подняла голову и посмотрела на д'Арси.

– Розамунда, это сама Розамунда! – задыхаясь, вскрикнул Вульф. – Розамунда под видом Масуды! – И он скорее упал, чем соскочил с лошади и подбежал к ней, говоря: – Боже, благодарю Тебя!

Она в полуобмороке соскользнула с седла в его объятия. Годвин стоял, отвернув голову.

– Да, – сказала Розамунда, немного приходя в себя. – Это я, я ехала с вами, и ни один из вас не узнал меня…

– Разве наши глаза могут пронизывать тяжелые покрывала? – с неудовольствием заметил Вульф. Годвин же спросил странным, напряженным голосом: