– Ну, как же…
– Не старайся. А то еще от натуги лопнешь…
– Слушай, ты можешь помолчать, а? Пристала… липучка… Хуже маленькой.
– Опять не в духе? Что случилось? Прокурор наподдавал, да? Пусть и так, но зачем на мне и сынуле злость срывать?
– Не мели! – огрызнулся Сергей Юрьевич. – Ты хорошо знаешь, как он ко мне относится.
– Тогда – тем более нет повода злиться.
– Я? Злюсь? Да ты не знаешь, как по-настоящему злится муж. Походила бы с недельку с синяками – поняла бы. И надолго.
– Этого еще не хватало, – обидчиво произнесла Марина. – Попробуй, если кулаки зудятся. Но… прежде подумай хорошо. Ты меня знаешь: обид не прощаю никому, а муженьку – тем более не прощу.
– Гор-дая, – язвительно протянул муж.
– А ты как думал?
– Ну, будет, – примирительно сказал он. – Извини.
– Может, все-таки расскажешь, что случилось?
– Да, так…
– Расскажи – легче будет.
Яблоков-старший допил чай, оставшийся кусочек пирожка засунул в рот. Жевал медленно, сосредоточенно. И молчал.
– Ну же! – Жена не отставала. По опыту знала: выговорившись, тот станет сразу другим.
– Понимаешь, шеф к себе вызывал…
– И что?
– Степаныч «обрадовал». Решил, говорит, передать мне для расследования убийство двух женщин.
– Пока что-то никак в толк не возьму: в чем проблема?
– А в том, что я отказался, тем самым сильно расстроил шефа. Он недоволен. А ты знаешь, как я ценю и уважаю Степаныча. Он для меня как батя. Я тебе говорил, как по-отцовски ко мне отнесся, когда по распределению из института прибыл под его начало стажером. Опекал. Натаскивал. Обучал. Да, у меня красный диплом имелся. Но, оказалось, на практике его недостаточно. Если бы не он…
– Был бы кто-нибудь другой: мир не без добрых людей.
– Не говори так! Степаныч – один, и других таких не бывает, не может быть!
– Преувеличиваешь.
– Ни капли… Пройдя курс стажера, оставил у себя. Потом, когда его стали направлять в Афганистан, позаботился и обо мне: с собой взял. Без таких, как ты, сказал Степаныч, там нельзя.
– По-прежнему не понимаю: если так боготворишь его, то зачем отказался? Это или еще какое-то убийство – какая разница. Все равно без работы-то не оставят.
– Тебе не понять…
– Да… куда уж мне, – обиделась жена.
– Не мог я браться за это дело.
– Почему?!
– Причин несколько: во-первых, я не смогу быть объективным, так как преступление совершено в соседнем с нами доме. Здесь я многих знаю с детства, меня – тоже. Будет неэтично, если этим делом буду заниматься именно я.
– Шефу об этом сказал?
– Да.
– И что он?
– Не одобряет, хотя и настаивать не стал. Я ему также сказал, что на мне «висит» уже одно убийство. Заковыристое дело: три подонка убили мужика, согласившегося подвезти их на своей машине до дома. Убили, вывезли в пригород, закопали в снегу. Попались случайно. Прямых свидетелей преступления нет, вещдоков – кот наплакал, сами они дают противоречивые показания. То валят друг на друга, то отрицают все начисто. А недавно, в довершение ко всему, «телегу» на меня накатили…
– Что им надо?
– Написали, будто психически и даже физически на них воздействую на допросах.
– Это правда? Мне-то можешь сказать.
– Чушь собачья, конечно. Подонки!.. – Он с минуту молчал. – Не знаю, удастся ли довести до конца это дохлое дело. Степаныч, понятно, верит в меня, однако у меня самого такой уверенности нет.
– И все? Только-то?
– Думаешь, мало?
– Чепуха какая. И из-за этого изводишься?
– Из-за чего же еще?
– А тот, кто до сих пор ведет следствие? Куда девался?
– Пока – никуда. Дворкин – на месте. Поговаривают, что его метят на повышение. Согласится или нет – никто еще точно не знает.
– Получается, что разговор-то с шефом был всего лишь предварительный?
– Ну и что из того? Все равно обидно, что огорчил Степаныча… Батю!
21 января. Среда. 19.25
В прокуратуру Прижелезнодорожного района приехал начальник следственного отдела городской прокуратуры Горовой. Приехал трамваем. Пересек трамвайные пути, прошел подземным переходом и поежился: весьма-таки неприятные ощущения. Вышел наверх, проходя мимо паровозика века девятнадцатого, возведенного на пьедестал, остановился на секунду. Если бы кто-то в это время оказался рядом, то мог бы услышать его восхищенные, сказанные вслух, слова: «Красив, чертяка!»
А вот и это двухэтажное кирпичное здание старинной постройки.