Повесть «Иван воскрес, или Переполох в деревне», рассказы, стихи. Только в этой книге и нигде больше

– И с кастрюлей кашки.

– Нет у меня никакой кашки, – чуть не заплакал от обиды карлик, – вот, смотрите, – он раскрыл пустую сумку, козлу всю отдаю.

– Дань? Иначе забодает?

– Нет, дядя Кузьмич, козел Гришку не бодает, когда он ему кашу отдает или стоит со мной.

– О чем это говорит, об уме козла. Жениться вам надо. А так как Гриша один живет, и нет у него ни отца, ни деда, я буду сватом. А чтобы это соглашение обмыть, принеси – ка из дома, Вика, мне стаканчик самогонки. У вас завсегда она есть, за корм ею расплачиваетесь.

– Я мигом, дядя Кузьмич, только нагнали, чай, бутылку принесу за ваше предложение. Как просто, а я боялась старой девой остаться, легче в стогу иголку найти, чем жениха в Выселках. А Гриша хоть маленький, но мужичок.

– Кто скажет, что он баба? Да, никто, ручаюсь новой ногой, которая будет соответствовать по размеру, хотя, видно, ее не скоро остругаю, березовой болванки подходящей длины никак не найду.

– Я для вас, если будете сватом, стояк в сенях отдеру, он из березы, любой длины можно ногу выточить, даже двухметровому великану, – предложил Нос.

– Малого роста у тебя, Вика, жених, но – с головой, в момент разрешил мою сложную задачу. Не пропадешь с ним, каша у вас завсегда будет. Это я так, для украшения слов. Давай, неси мне лекарство.

Вика принесла бутылку самогонки так быстро, как будто она лежала прямо за забором, не забыла захватить стакан и соленый огурец на закуску.

– Хорошая у тебя будет жена Гриша, оборотистая, что иной раз важно, – потер руки Кузьмич. Потом налил в стакан самогонки, выпил, как воду, и закусил огурцом. – Не буду вам мешать, пойду – ка, посмотрю, не горит ли где? И такое может быть, а бдительности у меня не отымешь. С детства таков. Вот, ушла недавно в баню бабка Фима – с колокольни я видел – и не возвращается, час, два, я – бить в колокол. Оказалось, угорела бабка и не дожила бы до своих ста лет. Ну, ладно, пойду. Не забудь, Гришуня, о березовом стояке, а ты, Вика, о сватовстве, завтра приду к вам, чай.

Настроение у Кузьмича поднялось, кажется, и нога деревянная стала длиннее, он запел: «если тольки осторожно, мне сейчас побегать можно…» Строчку он срифмовал сам, и считал, что свободно мог быть поэтом. Грамотешки бы побольше, а воображения у него хватает, как и бдительности. Конечно, не такое, как у марсианина Рылова. Вбил в башку, что летал на Марс и навалил у дома машин сто песка, отдав за них две коровы. Сделал уголок Марса, чтобы меньше тосковать по нему, а молоко стал брать у соседа за гроши. Дураком не назовешь, а умным – тем более. Как выражается деревенский ветеринар, с психологическими наклонениями. А он знает, что говорит, учился в каком-то парнокопытном заведении. Кузьмич так его и не переспросил: чудно уж, в коровьем, что ли? Рылов где-то тоже учился, но, наверное, не окончил заведение – куда его потянуло? А вот продавец Кривонос ударился в бизнес с пятого класса и бросил школу. А каков? Магазин собственный есть и в Выселках, и в Ежах. Главное, мозгами шевелить, ежели они есть. Вот у быка, хоть и у Гитлера, нет мозгов, он и старается всех пырнуть. А ежели человек бодливый, значит, его вправе называть быком. Кузьмич возгордился таким интересным выводом. Значит, он соображает, даже слегка выпивший.

– Что лыбишься, будто кошелек нашел? – отвлек его от мыслей сильно похожий на Кузьмича дед, ростом поменьше, но тоже с одной ногой, и тоже деревянной.

– А тебе бы хотелось, чтобы морда у меня была с выражением, будто этот кошелек пустой?

– Ха, ха, ха, Кузьмич. Куда лыжу навострил?

– Туда, куда и ты свою, Пахом. Скоро тебе будет работа, нашел я походящее дерево для ноги, вернее, мне пообещал его карлик Нос.

– Это хорошая новость, не мешало бы ее обмыть.

– Тебе бы тольки обмывать, сделай сначала ногу.

– На эти твои слова есть два ответа: можно и опосля обмыть, а можно и сейчас и опосля. Как, думаешь, будет лучше?

– Убедил, второй ответ более подходит.

Через минуту они сидели за небольшим столиком у конторы бывшего колхоза, выставив друг на друга деревянные ноги.

– Вот, смотрю на нас, и мысль одолевает сермяжная: ты ногу в афганскую войну потерял, я – отморозил, и обе они деревянные. Ни у тебя, ни у меня никаких привилегий, – сказал Кузьмич.

– У тебя т, их больше. Сидишь на колокольне, там воздух чище, а у нас тут, как пыль поднимется, хуть плавай в ней. Слушай, Кузьмич, а где сейчас тот воскресший Иван, все его ищут. Опять на небо забрался?

– Как в воду, Пахом, глядишь, прям угадал: на колокольне он спит, отдохнуть ему надо: не привык к нашим нормам пития.

– За тобой угонишься. Я с трудом могу, а другой, наверняка, околеет. Интересно, а как бы мы с тобой воскресли, с одной ногой или двумя? Если с двумя, спросим Ивана, как с того свету воротиться, и того – ну, умрем. Тебе – просто: спрыгнешь с колокольни, и все: пятно.

– Да, и тебе не труднее, сноха у тебя медсестра, даст сонных таблеток нормы полторы – тебе хватит. Да, и, подозреваю, с удовольствием даст. Ни разу не видел улыбки на ее лице, всегда, как курицу собралась рубить, – заметил Кузьмич.

– Бывает и мне страшновато, а чё, у больных всегда морды кислые, вот и передается. Уколы с размаху делает. Соседка Граня целый месяц синяк мне на заду показывала.

– Это она тебя завлекала.

– Чем, Кузьмич, завлекала, чай, у меня неструганых досок в амбаре полно.

– Чем есть, тем и завлекала. Все, кончилась самогонка в бутылке, пора и нам прощаться. Пойду, разбужу Ивана, должен оклематься уже. Я давно в порядке, – Кузьмич, хлопнув в ладони, заплясал: «Ух, ты, ах, ты, все мы космонавты, ежели не осел ты, вступи ты в комсомол ты», и, приседая, выпячивал деревянную ногу вперед, не каждый бы так смог.

Только друзья простились, как снова отвлекли Кузьмича. Сначала огромная собака, гнавшаяся за кошкой, чуть не сшибла его в кювет, потом к нему подошел Савельев, которого в деревне звали комиссаром, так он был секретарем парторганизации бывшего колхоза. Ходил Савельев в сапогах, носил галифе, военный френч. Еще бы погоны, и можно снова в роту, где он когда-то служил. Был рассудительным комиссар, до сих пор считал, что всё вокруг его, а не новых буржуев – капиталистов.

– Здорово, Кузьмич, чего ступаешь, как в яму, ногу в шутку пьяному на ладонь отпилили?

– Пахом короче сделал, заготовки длиннее не нашли.

– Понятно, а что за переполох в деревне. «Иван Петров воскрес, с небес спустился…», – кричат у каждого двора.