Сера и ладан

.

Одной рукой путник придерживал сумку с врачебными принадлежностями, другой же опирался на массивную трость, выполнявшую, помимо своей непосредственной функции, роль рабочего инструмента, необходимого при поиске выживших в зачумлённых домах – во избежание непосредственного контакта с телами погибших.

Но, в случае крайней необходимости, трость могла и становиться оружием против особо буйных и окончательно тронувшихся умом пациентов.

Монотонно пережёвывая чеснок, мужчина вдыхал букет из ароматов трав, духов и ладана, обосновавшихся в «клюве» своей пугающей маски, но даже подобная гремучая смесь не могла всецело пересилить болезнетворные миазмы, витавшие в утреннем воздухе.

Впрочем, не они в этот момент занимали разум странствующего врача. Смерть, ужас запустения и смрад за последние годы сделались для молодого доктора настолько естественными, что он просто не воспринимал своей жизни без них. Пламя душевной боли, съедавшей его все последние годы, со временем поутихло, но в холодной пустоте продолжали мерцать тлеющие угли.

Верный муж, переживший собственную жену. Любящий отец, переживший своих ненаглядных детей. Перед его глазами по-прежнему стояли иссиня—чёрные бубоны, моровые язвы, покрывшие их поражённые чумой крошечные тела, непрерывная лихорадка, детские слёзы, душераздирающие крики и стоны. Мишелю не раз приходилось видеть, как посторонние люди болели и погибали от этого проклятого недуга, но тогда, раньше, чья—то чужая боль воспринималась им совершенно иначе…

Репутация практикующего врачевателя чумы, не сумевшего уберечь от страшной напасти даже свою собственную семью, была подорвана на корню. Жюль Сезар Скалигер, верный друг и наставник Мишеля, человек несравненных достоинств, гений, подобный Плутарху, и тот отвернулся от бывшего ученика, заклеймив его своими едкими эпиграммами, в которых совершенно недвусмысленно намекал на тайную приверженность иудаизму.

Однако Мишель не держал на него зла, как, впрочем, и ни на кого другого. Жизнь потеряла всякий смысл, и теперь молодой доктор просто скитался по свету, стараясь если не разыскать средство от чумы, то, как минимум, приложить все силы к своевременному спасению тех, кто ещё не был ею поражён.

Профессия врача представляла собой один из тех немногих путей, которые в ту пору мог избрать для себя крещёный еврей – наравне с торговлей, работой нотариуса или писаря. Предки Мишеля как по отцовской, так и по материнской линии особенно отличились на поприще медицины и, согласно семейному преданию, даже удостоились чести служить при дворах Рене Доброго (короля—трубадура и владыки Прованса) и герцога Калабрийского, поэтому его выбор не вызывал удивлений.

Однако же в случае Мишеля это не было простым совпадением. Это было его призванием. Будущий непримиримый борец с чумой появился на свет в небольшом городке Сен—Реми—де—Прованс, в семействе крещеных евреев, где за его обучение с ранних лет взялся прадедушка Жан, под бдительным взором которого юноша изучал латынь, древнегреческий, иврит, арабский, естественные науки, алхимию, математику и астрономию.

С малых лет Мишель изучал труды Галена и Гиппократа, Аль—Хорезми

и Ги де Шолиака

, Авиценны и Аристотеля, а также писания святых отцов, каббалу, Ветхий и Новый Заветы, работы Фомы Аквинского, Пьера Абеляра и многие другие сочинения и трактаты, намного опережавшие не только уровень понимания его сверстников, но и многих современников.

Тем не менее, ребёнок, пусть даже и мудрый не по годам, по-прежнему оставался ребёнком, поэтому особый интерес в юном читателе всё-таки вызывали не монументальные трактаты и сложные формулы, а «Золотая легенда»

, за освоением которой он отдыхал от утомительных трудов, и запрещённые работы скандально известного францисканского монаха Роджера Бэкона

, в которых тот описывал железнокрылых птиц, бороздящих небесные просторы, металлических рыб, в которых люди будут осваивать морские глубины, самоходные повозки и планетные эпохи, когда люди сумеют побывать на Луне и за её пределами…

…Несмотря на всю неортодоксальность взглядов опального изобретателя, юный Мишель де Нострдам знал, что францисканец не ошибался. Если не во всём, то – во многом. В своих тревожных снах, в ярких видениях, стихийно нападающих на него в любое неподходящее время дня и ночи, он видел воплощение мыслей философа, как, впрочем, и многое другое. В своих снах о грядущем – он видел смерть королей и падение империй, возвеличение слабых и падение сильных. Иногда – это были лишь зыбкие неясные образы, иногда – он слышал точные даты, имена и названия, но порой картина была очень яркой и надолго овладевала его разумом. Поначалу Мишелю казалось, что он сходит с ума, но, тем не менее, набравшись смелости, юноша поделился своими опасениями с близкими, и те отнеслись с пониманием. Ещё при рождении будущего врача прадед составил гороскоп, определив по звёздам, что его юному потомку уготовано особое предназначение.

Получив домашнее образование, о котором многие в его возрасте не могли и мечтать, Мишель поступил в авиньонскую школу. Занятия по геометрии, арифметике, астрономии, логике, музыке и риторике были ему скучны, ведь юный Нострдам уже давно превзошёл всё то, что поседевшие над книгами старцы могли ему дать. Более того, во многих вопросах он мог бы легко и поспорить с погрязшими в суевериях преподавателями, не видевшими дальше собственного носа, но понимал, что выделяться из окружения и выказывать странности было бы не очень благоразумно: еврею, пусть даже и крещёному, нужно было держаться вдвойне осторожно, если только он не собирался погубить себя сам, да ещё и принести неприятности своей семье…

Но завершить обучение в Авиньоне было не суждено: уже через год с момента поступления, когда Мишелю исполнилось пятнадцать лет, в городе вспыхнула эпидемия. Большинство его знакомых побросали учёбу, спасаясь бегством, но для юного Нострдама это было лишь началом его крестового похода против чумы. Видя тела преподавателей и школяров, смрадный ветер, разносящий запах смерти по кишащими крысами улицам

, он принял твёрдое решение стать врачом и посвятить жизнь борьбе со всей этой мерзостью.

С целью узнать причины и источники недуга, которые подсказали бы ему способ исцеления, юный энтузиаст в гордом одиночестве отправился в крайне рискованное странствие по поражённым чумою городам. Восемь лет скитался он, изучая происхождение растений и иных простейших веществ, способных послужить подспорьем в достижении вершин медицинской науки. На тот момент медицина, как таковая, не почиталась за родственницу «высоких наук» и отношение к профессии врача было неоднозначным. Единицы из лекарей направляли свои стопы в поражённые чумой города. В основном, это были люди довольно низкой квалификации: либо совсем молодые врачи, желавшие коротким путём сделать себе имя, вместе с тем заработав немалые деньги за риск; либо те, кто уже утратили своё доброе имя врача и, не имея возможности продолжать свою обычную медицинскую практику, собирались себя реабилитировать.

Методы лечения отличались большой изобретательностью: больным вырезали бубоны либо прижигали их калёным железом; в открытую рану наливали горячее масло; втирали в гноившуюся кожу шкурку ящериц, солому, сажу и мази на основе ладана; травили пациентов ртутью и мышьяком; заставляли спать половину ночи на левом боку, а половину – на правом; сажали на лоб лягушку «для восстановления естественного баланса соков в организме»; пускали кровь; сажали на тело пиявки…

Но всё было тщетно: больные продолжали умирать, как и прежде, – если не от чумы, то от «помощи» врачей.

Больных людей не изолировали от здоровых: на кровать, где недавно скончался один пациент, могли положить другого – если ещё не смертельно больного, то вскоре, без сомнения, становившегося таковым.

В то же время своей безопасности врачи уделяли несколько большее внимание: носили пропитанные чесноком защитные маски, регулярно употребляли сам чеснок в пищу, запивая его алкоголем для укрепления защитных сил организма. Один раз подобное «укрепление здоровья» закончилось выговором и краткосрочным арестом «укреплявшихся» врачей за учинённый ими впоследствии пьяный дебош.

Ознакомившись поближе с будущими коллегами и их способами лечения, Мишель нашёл докторов невеждами, а методы – варварскими, однако же предложить что-то действенное он не мог. Пока ещё не мог. Впрочем, по крайней мере, он получил представление о том, как не следует лечить.

Уважаемый им Роджер Бэкон, обозначая три пути познания – рассуждения, веру в авторитет и опыт, отмечал, что только последний способен привести ум в порядок. Однако же наряду с разумом, опирающимся в суждениях на опыт, – опыт, чтобы не оставаться бесплодным, должен был проходить анализ разума, в то время как авторитет, не опирающийся в суждениях на доводы разума и не подтверждаемый опытом, мог утратить доверие. При этом Бэкон разделял и виды опыта: опыт жизненный, приобретаемый исключительно в процессе жизни; опыт—доказательство, полученный чувствами касательно внешних объектов сего мира; и третий, обособленный опыт, доступный не для всех, – опыт—озарение, мистический опыт, опыт—интуиция, которому отдавали особое предпочтение как сам философ, так и юный Нострдам.

Продолжая свой путь, Мишель не прекращал вести наблюдения и делать заметки. Так, оказавшись волей случая в зачумленном домитории

одного францисканского аббатства, стараясь оказывать посильную помощь гибнущим монахам, среди гремучей смеси чумного смрада и ладана, посреди отпеваний и стонов, он подводил черту, отмечая общность симптомов и признаков болезни, коими были резкая сильная головная боль и боль в сердце с последующей лихорадкой, порой сопровождающейся паническим страхом, бредовыми видениями и безумными криками; характерный тяжёлый чумной смрад, исходивший от тел заражённых; короткое прерывистое дыхание, сопровождающееся кашлем с кровохарканьем, порой доходившим до кровавой рвоты; возникновение чумных бубонов иссиня—чёрно—желтоватого цвета, в первую очередь – в областях подмышек и паха. Язык, кал и кровь поражённого чумой – также обретали характерный чёрный окрас. Жизнь заболевшего могла длиться по—разному: от нескольких часов до нескольких дней, но, в любом случае, была полна мук и непереносимых страданий…

Как бы то ни было, несмотря на немалые знания Мишеля, обретённые им самостоятельным путём в обход традиционных медицинских воззрений, диплом был ему необходим: лицензированные врачи, отправлявшиеся на борьбу с чумой, имели определённые преимущества – широкий выбор средств и право проводить вскрытие зачумлённых тел без опасения преследования силами светских властей и Святой Инквизиции.

Единственным известным Мишелю местом, в котором обучающимся врачам дозволялось проводить вскрытие тел, был университет Монпелье, куда он вскоре и поступил. Но, к сожалению, представления преподавателей о человеческой анатомии оказались, на его взгляд, устаревшими и полными предрассудков, вследствие чего молодой и талантливый, но несколько неосторожный студент едва не вылетел с треском с первых же дней своего обучения.

Тем не менее, наступив на горло собственной гордости, Нострдам уладил конфликт и продолжил обучение, стараясь, как и прежде, не выделяться среди прочих – хотя бы с внешней стороны. При этом он не забрасывал свои исследования в области запрещённой фармацевтики.

Видения по-прежнему продолжали мучать Мишеля, посещая его в самые неподходящие моменты, но, вместе с тем, с некоторых пор он пытался учиться их контролировать и вызывать по собственному желанию.

Тем не менее, впадать в транс на глазах у однокурсников и преподавателей было бы очень рискованно – о его странностях и эксцентричном поведении и без того уже ходило немало досужих сплетен. И, к сожалению, видения, показывавшие ему многое, до сих пор не могли либо не желали поведать ему главного – рецепта чудодейственного средства, способного противостоять великой чуме.

Ну пусть бы даже не рецепт: хотя бы намёк. Но – нет. По—видимому, Господу было угодно, чтобы с этой задачей Мишель справлялся своими собственными силами…

Получив диплом врача, Мишель начал подписываться на латинский манер – «Nostradamus», с переменой имени отмечая и перемены, произошедшие в его сознании. Он продолжил свои странствия, и на этот раз удача благоволила ему. В какой—то мере. Повстречав на своём пути Джулио Бордоне по прозвищу «делла Скала», Мишель впервые ощутил, что он не одинок в своих поисках. У него появился друг, наставник и товарищ в одном лице: человек, с которым он мог не только без опасений беседовать на любые интересующие его темы (от чего Нострадамус давно уже отвык), но и разговаривать, как минимум, на равных, находя в собеседнике отклик и понимание (от чего он отвык ещё раньше). Вдобавок же ко всему прочему, у этого собеседника действительно было чему поучиться.

Излишней скромностью Бордоне никогда не страдал, поэтому, выбирая себе псевдоним, он гордо нарёк себя «Жюлем Сезаром» в честь Юлия Цезаря, а фамилия «Скалигер» была взята им в честь знаменитой династии Скалигеров, славных правителей Вероны, к потомкам которых он себя относил.

Врач, поэт, философ, гуманист, естествоиспытатель, астролог, филолог и просто гений, которому были простительны некоторые причуды, – настолько разносторонне одарённым и образованным человеком оказался новый знакомец Мишеля, до глубины души поразивший молодого врача универсальностью своих интересов.

Выдающийся учёный, мыслитель, целитель, литератор, привыкший широко и без предубеждений смотреть на вещи, он никогда не мог сидеть подолгу без дела: Сезар много полемизировал с известными гуманистами (одним из которых, к примеру, был знаменитый Эразм Роттердамский), сочинял и переводил многочисленные трактаты касательно самых разнообразных областей знаний, проводил всевозможные научные изыскания, составлял астрологические прогнозы, да и вообще полагал, что покой, в сущности своей, есть смерть.

Мишель также произвёл достаточное впечатление на этого, без сомнения, значимого человека своей эпохи глубокими познаниями в фармацевтике и медицине, следствием чего было предложение составить компанию Сезару в его научной деятельности, направленной на разрешение всё той же загадки – поиска средства от эпидемии, захлестнувшей Европу.

Приняв это предложение с благодарностью, Нострадамус остался в Ажене, где в скором времени женился и завёл детей. Тогда, в окружении любимых и понимавших его людей, он был по—настоящему счастлив, и счастье это могло бы длиться ещё достаточно долго, если бы не вездесущая чума, настигшая семью своего непримиримого врага в 1537 году…

Но это было позднее, а в тот момент Скалигер, относившийся к евреям без предубеждения, отнёсся с тем же спокойным пониманием к провидческому дару Мишеля, попытавшись поддержать новообретённого ученика в его попытках обуздать и направить свои способности в нужное русло. Короткими вечерами после оживлённой работы, которой оба учёных мужа отдавали себя без остатка, они оставались сидеть в тайном кабинете, раскуривая опиум.

Наряду с медицинскими исследованиями, составлением новых трудов

и попытками «настроить» свои видения на желаемую информацию, Мишель подолгу беседовал с Сезаром, сопоставляя увиденное в посещавших его наваждениях с известными фактами, вследствие чего оба постепенно приходили к выводу, что события прошлого неизбежно циклично повторяются в будущем при идентичной конфигурации планет и светил, вследствие чего те же знамения могут нести одинаковый смысл как для людей прошлого, так для людей настоящего и людей будущего.

Без истории – никуда: без прошлого – нет и будущего. Впрочем, звёзды предсказывали, но не принуждали. Скалигер, в соответствии со своими убеждениями, скорее полагал, что глобальные перемены, не имевшие места в прошлом, всё-таки могут произойти, когда вселенский механизм дойдёт до определённых отдалённых ориентиров, не достигнутых ранее; ведь, в конце концов, если посмотреть на мир с позиции Бытия, люди возникли всего мгновение назад; всё сущее стремится к покою, который суть смерть, и, когда небесные сферы достигнут его, – это и будет конец времён.

Они говорили много, подолгу обсуждая различные темы, в числе прочего и религию, а в частности Реформацию; экземпляры «Библии», написанные реформаторами не на латыни, дабы даровать равную доступность к её освоению для всех; воззвания Лютера к евреям

и «Похвалу Глупости»

 его оппонента Роттердамского – этого признанного «князя гуманистов», который едко изобличал невежество, суеверия и нравы духовенства и светских лиц, но, несмотря на это, не принял Реформации и, полемизируя с Лютером, вместе с тем оправдывал его позицию, полагая, что не каждое заблуждение следует клеймить как ересь.

Вместе с тем, Скалигер подозревал Мишеля в тайном неверии в Христа или, во всяком случае, в приверженности идеям, близким если не иудеям, то эбионитам: евреям, которые признавали святость подавляющей части предписаний Торы, неукоснительную необходимость субботы, обрезания и кашрута, при этом почитая Христа не как Сына Божьего, но как сына Марии и Иосифа, праведника и пророка, подобного Моисею; особенно уважали среди прочих апостолов Петра и Иакова, в то же время не признавали апостолом Павла, порицая его как исказителя идей Христа.

Что же Мишель? Не принимая Реформации в целом, он, вместе с тем, выражал некоторую солидарность её сторонникам в тех или иных частных аспектах