Гай Юлий Цезарь. Предпочитаю быть первым…

«На любовные утехи он, по общему мнению, был падок и расточителен. Он был любовником многих знатных женщин ? в том числе Постумии, жены Сервия Сульпиция, Лолии, жены Авла Габиния, Тертуллы, жены Марка Красса, и даже Муции, жены Гнея Помпея…

Это далеко не полный перечень любовных похождений самого знаменитого римлянина. «И в провинциях он не отставал от чужих жен: это видно хотя бы из двустишья, которое также распевали воины в галльском триумфе:

Прячьте жен: ведем мы в город лысого развратника.
Деньги, занятые в Риме, проблудил ты в Галлии.

Среди его любовниц были и царицы ? например, мавританка Эвноя, жена Богуда: и ему и ей, по словам Назона, он делал многочисленные и богатые подарки. Но больше всех он любил Клеопатру…»

Власть сильно меняет людей, причем, не в лучшую сторону. На вершине могущества обнажаются пороки, тщательно скрываемые людьми, над которыми тяготели какие-либо обстоятельства; абсолютная власть не только поощряет, но и провоцирует порочность, безнаказанную преступность. Можно привести несколько примеров из того же Светония.

Довольно много пикантных подробностей имеется в биографии императора Тиберия: «На Капри, оказавшись в уединении, он дошел до того, что завел особые постельные комнаты, гнезда потаенного разврата. Собранные толпами отовсюду девки и мальчишки ? среди них были те изобретатели чудовищных сладострастий, которых он называл «спинтриями» ? наперебой совокуплялись перед ним по трое, возбуждая этим зрелищем его угасающую плоть…

Но он пылал еще более гнусным и постыдным пороком: об этом грешно даже слушать и говорить, но еще труднее этому поверить. Он завел мальчиков самого нежного возраста, которых называл своими рыбками и с которыми он забавлялся в постели. К похоти такого рода он был склонен и от природы и от старости… Говорят, даже при жертвоприношении он однажды так распалился на прелесть мальчика, несшего кадильницу, что не мог устоять, а после обряда чуть ли не тут же отвел его в сторону и растлил, а заодно и брата его, флейтиста; но когда они после этого стали попрекать друг друга бесчестьем, он велел перебить им голени».

Признанным виртуозом по части всевозможнейших мерзостей был, несомненно, Нерон. Этот император до того пресытился обычными людскими пороками, что стремился совершить непревзойденную гнусность, каких еще не знала история:

«Мало того, что жил он и со свободными мальчиками и с замужними женщинами: он изнасиловал даже весталку Рубрию. С вольноотпущенницей Актой он чуть было не вступил в законный брак, подкупив несколько сенаторов консульского звания поклясться, будто она из царского рода.

Мальчика Спора он сделал евнухом и даже пытался сделать женщиной: он справил с ним свадьбу со всеми обрядами, с приданным и с факелом, с великой пышностью ввел его в свой дом и жил с ним как с женой. Еще памятна чья-то удачная шутка: счастливы были бы люди, будь у Неронова отца такая жена! Этого Спора он одел, как императрицу, и в носилках возил его с собою и в Греции по собраниям и торжищам, и потом в Риме по Сигиллариям, то и дело его целуя.

Он искал любовной связи даже с матерью, и удерживали его только ее враги, опасаясь, что властная и безудержная женщина приобретет этим слишком много влияния. В этом не сомневался никто, особенно после того, как он взял в наложницы блудницу, которая славилась сходством с Агриппиной; уверяют даже, будто разъезжая в носилках вместе с матерью, он предавался с нею кровосмесительной похоти, о чем свидетельствовали пятна на одежде. А собственное тело он столько раз отдавал на разврат, что едва ли хоть один его член остался неоскверненным. В довершение он придумал новую потеху: в звериной шкуре он выскакивал из клетки, набрасывался на привязанных к столбам голых мужчин и женщин и, насытив дикую похоть, отдавался вольноотпущеннику Дорифору: за этого Дорифора он вышел замуж, как за него ? Спор, крича и вопя как насилуемая девушка».

Цезарь тоже много позволял себе, когда не стало соперников в борьбе за власть над Римом. И даже раньше…, еще шла кровавая гражданская война, а пылкий Гай Юлий, позабыв обо всем на свете, проводит несколько месяцев у ног обожаемой Клеопатры. Но египетская царица не была мужчиной. Никогда более Цезарь не проявил и намеком влечения к мужчинам, кроме сомнительного случая с Никомедом.

Однако вернемся к юному воспитаннику Аврелии, который скрывался от гнева всемогущего Суллы в Азии. Цезарь не был в положении загнанного в непролазные дебри зайца. В Азии изнеженный болезненный юноша проявил себя как настоящий мужчина-воин. При взятии Митилен он получил из рук Марка Терма свою первую боевую награду ? дубовый венок (им награждался тот, кто в битве спас жизнь римского гражданина).

Затем Гай Юлий служил в Киликии под началом Публия Сервилия Исаврийского. Этот район был одним из самых опаснейших в Азии; здесь зародилось организованное пиратское братство, которое в скором времени станет обладать Средиземным морем, полностью парализует торговлю и будет держать в страхе все побережье. Чуть позже Цезарь лично столкнется с морскими джентльменами удачи.

В Киликии Цезарь пробыл недолго ? в 78 г. пришло известие о смерти Суллы, и двадцатидвухлетний изгнанник вернулся в Рим.

4. Уроки риторики на пиратском корабле

А в Риме назревала новая смута; новый пожар братоубийственной войны упорно пытался разжечь Марк Эмилий Лепид, которого Сулла назвал в свое время «отъявленным негодяем». Собственно, этому искателю приключений ничего более не оставалось предпринять для собственного спасения: будучи наместником Сицилии, он дочиста ограбил богатейший остров и теперь ему грозил суд.

Марку Лепид желал видеть в числе своих сторонников Гая Юлия Цезаря и, согласно Светонию, «прельщал его большими выгодами», но получил отказ. Отказался Цезарь не из страха, но потому, что «его разочаровал как вождь, так и само предприятие, которое обернулось хуже, чем он думал». Мятежников довольно скоро разгромил Помпей, несмотря на то, что Лепиду удалось подчинить большую часть Италии. «Отъявленный негодяй» бежал на Сицилию; «там он занемог и умер, совершенно упав духом, но не из-за крушения своего предприятия, ? сообщает Плутарх, ? а потому что ему случайно попалось письмо, из которого он узнал о неверности своей жены». Вот каким простым способом Италия избавилась от новой гражданской войны!

Цезарь с детства мечтал о славе и власти, но стремился (по крайней мере, в юности) обрести их законным путем, пусть даже длинным и требовавшим много усилий. Он занялся тем, с чего начинало большинство римлян, желавших получить известность среди граждан и добиться выборных должностей: судебными тяжбами. Именно в судах совершенствовалось красноречие будущих римских консулов, а успешное завершение громких дел гарантировало им голоса избирателей.

Впрочем, юноша выбрал орешек явно не по своим зубам. Он обвинил в вымогательствах в провинции бывшего консула и триумфатора Корнелия Долабеллу. Консуляра оправдали, а Цезарь нажил себе влиятельных врагов из числа друзей Долабеллы. Начинающий оратор не впал в отчаянье ? напротив, он решил достичь совершенства в искусстве, которое было необходимо политику. С юных лет воспитанник Аврелии не привык проигрывать: он мог временно отступить, что бы затем взять блестящий реванш; и чем труднее дело, тем интереснее было закончить его успешно.

Гай Юлий Цезарь отравляется на остров Родос, чтобы взять уроки у самого знаменитого в те времена учителя красноречия Аполлония Молона. Причем, отправился он немедленно, хотя стояла зима, и Средиземное море считалось в эту пору закрытым для мореплавания из-за частых штормов.

Корабль Цезаря миновали жестокие морские бури, но другая напасть обрушилась на него возле острова Фармакусса в Эгейском море и надолго лишила его возможности брать уроки красноречия, но не давать их…

Римляне настолько увлеклись решением своих проблем в братоубийственных войнах, что не заметили, как потеряли Средиземное море. Новый противник возник буквально ниоткуда, но его появление было закономерным. Активность пиратов всегда возрастала, когда непрочной становилась законная власть, когда государства втягивались в гражданские, либо тяжелые внешние войны. Когда все плохо и непрочно и появляется множество любителей рыбной ловли в мутной воде.

Римляне с ужасом обнаружили себя отрезанными от внешнего мира морем, которое было для них дорогой в Грецию, Азию, Африку. Торговля оказалась полностью парализованной: римляне голодали, а в заморских провинциях сокращались посевные площади из-за невозможности сбыта выращенного урожая. Некоторые купцы с риском для жизни отправлялись в плавание во время зимних бурь, но, как оказалось, и пираты не дожидались хорошей погоды в прибрежных бухтах.

«Могущество пиратов зародилось сперва в Киликии, ? рассказывает Плутарх. ? Вначале они действовали отважно и рискованно, но вполне скрытно. Самоуверенными и дерзкими они стали только со времени Митридатовой войны, так как служили матросами у царя. Когда римляне в пору гражданских войн сражались у самых ворот Рима, море, оставленное без охраны, стало мало-помалу привлекать пиратов и поощряло их на дальнейшие предприятия, так что они не только принялись нападать на мореходов, но даже опустошали острова и прибрежные города. Уже многие люди, состоятельные, знатные и, по общему суждению, благоразумные, начали вступать на борт разбойничьих кораблей и принимать участие в пиратском промысле, как будто он мог принести им славу и почет. Во многих местах у пиратов были якорные стоянки и крепкие наблюдательные башни. Флотилии, которые они высылали в море, отличались не только прекрасными, как на подбор, матросами, но также искусством кормчих, быстротой и легкостью кораблей, предназначенных специально для этого промысла».

Кстати, и Луций Сулла, не имея собственного флота, пользовался услугами пиратов во время морских операций. Однако после смерти этого единственного из римлян, мог заставить себе служить даже флибустьеров, морские разбойники уже никому не подчинялись. Митридат, также использовавший пиратов в качестве наемников, был разбит Суллой и отброшен от Средиземного моря вглубь Азии.

Степень организованности пиратов можно оценить по выводам немецкого историка Теодора Моммзена. Уж очень их сообщество напоминает сицилийскую мафию. Не в том ли далеком времени ее корни?

«Весь характер пиратства совершенно изменился, ? рассуждает Моммзен. ? Это уже не были дерзкие разбойники, взимавшие в критских водах, между Киреной и Пелопоннесом («Золотое море» на языке флибустьеров), свою дань на большом пути итало-восточной торговли рабами и предметами роскоши; это не были также вооруженные ловцы рабов, в равной мере занимавшиеся «войной, торговлей и морским разбоем»: это было государство корсаров со своеобразным духом солидарности, с прочной и весьма солидной организацией; они имели собственное отечество и начатки симмахии и, несомненно, также определенные политические цели.

Эти флибустьеры называли себя киликийцами; на самом же деле на их судах встречались отчаянные искатели приключений всех национальностей: отпущенные наемные солдаты, вербовавшиеся на Крите, граждане разрушенных в Италии, Испании и Азии городов, солдаты и офицеры войск Фимбрии и Сертория, вообще опустившиеся люди всех наций, преследуемые беглецы всех потерпевших поражение партий, все, что было несчастно и смело, ? а где не было горя и преступления в это страшное время? Это уже не была сбежавшаяся воровская банда, а замкнутое военное государство; национальность заменялась здесь масонской связью гонимых и злодеев, а преступление, как это нередко бывает, покрывалось самым высоким чувством товарищества.

В это разнузданное время, когда трусость и неповиновение ослабили все социальные связи, законно существовавшие союзы могли бы взять пример с этого незаконнорожденного государства, основанного на нужде и насилии; казалось, что только здесь сохранились еще безусловная солидарность, товарищеский дух, верность данному слову и признанным вождям, храбрость и ловкость. Если на знамени этого государства была написана месть гражданскому обществу, которое по праву или несправедливо исключило из своей среды его членов, то можно было поспорить, был ли этот лозунг намного хуже девиза италийской олигархии или восточного султанизма, готовившихся, казалось, поделить мир между собой. Сами корсары считали себя, по меньшей мере, равноправными всякому законному государству.

Множество рассказов, полных истинного духа флибустьеров, буйного веселья и бандитского рыцарства, сохранили следы их разбойничьей гордости и пышности и их воровского юмора. Они считали, что ведут правую войну со всем миром, и были горды этим; то, что они при этом приобретали, они называли не награбленным, а военной добычей, и так как пойманного пирата в любой римской гавани ожидала смерть на кресте, то они считали себя вправе казнить всех своих пленных.

Их военно-политическая организация особенно упрочилась со времен войны с Митридатом. Их суда ? по большей части «мышиные ладьи, т. е. небольшие открытые быстроходные парусные барки, и лишь изредка двух- и трехпалубные корабли ? плавали теперь, соединившись в настоящие эскадры, под командой адмиралов, барки которых блестели золотом и пурпуром.

Ни один пиратский капитан не отказывал в просимой помощи товарищу, которому угрожала опасность, хотя бы он ему был совершенно незнаком; договор, заключенный с кем-нибудь из их среды, беспрекословно признавался всей шайкой, но и за причиненную кому-либо из них несправедливость мстили все. Настоящей родиной их было море от Геркулесовых столбов до сирийских и египетских вод; убежище же, в котором они нуждались на суше для себя и для своих плавающих домов, им гостеприимно предоставляли мавританское и далматинское побережье, остров Крит, а прежде всего ? богатый мысами и убежищами южный берег Малой Азии, господствовавший над главным путем морской торговли того времени и почти совершенно лишенный хозяина».

Но, конечно, настоящим домом пиратов был корабль, и они украшали это свое жилище так, что оно могло соперничать с дворцами царей и домами самых богатых римлян. Вот только жили пираты гораздо веселее, и с сокровищами обращались менее щепетильно. «Гнусная роскошь пиратов возбуждала скорее отвращение, чем ужас перед ними: выставляя напоказ вызолоченные кормовые мачты кораблей, пурпурные занавесы и оправленные в серебро весла, пираты словно издевались над своими жертвами и кичились своими злодеяниями, ? делится впечатлениями Плутарх. ? Попойки с музыкой и песнями на каждом берегу, захват в плен высоких должностных лиц, контрибуции, налагаемые на захваченные города, ? все это являлось позором для римского владычества.

Число разбойничьих кораблей превышало тысячу, и пиратам удалось захватить до четырехсот городов. Они разграбили много неприкосновенных до того времени святилищ… Сами пираты справляли в Олимпе странные, непонятные празднества и совершали какие-то таинства; из них до сих пор еще имеют распространение таинства Митры, впервые введенные ими.

Чаще всего пираты совершали злодеяния против римлян; высаживаясь на берег, они грабили на больших дорогах и разоряли именья вблизи моря. Однажды они похитили и увезли с собой даже двух преторов, Секстилия и Беллина ? в окаймленных пурпуром тогах, со слугами и ликторами. Они захватили также дочь триумфатора Антония, когда она отправлялась в загородный дом; Антонию пришлось выкупить ее за большую сумму денег».

Наглости пиратов не было предела, равно как не знала границ их изобретательность в поисках развлечений на тесной бандитской посудине. Любопытный образчик их черного юмора описывает Плутарх:

«Когда какой-нибудь пленник кричал, что он римлянин, и называл свое имя, они, притворяясь испуганными и смущенными, хлопали себя по бедрам и, становясь на колени, умоляли о прощении. Несчастный пленник верил им, видя их униженные просьбы. Затем одни надевали ему башмаки, другие облачали в тогу, для того-де, чтобы опять не ошибиться. Вдоволь поиздевавшись над ним таким образом и насладившись его муками, они, наконец, спускали среди моря сходни и приказывали высаживаться, желая счастливого пути, если же несчастный отказывался, то его сталкивали за борт и топили».

К этому развеселому народу Цезарь и попал в плен. Пираты получили большое удовольствие от общения с ним; такие узники им еще не попадались!

Когда морские разбойники потребовали с Цезаря выкуп в двадцать талантов, он рассмеялся, заявив, что они не знают, кого захватили в плен, и сам предложил дать им пятьдесят талантов. На первый взгляд эта непонятная щедрость кажется глупым бахвальством, тем более что у юноши не было и двадцати талантов. Однако пираты могли и не польститься на малую сумму, а предпочесть отправить пленников на корм рыбам или продать в рабство.

Видимо Цезарь был наслышан о пиратских забавах и поэтому смело включился в игру. «Разослав своих людей в различные города за деньгами, он остался среди этих свирепых киликийцев с одним только другом и двумя слугами; несмотря на это, он вел себя так высокомерно, что всякий раз, собираясь отдохнуть, посылал приказать пиратам, чтобы те не шумели. Тридцать восемь дней пробыл он у пиратов, ведя себя так, как если бы они были его телохранителями, а не он их пленником, и без малейшего страха забавлялся и шутил с ними» (Плутарх).

Цезарь понимал, что страх его не спасет, но погубит, ? даже собака не осмелится напасть на человека, если не прочтет в его глазах ужас. Однако он прекрасно осознавал свое положение и не чуждался некоторых мер предосторожности. «Никогда, ни днем, ни ночью, ? рассказывает Веллей Патеркул, ? он не снимал ни обуви, ни одежды, конечно, для того, чтобы изменением привычного облика не вызвать подозрения у тех, кто стерег его, не сводя с него глаз».

Поездка на Родос откладывалась на неопределенное время, но пленение, по мнению Цезаря, не было препятствием для того, чтобы оставить заботу о своем красноречии. Этот человек никогда не терял присутствие духа и не впадал в панику; из любой ситуации (даже неприятной и трагической) он извлекал пользу и не тратил напрасно ни минуты. Юноша упорно продолжал заниматься риторикой, и не беда, что его слушателями были не сенаторы, и не знаменитые ораторы, могущие по достоинству оценить стиль речи.

«Он писал поэмы и речи, декламировал их пиратам и тех, кто не выражал своего восхищения, называл в лицо неучами и варварами, часто со смехом угрожая повесить их. Те же охотно выслушивали эти вольные речи, видя в них проявление благодушия и шутливости» (Плутарх).

Наконец Цезаря выкупили на общественные деньги малоазийских городов, перед этим он добился, чтобы пираты вернули городам захваченных заложников. И вот Гай Юлий живой и невредимый, но бедный вступает на азиатский берег. Особенно некстати появился долг в пятьдесят талантов. Ведь Цезарь мечтал заняться политической деятельностью, а чтобы получить даже низшую выборную должность требовались немалые средства. (Избалованные римляне успели привыкнуть, что их голоса превратились в товар, предпочтение граждан зависело от щедрот кандидата на должность, а вовсе не от его способностей и горячего желания принести пользу родине.) И до пленения Цезарь был далеко не богачом: его имущество (по крайней мере, приданное жены) оказалось конфискованным Суллой.

Молодой Цезарь проблему безденежья решает кардинально и просто: он замышляет ограбить грабителей. Затея чрезвычайно опасная (мы уже обрисовали в общих чертах могущество пиратов). Кроме того, морское сражение существенно отличается от сухопутного ? здесь побежденный не отступает или спасается бегством, но чаще всего идет ко дну. Сражаться предстояло с профессионалами своего дела, на плен и последующий выкуп рассчитывать также не приходилось, ? пираты не простят подобной наглости. Но Цезарь, накануне отказавшийся встать под знамя Лепида, без раздумий отважился на более опасную авантюру.

Впрочем, надеялся Гай Юлий не только на удачу: во время заточения он прекрасно изучил повадки своих тюремщиков, оснащение их кораблей и прочие подробности, которые могли пригодиться в битве.

Будучи частным человеком, Цезарь воодушевляет моряков Милета рассказами о несметных сокровищах на пиратских кораблях и на следующий день после освобождения из плена выходит в море во главе небольшого флота. Пираты стояли на якоре недалеко от острова, где им попалась знатная веселая добыча. На этот раз Цезарь не имел намерения декламировать разбойникам свои речи, он внезапно напал на пиратские суда, которые даже не успели приготовиться для боя. Согласно Веллею Патеркулу, флот морских разбойников был весьма приличный: «часть их флота он обратил в бегство, часть пустил ко дну, а несколько кораблей и множество людей захватил; радуясь этой ночной экспедиции, он с триумфом возвратился к своим…»

Захваченные сокровища и собственный выкуп Цезарь взял себе, а пленных пиратов заключил в тюрьму в Пергаме. «Сам он отправился к Юнку, наместнику Азии, считая, что тому, как претору, надлежит наказать взятых в плен пиратов, ? описывает дальнейшие действия Цезаря Плутарх. ? Однако Юнк, смотревший с завистью на захваченные деньги (ибо их было немало), заявил, что займется рассмотрением дела пленников, когда у него будет время».

Наместник Азии вместо того, чтобы бороться против морских разбойников, решил заработать на плодах чужой победы. Всех пленных Юнк намеревался продать на рабском рынке. Тогда Цезарь распрощался с наместником и «с невероятной быстротой» вернулся в Пергам, прежде чем туда могли дойти какие-либо указания Юнка. Он приказал вывести пиратов из тюрьмы и всех до единого распять на крестах.