Весь мир под крылом. Рассказы

– Безопасная! – доложил штурман о том, что скорость, на которой многотонная махина уже способна держаться в воздухе, достигнута.

Полоса ушла вниз, под крыло, растаяв в мутной пелене облаков. Самолет, набирая высоту, лег на курс, взяв направление на Одессу. Вот уже набран заданный эшелон, и автопилот, выполняя программу, введенную штурманом в навигационное вычислительное устройство, ведет самолет в Одессу, домой. Под крылом плывут облака, освещенные лучами солнца, а над ними лишь бескрайняя синева неба.

Анатолий Иванович следит за приборами, а Вася с упоением читает своего Чейза. Штурман отмечает на карте место нахождения самолета и вносит поправки в навигационный комплекс. Бортинженер наблюдает за работой всех систем. Все нормально, все в порядке.

И вдруг Анатолия Ивановича что-то кольнуло, какая-то мысль возникла в подсознании, всплыв из глубины памяти, из давних, давно забытых времен.

– Вася, следи за приборами, – сказал он, – а я по салону пройдусь, посмотрю, как там пассажиры.

Он вышел, прошло пятнадцать, двадцать минут, а командир все не возвращался. Наконец он вернулся в кабину. Вид у него был растерянный. Тревога командира передалась экипажу. Когда командир спокоен, – все в порядке, но если он нервничает, – что-то не так!

– Командир, что случилось? – тревожно спросил бортинженер, впиваясь глазами в приборы, прислушиваясь к звуку моторов.

– Все в порядке, ребята, но там, во втором салоне, – она! – ответил Анатолий Иванович.

– Да, кто? – спросил бортинженер.

– Да, она, она! Та, о которой я вам рассказывал, та девушка, которую я видел в окне трамвая, на седьмой станции! – ответил командир.

– Вот, черт! – буркнул бортинженер. – Напугал, Иваныч! Я уже думал, с самолетом что случилось! А тебе снова призраки мерещатся. Да, представь, сколько ей сейчас должно быть лет!

– Все правильно. И лет ей столько, сколько должно быть. Но это она, она! Я точно знаю! И она на меня так смотрела! Она тоже мня узнала.

– Узнала она его! – сказал бортинженер. – Пялишься на бабу, как ненормальный, конечно, она будет на тебя смотреть!

– Да нет, Петрович, не то, не то ты говоришь. Я точно знаю, это она, она! Все было, как тогда, когда я увидел ее в окне трамвая, словно вспышка сверхновой звезды.

– Ты походил, говорил с ней? – спросил штурман.

– Нет, не походил и не говорил, – ответил Анатолий Иванович, – нельзя, нельзя, Ильич, понимаешь? У нее муж и дочка, они вместе летят.

– Почему ты думаешь, что это муж и дочка? Может просто соседи? – сказал бортинженер.

– Я не думаю, я знаю. Просто знаю, и все. Это она, моя не встреченная судьба.

– Да, детское живет в нас до седых волос, – пробурчал бортинженер, – или на старости в маразм впадаешь.

– У тебя сын, у нее дочь, – сказал штурман. – А может именно в этом судьба? И встретил ты ее тогда, когда нужно?

– Ну, подойди к ней, поговори, – сказал бортинженер, – может штурман и прав, черт его знает?!

Бывает, что какое-то событие, случайный взгляд или запах вдруг вызовут из глубин памяти давно забытые мгновения, и образы прошлого вновь всплывут в мельчайших подробностях, казалось бы, давно утраченных, затерянных, затертых новыми впечатлениями. Анатолий Иванович снова увидел то далекое весеннее утро, когда цвела акация, и солнечный свет пробивался сквозь зеленую листву, пятнами ложась на красный борт трамвая, и даже номер вагона видел он, как тогда, много лет назад. Девушка с короткой стрижкой, с большими, как у испуганного зверька, глазами смотрела на него сквозь вагонное стекло, рот ее был чуть приоткрыт, будто хотела что-то сказать, она смотрела так, как смотрят люди на случайно встреченного близкого человека в чужом, далеком краю, встретить которого здесь, сейчас никак не рассчитывали.

Удивленно приподнятые брови, маленькая родинка на левой щеке, прядь волос, спадающая на лоб – все это было знакомо и близко до боли, будто они уже прежде встречались, но он никак не мог припомнить, где и когда. Он хотел вскочить в трамвай, но ноги не двигались, руки онемели… двери закрылись, вагон тронулся и, покачиваясь на рельсах, ушел, растворяясь, исчезая в зеленой листве; а он еще долго смотрел вдаль, не в силах двинуться с места.

– Командир! Удаление двести, снижаться пора, – сообщил штурман.

– Вася, запроси погоду в Одессе, – сказал Анатолий Иванович.

– Командир, Одесса минимум погоды дает, – доложил второй пилот.

– Будем садиться, – ответил Анатолий Иванович. – Запроси снижение с эшелона.

Призраки былых лет, неясные тени прошлого, знаки несбывшейся судьбы, всплывшие из глубины подсознания, растаяли в напряженной работе по подготовке к снижению и посадке в сложных метеорологических условиях. Там, за спиной, в двух салонах самолета, было двести человек, двести судеб и судеб тех, кто встречает их в аэропорту. И главное, чтобы те, кто встречает, встретили их, живых, здоровых и невредимых.

    Геннадий Дмитриев Одесса – 2015 год

Одесса разрешает посадку

Памяти всех, погибших 17 марта 1979 года, при катастрофе Ту-104, №42444, рейса Москва – Одесса

Мелкий холодный дождь. Сырость. Ветер несет с Балтики рваные клочья тумана. Холод проникает за воротник, под одежду, под кожу. Погода обычная для Питера. Все бы ничего, да видимость ноль. Аэропорт «Пулково» закрыт для взлета и посадки. Мы должны были вылететь еще в 11.50, днем, а уже ночь, около двенадцати. Долго еще ждать? Черт его знает!

Я снова вошел в здание аэропорта и поднялся в комнату отдыха экипажей. Весь экипаж в сборе. Молодой парень, второй пилот Ваня Козлов вопросительно посмотрел на меня. Первый раз с ним лечу, его назначили мне в экипаж перед самым вылетом, в Одессе, когда выяснилось, что мой второй вчера перегрелся на пляже и лететь не сможет.

Ваня раньше летал на Ан-2 вторым, на Ту-104 налетал всего 25 часов.

Штурман, Иван Степанович, не молодой, грузный, лысеющий мужик, начинавший еще на Ли-2, читает книгу. Ему не привыкать к нелетной погоде, летал на севере, в полярной авиации, а на старость лет, ближе к пенсии, перебрался в Одессу, потянуло в теплые края.

Бортмеханик Сева, круглолицый, тридцатилетний, чернявый красавец с черными усами на загорелом лице, типичный одессит, франт с Молдованки, времен двадцатых годов, сосредоточено полирует ногти.

– Ну что, командир? – спросил он, оторвавшись от своего, безусловно важного, дела. – Скоро полетим?

– А вот, сходи в метеослужбу и уточни прогноз, что они там по поводу погоды думают? – ответил я.

– А смысл? – сказал Сева. – Пусть лучше молодой сбегает.

И он снова принялся за свое важное занятие.

– Я сбегаю, я сейчас, – сказал Ваня и направился к двери.

– Во-во, иди-иди, – сказал Сева, – а то все равно дурью маешься, а лучше веник возьми, и на крышу, туман разгонять.

Ваня ушел, но вскоре вернулся, радостно сообщая:

– Видимость улучшается, туман рассеивается. Скоро ростовский рейс отправлять будут.

– А Одесса? – спросил я.

– Одесса пока не принимает.

– Что Ваня? Туман веником разогнал? Мо-ло-дец! – съязвил бортмеханик.

– Да что ты к парню пристал? – сказал я. – Сам дурью маешься. Ей богу, как баба, ногти он полирует!

– «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей» – Пушкин сказал. А я гитарист, между прочим, ногти – мой рабочий инструмент.

– Ты бортмеханик, в первую очередь, между прочим. И отстань от пацана со своими дурацкими шуточками! – пробурчал я.