Касторка

Принципиальная схема маятника Этвеша.

Простой и надёжный мнемонический способ запоминания спектральных классов звезд O, B, F, G, K, M:

1. O, Be A Fine Girl, Kiss Me! (О, будь славной девочкой, поцелуй меня!)

2. Один Бритый Англичанин Финики Жевал Как Морковь.

3. О, Борис Александрович, Физики Ждут Конца Мучений!

Обойдя стенды справа или слева, можно было попасть на лестницу, ведущую на верхние этажи. Запах в вестибюле стоял, как в слесарной мастерской, где притирают детали с керосином и абразивной пастой. Вполне возможно, благоухание исходило от таблиц и диаграмм. Странный институт.

Обогнув стол-шлагбаум, Ольгерт подошёл к окошку, за которым притягательно маячила ведающая пропусками роскошная блондинка. При взгляде на такую диву наверняка свихнулся бы не только Герцшпрунг, но и Рессел, а троянские группы планетоидов непременно сошли бы с накатанных орбит.

– O, be a fine girl, kiss me! – проблеял записной фигляр Васильев, просовывая в окошко лохматую головушку. – Мне нужен пропуск в вашу таинственную контору.

Оторвавшаяся от созерцания ногтей девица окинула придурка оценивающе-раздевающим взглядом.

– Вы не очень похожи на бритого англичанина, склонного к меланхоличному жеванию фиников.

– Согласен, – сказал Ольгерт, предъявляя «сурьёзный тугамент». – Но если согласитесь пообедать со мной, я постригусь и побреюсь. А пока я вместе с вашим Борисом Александровичем ожидаю окончания мучительной процедуры оформления пропуска.

Блондинка кокетливо передёрнула плечами.

– Я обедаю как англичане – после шести.

– Поздновато кончаете, – сморозил Васильев.

– Я кончаю быстро, – пооткровенничала девица без комплексов. – Но, повторяю, после шести.

– Очень жаль! – театрально закручинился Ольгерт. – На седьмой забег меня обычно не хватает, хотя я ем не только финики, но и, по примеру бритых и небритых англичан, разговляюсь фунтовыми бифштексами.

Красивое личико девицы искривилось в лукавой улыбке.

– Людей, как баранов, считают по слабым местам: учёных – по членам, неучей – по головам. – Она выложила на «прилавок» исчерченный витиеватыми иероглифами кусок плохого картона. – Можете возноситься на третий этаж к своим родственным душам!

Обогнув стенды и диаграммы, Ольгерт нос к носу столкнулся с притаившимся в глубокой тени якобы вахтёром – молодым человеком в предательски потрескивающим во швах сером костюме и мягких туфлях на микропорке. «Не многовато ли понапихано наших сотрудников в сугубо научный институт? – весело подумал он. – Или они крутятся тут постоянно?»

– Профессор Колобов, третий этаж, комната № 319, – возвращая пропуск, бесстрастно растолковал лжевахтер и прозрачно намекнул: – Если по истечении часа вы не сдадите пропуск, вас выведут отсюда силой.

Ольгерт подарил серопиджачному церберу обворожительную улыбку и начал возноситься на третий этаж, медленно воспаряя в восходящих потоках плотного керосинового запаха.

Стены устланного ковровой дорожкой плавно загибающегося коридора третьего этажа украшали не таблицы, графики и диаграммы, а намалёванные под копирку портреты знаменитых ученых. Гиппарх и Птолемей, Ломоносов и Коперник, Ньютон и Пуанкаре – это были имена! На стенах хватило места и для современников: ближе к концу портретной галереи обнаружился запечатлённый в масле благородный лик профессора Колобова. Однако уже в следующую секунду Ольгерт сообразил, что видит его тезку и однофамильца – одного из пионеров космологии.

Двери большинства рабочих комнат были почему-то распахнуты настежь. Среди незатейливых интерьеров тускло маячили уныло-сосредоточенные землистые физиономии сотрудников института – бесплотнее их могли быть только тени. Дверь в комнату № 319 тоже была открыта.

Стоявший у книжных стеллажей высокий худощавый человек в дешёвом костюме заметил Васильева и приглашающе улыбнулся:

– Заходите!

– Ольгерт Васильев, увы, «сотрутник» компетентных органов, – представился Исполнитель.

– Григорий Михайлович Колобов, – назвал себя профессор.

Правильные черты лица, спокойные глаза, несуетливые манеры. Колобов сразу вызвал у Ольгерта симпатию.

– Это не вашего ли предка имел я честь лицезреть в галерее славы?

– Я унаследовал внешний облик моего знаменитого отца, а с наследованием серых клеточек дело обстоит несколько хуже, – сказал Колобов и тут же предложил: – Не перейти ли нам в конференц-зал? Меня сковывают как свои, так и чужие кабинеты. Давайте создадим некое подобие нейтральной территории. Не возражаете?

В конференц-зале хозяин и гость уселись подальше от входа, у самых окон, и Ольгерт сразу взял быка за рога:

– Я читал заявление изобретателя нейтронной бомбы Сэма Коэна о том, что «красная ртуть» (КР) существует. По Коэну, в ядерном центре США (национальная лаборатория Сандия, Нью-Мексико) КР исследуется как высокосильное взрывчатое вещество, называемое «баллотехническим».

– Было такое заявление, – не стал отрицать Колобов. – А создатель термоядерной бомбы Эдвард Теллер сказал: «Я не стал бы держать пари, что КР не существует. КР может быть важнее ядерного синтеза». От себя добавлю: «красная ртуть» – это поп-музыка ядерной физики. Слава КР скандальна.

– Я впервые разговариваю с человеком, который может внятно объяснить, что же такое пресловутая «красная ртуть», – сказал Олгьерт улыбаясь. – Так что же это такое?

– Я чувствую, вы тоже находитесь под обаянием «ядерной попсы», – улыбкой на улыбку ответил Колобов. – Не надо преувеличивать значения КР. Думаю, террористы изготовили – или где-то заполучили – ядерные устройства, так сказать, традиционного типа.

– Не имеете права говорить о «красной ртути»?

Колобов вперил в Васильева устало-ироничный взгляд.

– Да ради Бога. Это вещество известно под названием «Красная ртуть 20:20». Представляет собой соединение окислов ртути и сурьмы (Hg2Sb2O7) вишнёво-красного цвета и полужидкое (желеобразное). Это желеобразное соединение названных окислов образуется при двадцатидневном облучении в ядерном реакторе. Впервые КР была получена в 1965-м году на циклотроне в Дубне и, по словам одного нашего шибко засекреченного в те времена учёного производилась в Свердловске, Красноярске и Пензе в количестве примерно шестидесяти килограммов в год как компонент нейтронного оружия М-1975 – имеется в виду гаубичный артиллерийский снаряд калибром 240 миллиметров.

В КР содержится в сотни, в тысячи раз больше энергии, чем в тротиле. Нейтронная бомба с КР может быть не больше апельсина и иметь следующую конструкцию: корпус; внешний слой из обычного взрывчатого вещества с детонаторами; третий слой – «красная ртуть»; и в центре – тритий. Энергии небольшого количества КР, в отличие от ВВ, достаточно, чтобы сжать тритий и вызвать цепную нейтронно-ядерную реакцию. Такой «апельсин» уничтожит всё живое в радиусе шестисот метров.

Перспектива использования КР как для получения дешёвой энергии, так и для совершения терактов, заставляет отнестись к проблеме внимательно. – Колобов вновь обратил на Ольгерта взгляд умных и спокойных серых глаз: – Ну что, теперь вы удовлетворили своё «попсовое» любопытство? Поймите, дело вовсе не в «красной ртути». Это просто отвлекающая игрушка – как для маленького ребёнка голубой мячик. Профессор Грязнов занимался традиционными ядерными зарядами и ему по силам создать бомбу как на основе «красной ртути», так и без КР. Что он, как я твёрдо уверен, уже сделал. Не будем обманывать друг друга: бомба у террористов есть.

Колобов поднялся, подошёл к окну и отрешённо уставился в пространство. Васильев тихонько присоединился к профессору. Вчера вечером они со Смершевым вот так же переминались с ноги на ногу у окна его кабинета. Теперь за мутноватым стеклом вместо чарующего звёздного шатра виднелась мокрая брусчатка мостовой, серые унылые дома, семимильный многолапый виадук и плавно ныряющая под него пешеходная улица, несколько минут назад приведшая Ольгерта в странный институт. Сыпал нудный мелкий дождь. Там и сям беззвучно раскрывались спасительные парашюты разноцветных зонтов.

Колобов первым нарушил молчание.

– Несколько лет назад профессор Грязнов шумно расплевался с ведущими специалистами нашего института и, в частности, с вашим покорным слугой, которого он, кстати сказать, настойчиво приглашал к сотрудничеству вне стен НИИХЕРАД, и с гордо поднятой головой ушёл на вольные хлеба. Вскоре Грязнов выпал из поля нашего зрения. – Колобов бросил на Ольгерта быстрый взгляд. – А из вчерашний беседы со Смершевым я понял, что и из вашего поля зрения тоже.

– Охарактеризуйте Грязнова, – попросил Ольгерт.

– Адольф Грязнов – типичный честолюбец и неистощимый генератор неожиданных идей, – без раздумий ответил Колобов. – Он неподражаемый эксцентрик, далеко не безобидный шутник, желчный насмешник, мистификатор и бесстрашный авантюрист. Голова у него удивительная. Мощная голова. Но самое, пожалуй, главное: Грязнов – закоренелый мизантроп. Он ненавидит людей и презирает их. Поэтому при таком махровом букете… – Колобов прищурился, словно пытаясь проникнуть в прошлое, пронизав серую пелену нудного дождя. – Помните старый фильм, где лежащий на смертном одре старик незаметно поджигает газету у читающей ему сиделки?.. Это вылитый профессор Грязнов. Адольф Иванович способен на всё и не остановится ни перед чем. Терять ему по большому счёту нечего. Когда Грязнов уходил из института, ему было уже далеко за шестьдесят и он тяжело болел.

– От какой печки посоветуете пуститься в пляс? – спросил Ольгерт.

Колобов надолго задумался. Прошумел по виадуку поезд, потом ещё один. И ещё. В проплешинах ромашкового моря разноцветных зонтов тускло поблёскивала намокшая брусчатка; дождь лил не переставая.

– Получайте вашу печку! – повернулся к гостю Колобов. – Если правда, что в детективных романах действие обычно завязывается в отеле, ночном клубе или баре, то вот вам презлачное местечко, где этого «добра» пруд пруди. Я имею в виду расположенный в свободной экономической зоне город Энск.

Ольгерт непроизвольно присвистнул.

– Вы там бывали? – по своему истолковал реакцию парня Колобов.