Семь жизней одного меня. Юность

А хата и без того не была особенно теплой.

Несмотря на то, что снаружи она была обложена силикатным кирпичом, внутри в стенах, по-видимому, была одна труха. Две угловые стены нашей комнаты зимой до самого потолка были покрыты инеем, а летом сквозь побелку обильно проступила плесень.

Нужно сказать, что бороться с бытовыми проблемами по будням приходилось мне одному. Днем родители были на работе. А сестренка до вечера находилась на «продленке».

По ночам мы спали, не раздеваясь, натягивая на себя все одеяла.

Наверное, мои родители рано или поздно нашли бы для нас более подходящее жилье, но посыпавшиеся на нас всякого рода неприятности заставляли все силы направлять на их преодоление.

Отсутствие денег было, пожалуй, самым малым из бед.

Мои родители навсегда остались для меня примером в семейной жизни.

Другая жизнь начинается

Было одно решение, которое я принял для себя этой холодной неприветливой осенью, и которое круто изменило всю мою жизнь.

Я даже не могу точно вспомнить тот день, когда пришло ясное понимание: я буду учиться.

Нет не по школьной программе, там у меня было все в порядке, а по своей, продуманной на годы вперед. Я должен стать культурным человеком, разбирающимся в литературе, поэзии, живописи, музыке.

Научиться все понимать, решать все вопросы всегда самому и не зависеть от чьих бы то ни было мнений и указаний.

Это решение несмотря на кажущуюся спонтанность, было вполне закономерным. Я с детства привык к самостоятельности и всегда стремился все вопросы решать сам. Я еще не знал такого слова – нонконформизм, но он был в известной степени предопределен, и нужны были только определенные обстоятельства, чтобы он проявился в осознанном решении.

А пусковым крючком к такому решению стала моя неприкаянность в чужом для меня классе.

Я, конечно, понимал, что многое из того, чем я хотел бы заниматься, в этом городе было для меня недоступно.

Но здесь было несколько библиотек, и в них были книги.

Как жадно я хотел обладать собственной библиотекой хороших книг, чтобы иметь возможность выбрать любую из них, вдохнуть особый буквально пьянящий запах бумаги и клея, погладить корешок и погрузиться в чтение.

К сожалению, об этом я мог только мечтать.

Но я записался во все библиотеки города и регулярно брал в каждой из них солидную стопку книг.

Если прежде я, как и мои родители и большинство моих сверстников, читал, в основном, детективную и приключенческую литературу, то сейчас это была литература классическая: отечественная и зарубежная.

Я начал читать книги по собственной методике: от первого тома до последнего, включая все критические статьи, вошедшие в издание.

Поскольку в библиотеках мне попадались классики, в основном девятнадцатого века, то и я буквально ощущал себя живущим не во второй половине двадцатого века, а, по крайней мере, лет за сто или за сто пятьдесят до своего времени.

Скоро я понял, что поступил правильно, записавшись сразу в несколько библиотек. И дело было даже не в конспирологических соображениях, хотя согласитесь, кому-то было бы странно видеть худенького подростка, таскающего из библиотеки по 5-6 томов еженедельно.

Я разобрался, что не только по количеству книг, но и по ассортименту книжных изданий библиотеки сильно различаются.

Библиотека, расположенная совсем рядом со мной в Табурищах, комплектовалась, видимо, раньше других: здесь я обнаружил даже сочинения Мао Цзэдуна, читать которые я, разумеется, не собирался.

Зато библиотека в Доме Культуры над пристанью обладала сочинениями Шекспира, Сервантеса, Лопе де Вега и Теодора Драйзера, которых не было в других библиотеках.

Я с жадностью погрузился в мир классической литературы, и, смею думать, авторы этих книг, были не самыми худшими советчиками.

Я читал увлеченно, запоем, не забывая, впрочем, аккуратно делать уроки и успевать по всем предметам. В школу посторонних книг я никогда не носил.

Как ни странно, но чтение не художественной, а публицистической литературы вызывало у меня самый большой отклик. Весь следующий год я зачитывался Белинским и Добролюбовым, нет, сначала Добролюбовым, а потом Белинским.

Белинский по-настоящему открыл для меня Шекспира и Пушкина.

Идите в философию, постигайте книжную мудрость – в ней нет ничего страшного.

Этот призыв неистового Виссариона я воспринимал как руководство к действию.

Так, незаметно, я начал вести другую, как бы параллельную жизнь, которая была гораздо интересней и значимей, чем жизнь подростка из бедной семьи в маленьком провинциальном городке.

Нельзя сказать, что я пытался скрыть свое увлечение. Но уж дома-то точно видели, что я делаю, что и сколько читаю.

Видели, но предпочитали не вмешиваться.

Проблем со мной не возникало, а трудностей у взрослых хватало и без меня.

Вода, вода …

Едва успев переехать в новый город, охваченные рыбацким нетерпением, мы с отцом прихватили спиннинг и отправились на море. Когда мы вышли на бетонную набережную, солнце, должно быть, уже клонилось к закату, но его, все равно, не было видно из-за плотной дымки, окутавшей все небо. На всем протяжении набережной – от здания недостроенной пристани до видневшихся вдали камней – не было ни души. С моря поддувал ощутимый ветерок, заставлявший поёживаться в легкой одежонке. Я нацепил самую заветную блесну и, широко размахнувшись, сделал еще один шажок по направлению к воде. Результат превзошел все мои ожидания: вслед за улетевшей блесной я тоже плавно, как по ледяной горке, съехал вниз и оказался почти по грудь в воде.

С первым купанием! Холодная вода привычно обжигала. Однако прохлаждаться было незачем, я смотал леску и протянул конец удилища отцу. Он легко вытащил меня обратно. Только тут мы обратили внимание, что край бетона у самой воды, и, как я убедился, на пару метров под водой покрыты скользкими зелеными водорослями. Я передал спиннинг отцу, перебрался через парапет и вылил воду из хлюпающей обуви. Затем, сняв одежду, отжал ее и снова надел и уж потом, что есть духу, припустил к нашему новому жилищу, до которого было не меньше трех километров по лесу, который здесь привыкли называть парком. Так бесславно, не успев начаться, закончилась моя первая рыбалка на море.

Той же осенью мы с отцом сделали еще одну попытку освоить рыбалку на Днепре, и на этот раз забрались под самую плотину в запретную зону, куда пришлось пробираться через дыру в колючей проволоке. И тогда я понял, как добывали рыбу мои одноклассники.

Увиденное здесь неприятно поразило меня. Два десятка людей тесно сгрудились на камнях у самого ограждения и полосовали воду странными снастями, называемыми «драч». Тяжелый груз с тремя страшными крюками на толстенной леске забрасывался жестким и коротким удилищем метров под сто и рывками подматывался на катушку. Иногда драч цеплялся за что-то на дне и тогда «рыболов» кричал «цепа!» и, побагровев от напряжения, пытался вытащить нежелательный груз. Но чаще то один, то другой кричал «взяла!» и, также напрягаясь, вытаскивал подцепленного за бок или за хвост здоровенного сазана, по-местному «коропа», или судака. Добыча тут же пряталась в мешок, и все начиналось сначала.

Нечего и говорить, насколько увиденное здесь совершенно не вязалось с нашими представлениями о рыбалке. Не сговариваясь, ни я, ни, насколько я знаю, отец, никогда не использовали эту браконьерскую снасть.

– Взяла! – передразнивал отец, – а она «взяла» за хвост.

Мы все-таки размотали свои удочки и поймали по паре ершей, правда, крупных. Однако неприятный осадок остался надолго.

С началом весны меня неудержимо начало тянуть к воде, хоть какой-нибудь. Какая-нибудь вода оказалась поблизости в виде небольшого глинистого прудика. В нем водились крохотные золотистые карасики. Как-то раз вместо карася мне попалось неведомое чудовище с головой змеи. На поверку чудище оказалось довольно крупной черепахой, которой захотелось полакомиться моим червяком. Потом я долго вытаскивал крючок из ее костистой пасти.

Затем у меня возникла идея выловить из пруда еще что-нибудь помимо копеечных, т.е. размером с копейку, карасиков. Для этого я решил вырастить опарышей. Опыт их разведения у меня уже был еще по Закарпатью, к сожалению, не очень удачный. Какой-то кот неизменно съедал рыбешек, оставленных мной на помойке для разведения личинок зеленой мухи.