Семь жизней одного меня. Короткие рассказы. Детство

На чердаке хранились россыпи грецких орехов и издающие чудесный аромат груши – все из нашего сада. Их срывали еще зелеными поздней осенью, и они доходили на соломе, приобретая густую желтую окраску и тот вкус, при воспоминании о котором у меня рот до сих пор наполняется слюной.

Однажды я обнаружил в проемах слуховых окон покрытые толстым слоем пыли пустые бутылки странной формы, хранившиеся здесь, видимо, с незапамятных времен. От долгого хранения та сторона, на которой они лежали сделалась совсем плоской. На кухне была вторая печь, которую топили в холодное время года, и, естественно, на ней готовили еду. А в теплое время на плите стояла керосинка. Этот нагревательный прибор был неприхотлив и прост в употреблении.

Я уж и не помню, сколько раз за годы жизни в Мукачево, я ходил на базар за керосином. Для того, чтобы сократить себе дорогу, я пытался пройти сквозь тупик, который разделял нашу Севастопольскую с проходившей совсем рядом улицей Ивана Франко. Но это редко удавалось без стычки с живущими там людьми. Поэтому я в конце концов оставил эти попытки.

С нашей стороны дома под верандой был расположен вход в подвал и маленькая дверца в миниатюрный курятник. Отец любил иногда выпивать пару свежих яиц от собственной несушки. Так продолжалось до тех пор, пока ему случайно не попалось яйцо с зародышем. После этого брезгливый родитель отказался от этого блюда.

Туалет без удобств находился в саду, там же была колонка, из которой мы носили воду. Сад был небольшой, разделенный на две части тропинкой, ведущей к колонке. После того, как легализовалось жилье в пристройке, сад разделили на три части. На нашей стороне сада росло большое дерево грецкого ореха и пара деревьев поменьше – абрикос и груша. Оставалось совсем немного места для нескольких грядок, на которых мама сажала помидоры и сладкий перец.

Соседи

Все годы жизни на Севастопольской соседями у нас была пара пожилых венгров.

Жена работала поваром в городской детской больнице, а муж был столяр.

В пятьдесят шестом году, во время событий в Венгрии, находившейся в каких-нибудь полсотни километров, наш сосед по коттеджу на Севастопольской улице, плюгавый мадьяр лет под шестьдесят, рубил дрова во дворе, и, с подтекстом, показывая топор, в пьяном кураже кричал на ломаном русском:

– Вот придут наши, мы вам покажем!

По местным понятиям он слыл «горьким пьяницей»: раз в неделю, после работы заходил в «генделык» (чайную), заказывал стакан сухого красного вина и две бутылки минеральной воды. Выпив полстакана вина, он доливал его водой, и так до тех пор, пока не выпивал все. После этого, покачиваясь и матерясь, исключительно на русском, он отправлялся домой.

Его супруга, которая была его раза в полтора больше, хватала его в охапку и тащила в квартиру. Возможно, она не брезговала также и рукоприкладством, потому что ее благоверный очень скоро затихал, а наутро появлялся трезвый, как стеклышко, хотя и изрядно помятый, и на любой вопрос бормотал что-то по-венгерски, давая понять, что русского он не знает.

Наша соседка вела себя гораздо дружелюбнее. Однажды она угостила маму своими пирожными, и та упросила ее поделиться некоторыми рецептами. После этого я стал объедаться по праздникам чудесными эклерами, вкуснейшими бисквитами и прочими деликатесами

Болото

У семьи, переезда которой мы так дожидались, живя в пристройке на Севастопольской улице, была странная для русского звучания фамилия «Болото». Собственно, Болото был сам глава семьи, чех по национальности, грузный мужчина с круглым лицом, очень похожий на иллюстрации персонажей романа Ярослава Гашека. По профессии он был маляром, работа которого высоко котировалась в местном обществе.