Его зовут Борис

А незадолго до этого пришёл на собрание анонимных алкоголиков человек с годом трезвости и сказал, что он «сорвался», две недели «бухал». Стыдобища! Людям в глаза невозможно смотреть, всех подвёл, на него возлагали трезвые надежды, а он! Эх ты! А тут – глядь, и ничего. «Сорвавшегося» все по плечу похлопывают: ничего, мол, упал, вставай, иди дальше.

Уже после этого у Бориса не было защиты, потому что тогда он подумал: значит, можно, ничего страшного. И пришла ему в голову «гениальная» мысль: «Да, я бессилен перед алкоголем, да, я не способен контролировать количество выпитого, но у меня есть программа «12 шагов», и я смогу контролировать периодичность и долготу запоев»!

Сегодня он понимает прекрасно, что Бог ему звонил во все колокола и кричал: «Боря, какие девочки-бассейн-угорь?! Ты едешь пить! Остановись»! Но он уже тогда был глухим, он был одержим. И даже когда компания прибыла на место, пока они ставили машины, оформлялись в гостиницу и так далее, несчастного уже носило, он не находил себе места – ему не терпелось «принять на грудь». Но по-прежнему не отдавал себе отчёта и говорил (себе же), что пить не будет.

Он ушёл в запой, который продолжался четыреста дней, с небольшими физиологическими перерывами для того, чтобы не умереть. Наркологии Бориса уже просто не брали, врачей-похметологов3 тогда ещё не было, мать вызывала знакомую медсестру, она ставила капельницу. Чуть-чуть оклемался, пошёл пить дальше. Так продолжалось тринадцать месяцев – с марта 92-го по 12 апреля 93-го года.

Для Бориса это чёрное пятно. Он почти ничего не помнит. Поэтому и кадры на экране обрывочные, скомканные, мельтешащие. С трудом можно что-то уловить, зацепиться глазом, как при быстрой перемотке киноплёнки. Хорошо видно только то, что рассказывали об этом времени жена, мать, дочери. Мать, которая помнила сына полтора года «подшивки» трезвым, говорила: ты «подшейся» и хотя бы две недели не попей. Две недели для неё были пределом мечтаний. На последней «подшивке» Борис был трезвым три часа. Из двух «кодировок» на одной пробыл трезвым неделю, после второй пошёл пить сразу. Он тогда говорил: если меня что-нибудь спасёт, то только программа «12 шагов».

А теперь – зачем был этот экскурс в пьяное прошлое. По сути, весь четырёхсотдневный запой Бориса можно считать своеобразной работой по Второму шагу. Да-да, как бы абсурдно это ни звучало. Теперь нам будет легче подойти к нему. Эта глава книги «Жизни» – полноценная, отработанная на все сто процентов, писалась не один год. Черновиков оставила после себя – уйму.

Действие второе (Второй шаг)

Если вы обратили внимание, то рассуждения нашего героя, предшествующие его многомесячному запою, были ориентированы на самого себя – я могу, я сделаю, я буду контролировать. А Второй шаг программы звучит так: «Пришли к убеждению, что только сила, более могущественная, чем наша собственная, может вернуть нам здравомыслие».

«Это что, у меня нет здравомыслия? – с возмущением думал наш гениальный алкоголик. – У кого оно тогда есть? Покажите мне пальцем! У меня здравомыслия больше, чем у Эйнштейна! Мой «здравый» смысл мне говорит, что если я бессилен перед алкоголем и не управляю своей жизнью (Первый шаг), то значит, по моей логике алкоголика, Второй шаг должен говорить о том, как это бессилие преодолеть. А иначе на кой мне та программа?!»

Все четыреста дней запоя Борис упорно трудился по Второму шагу: он никак не желал признавать отсутствие у себя здравомыслия. Сегодня, когда шаг, на котором он столько ломался и пробуксовывал, выполнен, когда есть семнадцать трезвых лет, рассуждения Бориса могут демонстрировать этот возврат здравомыслия:

– Итак, я сказал, что Первый шаг – это аксиома. Он – констатирующий. Тут не требуется никакой работы, просто надо согласиться с тем, что белое – это белое, а чёрное – это чёрное. Собственно, человек, пришедший на собрание АА, самим фактом своего прихода говорит о том, что алкоголь его уже достал. Сам факт прихода на собрание уже является проявлением Первого шага. Если же человек не признаёт наличия проблемы с алкоголем в своей жизни, – значит, пожалуйста, иди и пей дальше. Всё.

Второй шаг – уже теорема. Исходными данными является то, что здравомыслия у меня нет и мне не под силу им овладеть. Доказать требуется: а) что такая сила есть вне меня, и б) она может мне помочь. На выручку приходит Исаак Ньютон со своим Третьим законом: если есть какая-то сила с плюсом, значит, должна быть такая же с минусом, и наоборот. Далее также, по закону Ломоносова: если что-то где-то убудет, то где-то, в другом месте, прибудет ровно столько же. Именно так. В моём случае: если есть некая сила (здесь – бессилие и бесконтрольность, с одной стороны, и чудовищная сила алкоголя, с другой), значит, есть сила, способная ей противостоять. Эта сила есть, и она вне меня. Но, по крайней мере, Второй шаг у меня не требует, чтобы я её искал. Он требует меня убедить себя, доказать себе эту теорему, что у меня такой силы, которая способна противостоять моему бессилию и бесконтрольности, – нет. Здравый смысл отсутствует.

И вот что я делаю, чтобы эту теорему доказать. Мне нужно доказать отсутствие здравого смысла в моей жизни.

Что такое здравый смысл? Прежде всего, это логика – то есть грамотное выстраивание причинно-следственных связей. Кстати, когда меня сейчас спрашивают, почему я не пью, я отвечаю чисто по-еврейски: зачем? Но до этого надо было дорасти. До этого момента, когда я готов ответить вопросом на вопрос: а зачем? – надо дожить.

Итак, причинно-следственные связи. Мы о них упоминали, но «повторенье – мать ученья». Я говорил: я пью, потому что у меня жена – стерва, потому что начальник мой – дурак, а я умный, потому что кругом большевики-сволочи. Но! Если я говорю жене, что я напился на поминках: друг умер, то нигде не написано, что, если умер друг, я должен попасть в вытрезвитель. Нет причинно-следственных связей между этими событиями. Нет. И никогда не было. И быть не может. Но не для меня алкоголика. На работе дали премию, ребята говорят: пойдём отметим, по шашлычку съедим… Но это же не значит, что если дали премию, то я должен проснуться в вытрезвителе без забранных из ателье брюк. Нет здесь здравого смысла. Нет причинно-следственных связей. И даже если допустить, что жена на самом деле стерва, из этого никак не следует, что я должен стоять синий и побитый возле гастронома. Даже если допустить, что кругом в самом деле одни большевики, из этого тоже не следует, что я должен лежать на помойке с котами. Нет никакой причинно-следственной связи. Она существует только в моих больных мозгах – телега впереди лошади. И как только они переставляются: я пью, и поэтому у меня стерва жена, поэтому кругом одни враги, поэтому плохая погода; – всё становится на свои места.

Когда я первый раз «подшился», я не пил около полутора лет и за эти полтора года вырос по карьерной лестнице больше, чем за одиннадцать предыдущих лет после окончания института по распределению. Уверяю тебя, начальник не стал умнее, власть так и осталась большевистской, дураков-козлов немерено. Но почему-то, как только я перестал пить на первой «подшивке», я по зарплате и по карьере вырос больше, чем за одиннадцать предыдущих лет. Почему, как думаешь? (Мои ответы тут будут явно лишними, не могу только удержаться от цитаты из «Иронии судьбы», когда друзья в аэропорту решают, кого из двоих уснувших, которого «развезло от усталости», отправить в Ленинград: «Пойдём простым логическим путем». – «Пойдём вместе»).

Значит, здравого смысла во мне нет. Дальше. Вернуть мне его может какая-то другая сила. А вот с этим я никак не хотел согласиться. Эту часть теоремы я себе доказывал года три. Я верил в ответ. Как теорема Ферма: совершенно очевидно, что нет трёх чисел, сумма двух кубов из которых равна кубу третьего. Но её двести лет не могли доказать. Так и я. Да, я признал, что я бессилен, признал Первый шаг, но с этим никак не хотел согласиться. Ну не согласен я – и всё тут! Маресьев летал без ног – и я научусь, применимо к питию, конечно. И никаких!

Пока однажды на даче, простой эпизод, не привезли из ближайшей деревни парное молочко. Оглушил я залпом два литра… Что было потом, рассказывать не надо. У меня там есть зелёная будочка. Типа сортир. Ты помнишь. И я начал, как часы, каждые пять минут туда бегать. Не стояло у меня тогда вопроса – бежать или не бежать, не было выбора. И тут меня осеняет мысль: Боря, ты не можешь справиться с такой ерундой, как понос! Ты же бегаешь! Ты ведь не пытаешься с ним бороться. Ты бежишь и кричишь жене: «Дай-ка мне левомецитин!» То есть ищешь силу более могучую, чем твоя собственная. В данном случае она – левомецитин. Ты признал, что ты слабее. Почему ты не хочешь признать, что ты слабее алкоголя? Почему ты не хочешь понимать, что ты на ринге слабее Тайсона? Почему ты не хочешь согласиться с тем, что ты слабее паровоза, который летит по рельсам? Это же так просто! Ты всё признаёшь. Посмотри в зеркало – оно ни при чём. Рожа кривая, а зеркало нормальное.

Вообще все без исключения шаги предполагают покорность – то есть свои какие-то позиции надо сдать. Причём безапелляционно. Просто капитулировать, начиная с Первого шага. Повторюсь, глупо пытаться рукой остановить поезд. Глупо выходить на ринг против Тайсона. Глупо бороться с поносом.

Я часто говорю, зачем нужен Второй и все последующие шаги, если есть Первый. Безусловно, по-настоящему сделанный Первый шаг лишает всяческих иллюзий по поводу «выпить сто грамм». В лучшем случае – это вытрезвитель, в худшем – помойка. Первый шаг даёт возможность просто быть, существовать. Не умереть преждевременно, не обязательно даже биологически, – а социально, нравственно, духовно. На Первом шаге можно худо-бедно существовать, быть трезвым.

Чтобы жить трезвым, нужна остальная программа. Причём нужна не для того, чтобы просто жить. А для того, чтобы жить в радости. Я и не представлял себе, какой радостной может быть жизнь! И вот когда поставишь перед собой задачу не просто жить без алкоголя, а жить счастливо и без алкоголя, что мне казалось семнадцать лет назад просто невозможным, то нужна остальная программа. Без Второго невозможно выполнение остальных шагов. Он является ключом.

Итак, после истории на даче для меня уже было очевидно, что существует сила, более могущественная, чем моя собственная. Вторая часть теоремы – доказать себе, что такая сила есть, существует, и она может противостоять моей, – была, по сути, доказана. Но что это за сила такая, причём вне меня, и как она будет мне возвращать здравомыслие, как я должен к ней обратиться, – я не знал. И на первом этапе я решил, что вот этой более могущественной силой для меня будет программа «12 шагов». Именно не группа АА, а программа поможет мне вернуть здравомыслие, ибо группа АА – это только помощник, это сообщник. Группа – как очень сильная поддержка на трудном пути. Как костыли, как глоток свежего воздуха, как капля влаги в пустыне. По программе без группы двигаться очень и очень тяжело.

Вот это был мой Второй шаг. Тогда мне очень интересно стало ходить на собрание. Это стало моей потребностью. Я стал нуждаться в этой более могущественной силе. Если день-два пропустил, мне становилось неуютно. Как будто Бог меня толкал. Потом постепенно, по программе я пришёл к Богу как силе более могущественной, чем моя собственная. Причём со временем я для себя убрал из программы слова «как я Его понимаю» применительно к Богу. Я Его не понимаю никак. И не хочу понимать. Вопрос, кто или что есть Бог, – мне абсолютно не интересен. Мне неважно: это дедушка, сидящий на облаке, это Иегова, или Аллах, – мне не ин-те-рес-но. Я не хочу знать, как Он работает.

Сегодня я знаю точно:

1. Бог есть.

2. Это не я.

3. Он меня любит и никогда не пошлёт испытания большего, чем я могу выдержать.

Вот и всё. И Он для меня однозначно – сила более могущественная, чем моя собственная, и помогает она тогда, когда считает это нужным для меня. Не всё, что я у неё прошу, мне полезно и нужно.

Важно! Второй шаг – это не шаг возврата здравомыслия. Его возвращают последующие шаги. В процессе движения программы. Упаси тебя Бог полагать, что стоит лишь подумать: «сила вернёт», и она тут же автоматически вернула. Здравомыслие возвращает Одиннадцатый шаг – полное, стопроцентное здравомыслие. Но до него ещё добраться надо.

Составляющая здравомыслия – это, в первую очередь, смирение. На сегодняшний день для меня смирение и здравомыслие – почти синонимы. Чем больше смирения, тем больше здравомыслия.

Антракт

Галопом по европам мы скакать не будем. Проглотить Двенадцатишаговую программу за раз не выйдет. Поэтому, если продолжить ассоциацию со спектаклем, то перед третьим действием (то бишь Третьим шагом), без сомнения, как и положено, есть антракт. Кто-то в этот перерыв (подавляющее большинство зрителей) бежит в буфет. Кто-то остаётся сидеть в зале и читает программку – что там за действо ждёт его дальше. Кто-то переваривает увиденное и услышанное в предыдущих сценах. Вот и мы с вами «переварим» сейчас. Оживим: кое-куда красок добавим, кое-кого введём в круг действующих лиц – чтобы несколько разбавить «умности» и уложить вышесказанное в голове. Потому как программа «12 шагов», по верному замечанию Бориса, – это не одноразовая акция. Это жизнь. А жизнь, она многообразна, красочна, с массой запахов, оттенков, ощущений, трагедий и радостей… Её украшают всякие рюшечки и кружавчики, и много её не бывает.

Итак, картинка. Это было лет десять, наверное, назад, в неком городе за границей на конференции анонимных алкоголиков. Для справки: таковые конференции проводятся по всему миру в разное время, в зависимости от времени создания в стране/штате/республике/городе группы АА. Например, в городе N-ске группа анонимных алкоголиков зародилась в июле 1989 года. После этого ежегодно в июле проводится конференция, на которую съезжаются алкоголики со всего мира. Это может вылиться как в грандиозный форум (например, на шестидесятилетие движения АА в Сан-Диего в 1995 году съехались десятки тысяч алкоголиков), так и в скромное собрание сотни-другой человек в районном центре. Но всегда это – тепло, сердечность, понимание, солидарность, единение. Это – сила.

Так вот. На конференцию в N-ск привезли алкоголика лет тридцати, с глубокого похмелья, его била дрожь, пот катился градом, он еле переставлял ноги. Вряд ли его мозги что-то соображали тогда. И вот на второй день (конференция занимает полтора-два дня, выходных, как правило) проходит заключительное собрание, ведущий по традиции спрашивает: у кого есть непреодолимое желание что-то сказать? Тут поднимается со своего места этот новичок и говорит: «Ребята, я здесь среди вас просто балдею, я второй день забываю, что надо бухать»… Пауза – по законам жанра. Что далее произошло с залом, вместившим в себя несколько сотен человек, трудно передать. Оратору устроили овацию, какой, наверное, на съезде партии не удостаивался Брежнев. Аплодировали минут пять. Бедный алкоголик стоял совершенно растерянный, не понимая, чего такого выдающегося он сказал и чем вызывал такую бурю восторга.

Объяснение, на самом деле, весьма просто для понимания алкоголиков. Для тех же, кто не «в теме», поясню: если бы парень сказал иначе, например, что ему здесь не хочется пить, ему бы просто никто не поверил. А он именно – забыл. Потому что для алкоголика вопрос не стоит – хочу, не хочу. Надо! Это – аксиома. А тут алкоголик забыл про «надо». Искренне, от сердца, а не от мозгов. От сердца и сказал. Мозги даже не успели сообразить, что он сказал.

Теперь – плавно – переходим к мозгам. Но не вышеупомянутого безымянного алкоголика, а нашего героя Бориса. Как к иллюстрации того, каким изобретательным, изворотливым и талантливым он, мозг алкоголика, может быть. Кстати, справедливости ради надо и в этих записях отметить, что «алкоголик» отнюдь не синоним слов «никчемный», «дебил» или «дурак» – они никак не могут находиться в одном ассоциативном ряду. И вот вам пример. Да и не один, впрочем.

Про графики. Лёжа в алкашатниках систематически, Борис всегда был при деле. В основном, эти заведения советских времён в режим пребывания в них включали трудотерапию пациентов. Почти во всех наркодиспансерах алкоголики трудились. Но были исключения. Один из них, санаторного типа – с волейбольной площадкой, яблоневым садом, обилием цветов в округе и, главное, маленьким гастрономчиком за забором – облюбовал себе Борис. И вот там тихими трезвыми вечерами (а также днями и утрами) он предавался маниловщине. Но это с нашей точки зрения стороннего наблюдателя. Для Бориса это были отнюдь не бесплодные и эфемерные мечтания. Вполне конкретно и точно он, технарь с двумя на тот момент высшими образованиями, строил графики. Он был мучим далеко не гамлетовским подкорректированным вопросом: пить или не пить. Такой дилеммы вообще не было.

Вопрос был куда тоньше. Ведь вся беда алкоголика заключается в том, что ему знакомы лишь два состояния: киронедостонии (хронической или острой) или перебора, то есть выпитого чересчур. Либо одно, либо другое. А вот попасть в ту точку, где ощущение полного счастья, увы, почти никогда не удаётся, если только по счастливой же случайности. Хотя, к слову тут замечу, что попадание в эту точку для алкоголика – опять же палка о двух концах. С одной стороны, хорошо, конечно, когда человек сохраняет человеческий облик при наличии дозы алкоголя внутри, но с другой стороны, случаи, когда алкоголик не напился, дают ему иллюзию: «ну вот же могу, когда захочу», – и таким образом путь к Первому шагу, то есть признанию у себя проблемы с алкоголем, удлиняется в разы. Но такие случаи попадания в точку «счастья» единичны, а потому в подробностях нами не рассматриваются. Чаще всего происходит по-другому: когда к алкоголику после нескольких порций спиртного приходит состояние кайфа, тут же непременно появляется потребность его закрепить – «остановись, мгновенье, ты прекрасно»! Но как только человек начинает это самое закрепление – случается перебор.

Задача Бориса требовала ювелирной точности – он искал вожделенную точку. То есть, условно говоря, если искомая точка «счастья» – триста граммов, то двести девяносто – мало, а триста десять – уже много. Пожалуй, в принципе вычислить эти триста граммов не составляет труда. Но! Вся беда заключается в том, что точка в триста граммов отнюдь не фиксированная. Она подвижна. Зависит от многих факторов.

Борис выбрал, как помнится, тринадцать переменных, среди них: в какой компании пить, какой напиток, в какое время года, под какую закусь… Дальше при желании каждый алкоголик для себя сам может восстановить эти тринадцать переменных, а то и дополнить.

Борис строил графики и говорил своему доктору, с которым впоследствии до самой его смерти поддерживал приятельские отношения: «(Имярек), вот теперь наконец-то всё. Ты меня «подошьёшь», годик я, конечно, не попью, чтобы не портить твою репутацию. Но потом я уже буду точно знать – где, когда, с кем, сколько, что и как. На, смотри, графики». Врач посмотрел их, отложил в сторону, взял клочок бумаги, черкнул на нём пару строк, протянул сидевшему с видом победителя пациенту и сказал: «Вот тебе мой домашний телефон (мобильных тогда не было), в любое время суток лучшее место в лучшей палате – твоё». Потом, когда Борис не пил уже лет пять, тот врач-нарколог сказал, что он на здании этого наркологического диспансера повесит мемориальную доску, что здесь, мол, на протяжении десяти лет по нескольку раз в год находился на излечении такой-то. Но потом это отделение закрыли.

Однако ж не один Борис такой умный (это в продолжение к теме графиков, памятных знаков и вообще к тому, что алкоголизм не знает границ, в том числе и международных;… ну, и к здравомыслию и его отстутствию, конечно, тоже). В 80-х годах прошлого века в определённых кругах разнеслись слухи о том, что японцы, славящиеся на весь мир своей изобретательностью, придумали некий клапан, который, наподобие операции на сердце, вживляется в аорту и регулирует количество выпитого. Мечта алкоголиков всего земного шара! То есть сам потребитель алкоголя заказывает врачу, насколько этот клапан надо отрегулировать – триста граммов, четыреста, пятьсот… Как чуть больше положенного выпил, организм излишек не принимает, отторгает, и всё идёт назад, простите за натурализм. После этой очистительной процедуры можно пить дальше. Красота!

Борис готов был пойти с шапкой по родственникам, продать всю причитающуюся ему движимость и недвижимость, чтобы собрать деньги и поехать в Японию (это всё в бытность Советского Союза, напомню), где бы ему вживили этот волшебный клапан. Позже он говорил, что, наверное, алкоголики всего мира тому человеку, который придумает таблетку, умеющую безо всяких графиков говорить «стоп», то есть поможет контролировать количество выпитого, поставят памятник в полный рост из чистого золота. Сегодня, правда, он абсолютно точно знает, что не дал бы на этот памятник и ломаного гроша. Более того, появись сегодня такая таблетка – она ему не нужна. Но это – сегодня. А тогда…

Пока суд да дело, на клапан деньги не собраны, неутомимый Борис придумывал свои ноу-хау. Например, как занести алкогольную заначку домой. Это ж целая наука! Потому что номер с бутылкой, заткнутой сзади за пояс, уже не проходит. В носок – не проходит. Тогда появилась иная технология. Между рукавом куртки и рукавом пиджака засовывается бутылка (тех, кто захочет стать преемником Бориса в данной манипуляции, предупреждаю, что рукав куртки должен непременно застёгиваться). На входе жена обязательно ощупывает. Алкоголик руки вверх, мол, да пожалуйста. Она хлопает по бокам – пусто. Всё проверила. Борис снимает куртку вместе с пиджаком (кстати, свидетельствую, что и по сей день он делает именно так, – тенденция, однако). Бутылка остаётся между двумя рукавами – куртки и пиджака. Потом через некоторое время, когда бдительность супруги уже притупилась, потихонечку, в удобный момент, пробирается в коридор, достаёт заначку, и та уже традиционно перекочёвывает в унитазный бачок.

Потом, правда, эта халява кончилась тоже, потому что все его алкогольные выдумки и придумки со временем жена раскрывала. Приходилось приспосабливаться. Во-первых, брать одну бутылку – это гиблое дело: пока алкоголик к ней тайком прикладывается, пьянеет, жена замечает характерные перемены в супруге, всё понимает и быстро находит заначку, потому что далеко же не спрячешь: квартира – пространство весьма ограниченное. Стал тогда Борис брать две бутылки. Жена одну нашла – уже счастливая от своей находки, больше не ищет. Вскоре и это обнаружилось – поскольку супруга видела, что муженёк всё равно продолжает пьянеть, стала находить и вторую. Начал наш герой брать три «пузыря». Тут уже становилось сложнее, потому что надо было подкарауливать момент, когда жены не будет дома, чтобы прийти и рассовать спиртное по тайным местам.

Так вот. Две бутылки предусмотрительно прятались так, чтобы оказаться найденными. По сто пятьдесят-двести граммов Боря успевал-таки выпить, и они обнаруживались. Было не жалко, вроде как – в семью же. А вот третья бутылка разливалась в серванте по хрустальным рюмкам, которые там за стеклянными дверцами стояли и доставались только по праздникам для гостей (думаю, многие из вас помнят такое время). Предвосхищая возможные вопросы, отвечаю: водка не выдыхалась, потому что не застаивалась – три часа максимум она там находилась. Что может быть проще – жена вышла на кухню, да просто отвернулась, открыл – выпил – поставил рюмку на место – закрыл. Минута на всё. К слову, это последнее ноу-хау Бори так и осталось тайной для его супруги…

Кстати, о супруге. Ещё одна история. Советский Союз. Вплоть до расстрела за валютные операции – 88 статья Уголовного кодекса РСФСР. Борис с женой отправляется по путёвке в путешествие по Балтийскому морю. В то время организоваться на такую поездку было архисложно – требовалось разрешение райкома партии. На полках в магазинах у нас – это 1989 год – кроме пыли, ничего нет. Трусы по талонам, сигареты по талонам. Советские туристы везут самовары, водку для того, чтобы там, за кордоном, за них получить валюту и купить, например, тот же видеомагнитофон. Или просто привезти доллары сюда.

Что делает Борис? (Вчитайтесь в каждое слово, а я многоточиями обозначу смысловые паузы). Купленную на родине по сумасшедшей рублёвой цене валюту… под страхом уголовного наказания… нелегально вывозит за границу… и покупает на неё… у советских туристов… водку.., притворяясь иностранцем. Каково? Но самый анекдот состоял в том, что его жена тоже повезла с собой водку на продажу. А продавать стеснялась. И Борис подсылал к ней случайно обнаруженного в круизе бывшего своего одноклассника, снабдив его валютой. Шведы давали тогда, помнится, по тридцать крон за бутылку, немцы – по пять марок. А одноклассник говорил жене Бориса, что «какие-то сумасшедшие шведы» (догадайтесь – какие?) предлагают по пятьдесят крон за бутылку. Устоять она не могла, и даже природная её стеснительность тут была побеждена. Ха! А Борису было вовсе не жалко пятьдесят крон, потому как из семьи эти деньги, по сути, и не уходили.