Всадники

– Программку не желаете? – раздалось над ухом.

Желтухин встрепенулся. Перед ним, в фирменном костюме с бейджиком «Марина», стояла девушка. Лицо ее было смутно знакомым. Эдуард присмотрелся, а та вдруг подмигнула ему и облизнула бледные губы длинным и острым языком.

Он понял и потрясенно вжался в кресло.

– Лили!

– Программку? – настойчивее спросила девушка.

– Кто ты такая? – испуганно пробормотал Желтухин.

– Лучше спроси себя, кто ты такой, – усмехнулась Лили. – Один из ответов на твои вопросы есть здесь.

Она снова протянула ему тонкую афишку, которую он осторожно принял и открыл дрожащими руками. Из сложенных страниц ему на колени выпала вычурная бархатная визитка с золотыми вензелями, на которые было немного неприятно смотреть. На обратной стороне значилось: «Сатаневский пер., д. 6. Приходи 31 октября в 18:18».

Эдуард вопросительно поднял глаза на девушку, но ее уже не было ни перед ним, ни где-либо в зале. Тотчас прозвенел звонок, и веселые москвичи без масок поспешили занять места на второй акт.

Интерлюдия 2. Франция

Поле было душистым, густо напоенным ароматом августа. Трезвонили насекомые. Над рощицей, примыкавшей к западной части поля, замерли столбы дыма. Они напоминали черные мысли, неспешно растворявшиеся в голубом и ясном здравомыслии. Там, в двадцати километрах к западу, горел Париж. Минувшей ночью святой Варфоломей скалился как безумный, сшивая паруса из содранной кожи убиенных.

Лилит сидела на обочине и улыбалась, размышляя обо всем этом. Положив голову на колени, она следила за дорогой. Ее волосы цвета нескошенной пшеницы перебирал ветер.

«Этому полю не видать орудия косцов. По крайней мере, не в ближайшие недели, – подумала она, и на ее бледном лице напряглись желваки. – Мои волосы тоже никто не скосит. Никто и никогда больше не тронет меня».

Она уже собиралась развлечь себя игрой с насекомыми, когда показался Харб. В облаках пыли, поднимавшейся по пояс, в местной одежде, что само по себе было подозрительно, он с солдатской угрюмостью двигался на восток, прочь от кровоточащего Парижа. На правом плече Харб держал мушкет. Даже с такого расстояния Лилит видела, что мушкет поврежден и служит крючком для болтавшихся связанных сапог. Сам Харб шагал босиком, держась центра дороги.

«Мало кому нравится, когда в ступни впиваются камешки, но только не тебе, угадала? – заключила Лилит, не поднимая головы с колен. – Ну и, разумеется, дело в том, что траву на обочине ты ненавидишь за мягкость. Как и любого, кто хоть в чем-нибудь мягок».

Перед глазами Лилит вспыхнула давняя сценка. Подробностей имелось в избытке, но она предпочла, чтобы их затягивала мгла памяти. В тот день, в их нулевую встречу, Лилит предприняла первую и единственную попытку прикончить одного из всадников. Она выбрала спешившегося Харба. И если бы его не закрыл рыжий жеребец, то сил у чистильщиков убыло ровно на четверть.

По какой-то причине Харб так и не обзавелся новым скакуном. Кони не являлись истоком сил всадников, но тем не менее представляли собой некую важную их часть. Лилит так и не смогла понять, какую именно. Вероятно, она узнает больше, когда отыщет хозяина, спустившего этих четверых бешеных псов с привязи.

Из тягостных размышлений Лилит вырвало появление еще одного путника – мужчины, гнавшего вороного коня во весь опор. Судя по всклокоченным волосам и раскрасневшемуся улыбающемуся лицу, он был изрядно пьян. Поравнявшись с Харбом, мужчина осадил коня. Лилит без труда слышала их разговор – так же ясно, как слышала барабаны гнева в сердце Харба.

– Ты католик или гугенот? – прорычал мужчина. Он подался вперед и едва не сполз с коня.

– А кто спрашивает?

– А спрашивает – убийца гугенотов! – мужчина расхохотался и замахал рукой, показывая, что шутит. Мол, он-то сразу приметил, что они с Харбом одного поля ягоды. – Ты б коня себе сыскал, служивый, пока пятки в копыта не превратились!

– А я, может, хочу их до говна стереть. Есть возражения?

Мужчина расхохотался пуще прежнего и пришпорил коня. Харб опустил голову, стоя одинокой фигуркой в облаке пыли. Наконец, сделал шаг в сторону, скинул в траву мушкет с сапогами и наклонился. Его рука без труда погрузилась в сухую землю и вынула из нее камень. Недолго думая, Харб отвел руку назад и с силой метнул добытый снаряд.

Камень, пущенный навесом, взмыл в небо, за считаные секунды преодолел метры до цели и ударил мужчину прямо в затылок. Чавкнуло, словно кто-то вынул увязшую в грязи ногу. Удар был такой силы, что мужчину швырнуло вперед, перебросив через голову коня. В дорожную пыль грохнулся уже мертвец, не долетев до Лилит каких-то пяти метров.

Она увидела все это в живописных красках августа. Черные, как смоль, волосы, напитывавшиеся кровью. Бело-красные комки мозга, ярко сверкавшие на солнце, точно угощение. Лилит издала неопределенный звук, который мог быть как осуждением, так и одобрением. Она и сама не решила. Вернула вскинутую голову на колени.

Вскоре подошел Харб. Равнодушный и злой, он напоминал клинок, опущенный в родниковую воду сразу после адских недр кузнечного горна. Сапоги так же мерно болтались на мушкете у него за спиной.

– Вы теперь корректируете популяцию людей? – поинтересовалась Лилит, когда была уверена, что ее услышат.

Харб метнул в нее настороженный взгляд. Несомненно, сама по себе девушка, отдыхавшая на обочине, не вызывала подозрений, но вот девушка, никак не отреагировавшая на убийство, – совсем другое дело. Скверное, можно сказать. Глаза Харба ожесточились.

«А ты быстро признал во мне врага», – оценила Лилит, но даже и тогда не подумала вставать.

– Почему я не знаю тебя, крошка?

– Потому что забыл, хотя следовало бы помнить.

– Что?

– Пожалуй, освежу твою память на пару мгновений. Я прикончила твою клячу, Харб.

Этого оказалось достаточно, чтобы Харб рванул с места. Двигался он нечеловечески быстро. И если бы Лилит не наведывалась к всадникам последние века, подтачивая их силы, не сносить ей головы. Однако судьба Харба была предрешена. И давно.

Харб в растерянности остановился, точно крепкий бычок, налетевший на стену. С непониманием уставился на пустое место, хотя всего секунду назад там кто-то был. По крайней мере, в глазах Харба еще тлел образ, уже тающий, но все еще различимый, – образ девушки, вылепленной августовским солнцем.

– Во славу Триединой и Вечной – во славу меня! – с яростью прошептала Лилит.

Харб не услышал этого. Едва держась на ногах, он пытался совладать с пугающей слабостью, растекавшейся по телу. Его взгляд шарил по шелестевшему полю и небу, но упрямо отказывался замечать улыбавшуюся Лилит.

– Вот и хорошо, моя воинственная мартышка, – проворковала она. – Живи и наблюдай обратную сторону луны. Отныне низменные инстинкты – твой единственный бог. А когда ты вконец истомишься по здравому смыслу, вот тогда мы и поговорим.

Слова не достигли рассудка Харба, но легли куда глубже, коверкая и разрушая его внутреннее ядро. Еще какое-то время он осоловело оглядывался, потом с удивлением обнаружил труп на дороге. Подошел поближе и отшатнулся от коня, пытавшегося понять, почему хозяин не встает. Наконец, держась за голову, Харб побрел дальше. Сброшенные сапоги и мушкет так и остались лежать в пыли.

Лилит кивнула и подумала, что пшеницу все-таки не мешало бы скосить. Заливисто рассмеялась.

Печать вторая. Всадник на рыжем коне

Среди кривых и извилистых московских улочек многому находилось место. И крохотным аптекам, в которых зевали в ожидании вечно больных старух фармацевты. И круглосуточным магазинам с опухшими продавцами, чей ассортимент был представлен в основном алкоголем. И нотариальным конторам, расположенными на вторых этажах старинных жилых домов. Но мало кто знал, что на пересечении Звонарского переулка и улицы Рождественка, за неприметной деревянной дверью с облупившимся зеленым клевером на ней можно найти ирландский паб. ”Holy Molly”.

Небольшой, всего на двадцать – двадцать пять человек, вечно прокуренный, несмотря на всевозможные запреты. Здесь можно было выпить настоящего «Гиннесса», услышать живую ирландскую скрипку, найти собеседника или быстрый перепихон в заплеванном туалете паба. «Святая Молли» принимала каждого, а потом выпускала из своего чрева. Пьяным, грустным, веселым, довольным или избитым. Характер у старого паба был тот еще, но кого это останавливало.

Поэтому никто не удивился, когда в переулке рядом с пабом остановился мотоцикл. Тяжелый круизер от Harley-Davidson. Наездник был под стать своему могучему зверю. Коричневая кожаная куртка, казалось, собрала пыль всех дорог мира. Темные камуфляжные штаны испачканы засохшей грязью, но тяжелые армейские ботинки, надраенные кремом, щеголяли первозданной чистотой.

Мужчина чем-то был похож на своего железного скакуна. Рыжие вьющиеся волосы были такого же цвета, как и ржавый топливный бак. Не рябиновый огонь, а цвет еле теплого осеннего солнца. Серые глаза, холодные и равнодушные. Лицо гордое, испещренное мелкими морщинами, а губы тонкие и бледные. Суровость портили разве что наушники, тонкой белой нитью уходящие под куртку, но мужчине на стиль было плевать. Судя по его виду, больше всего он ценил удобство одежды, а не то, что о нем подумают прохожие.

– Выпьем, старина, – хрипло произнес он и ласково погладил мотоцикл по кожаному сиденью. Словно и не железная махина была перед ним, а настоящий скакун. Породистый и умный. – Выпьем и двинем дальше. Тошнит от этого города.

Мужчина пригладил волосы, похлопал себя по карманам и, удостоверившись, что все нужное с собой, вразвалочку направился к дверям паба.

Несмотря на три часа дня, паб был полон. В воздухе плотная дымовая завеса, пахнет виски и жареными сосисками. У дверей замер молчаливый громила в черной майке с клевером на груди. Глаза оценивающе пробежались по крепкой фигуре вошедшего, и губы изогнулись в улыбке, однако мужчина не обратил на реакцию охранника внимания. Он снял куртку, повел плечами и облегченно выдохнул, хрустнув шеей. Затем вытащил наушник, прислушался к играющей в пабе музыке и довольно кивнул. Ирландский панк – лучший выбор для такого места. Веселый, бодрый и задающий нужное настроение. Но наушник вернулся в ухо, и мужчина медленно пошел вперед, огибая столики и идущих к выходу людей.

– Привет, друг. Чего налить? – улыбнувшись, спросил бармен – веселый темноволосый паренек в безрукавке.

Мужчина, занявший место у стойки, хмыкнул и внимательно посмотрел на бармена. Руки покрыты татуировками, когда улыбается, видно, что пары зубов у него недостает. Нос смотрит в сторону, а над бровью шрам. Очередной солдат проклятых московских улиц.