АнтиБожественная комедия

– Знаю, – обрадованно воскликнул мудрец. – Знаю, знаю. Это философ Аристипп.

– Какой, блядь, Аристипп? Правильный ответ – философ Диоген.

Помещение потонуло в хохоте присутствующих. Смех усилился, когда старик попытался вцепиться мне в горло своими скрюченными пальцами, но Гомер восстановил статус кво, огрев Диогена пустым кувшином из-под вина. Я кивнул своему новому другу и попросил официантку унести вонючую кучу тряпья, бывшую некогда прославленным философом античности.

– Как ты его, – восхищенно заметил Гомер, когда народ вокруг нас немного рассосался, а Диоген отправился мучить немецких солдат. Один из них уже ласково поглаживал саперную лопатку и злобно смотрел на философа.

– Брось. Просто дебил. На земле таких, как он, называют «тренер по личностному росту». Впаривают людям хуету, цитируют Ошо и слушают лютую попсу, – отмахнулся я, делая изрядный глоток вина. – Слушай, Гомер. А что это вино не пьянит совсем? Они его водой разбавляют?

– Нет. Новые души не привыкнут к адским продуктам, пока не освоятся.

– Понятно.

– Диоген любит всех доставать. Кто-то ему заявил, что он величайший мыслитель, что когда-либо жил на свете, так этот олух принялся вступать со всеми в споры. Аристотеля до нервного срыва довел, Платон на Второй круг попросился, Сократ вынужден с собой плетку носить. Зато после спора с тобой на пару веков тихо станет. Нечасто к нам такие как ты попадают.

– Выпьем за это. Ад очень странный, Гомер. Он невероятно сильно похож на реальность. Разве что жестокости побольше, да демоны в человеческом обличье щеголяют.

– Ты прав, Збышек. Лимб – это зеркальное отражение того, что наверху. В других Кругах гораздо хуже, – тихо ответил Гомер, мусоля в руках кусочек сыра.

– А что в других кругах? Сатанизм, демоны страшнее, блатняк заставляют слушать?

– За всю историю Ада только одну душу перевели из Лимба на Седьмой Круг. И никто из нас не знает, что там, за высокими стенами.

– Пепел везде, и дети некрещенные из-под земли вылезают. Меня Петр на Второй Круг определил. За излишнюю ебливость.

– Жаль. Хороший ты парень, Збышек. Тебя будет не хватать, – враз погрустнел поэт. Я улыбнулся и хлопнул его по спине.

– Не грусти. Может, на обратном пути свидимся. Не фарт, как говорится, но не факт, что по жизни. Из тебя клевый бард бы вышел. В майку Цоя тебя обрядить и на бардовский вечер с гитарой. Ты бы все овации сорвал своей Одиссеей.

– Да, Збышек, – хохотнул поэт и спросил с тревогой: – Куда ты уставился? Лицо такое, будто ты Аида увидел.

– Почти, – ошарашенно ответил я. К барной стойке, где Диоген продолжал о чем-то спорить с немцами, подошел темнокожий мужчина с прической в стиле «афро». Танцуя на месте, он что-то спросил у бармена. Я уставился на Гомера и буквально прошипел: – Это же Джими Хендрикс. Я должен с ним поговорить.

Да, это был Джими Хендрикс собственной персоной. Чернокожий гитарист, признанный многими музыкантами лучшим в своем деле. И сейчас он стоял возле бармена, потягивая коктейль из хрустального бокала. Я в состоянии полнейшего онемения уставился на икону многих металлистов и неформалов. Музыкант смерил меня удивленным взглядом и спросил:

– Чё как, снежок?

– Блядь, я не могу поверить. Джими Хендрикс?

– Ага, братишка. Он самый. А ты кто такой? – спросил он, козырнув фирменной ухмылкой.

– Я твой фанат. От музыки твоей фанатею. У меня даже гитара, как у тебя. Фендер Стратокастер. Была, по крайней мере, когда-то, – восторженно ответил я, уважительно трогая руку музыканта. Тот усмехнулся и достал из кармана свернутую папироску.

– Пыхнем, друг?

– Не вопрос. А ты мне дашь автограф? Я, конечно, не знаю, на кой он ляд в Аду, но обязан взять. Ты же так крут, как и твои соло. Пойдем за столик, я тебя с Гомером познакомлю. Он в античности, как ты, отжигал, только пастушек ебать любил, – я отпихнул с пути Диогена, который попытался вновь развязать очередной спор, и направился в сторону столика, где меня ждал поэт.

– Нет, чувак. Я не кончал с собой. Это та тупая пизда виновата, – скривился музыкант, делая глоток из своего стакана. Я с улыбкой самого преданного фаната слушал его, не перебивая, добрых полчаса. – Моника, блядь. Вместо кислоты дала мне снотворного. Я запил вином и отъехал. Стою возле тела и смотрю, как вокруг суетятся врачи и прочая шушера. А я, можно сказать, только во вкус входить начал.

– И тебя определили в Лимб? – спросил Гомер, все еще смутно понимающий, какого беса я смотрю на чернокожего мужчину с таким обожанием.

– Ага. За музыкальные заслуги. Да и на убийство вроде тянуло. Я все ждал Монику здесь, чтобы высказать этой овце все, что думаю, но ее отправили в Дит. Зато тут я могу упарываться, сколько душе моей угодно. В этом настоящий рок, брат.

– Охуеть. А много вообще музыкантов здесь живут? – спросил я, рассматривая автограф Джими на салфетке.

– Да. Знаменитых сюда и отправляют. Многие же творили всякую хуйню при жизни, да закончили, как я. За вклад в историю их поселили тут. Сейчас тебя со своим другом познакомлю, – музыкант поднял руку и позвал упитанного мужчину в забавных очках к нашему столику.

– Ебушки-воробушки. Это же Боно из U2, – хихикнул я, наклонившись к Гомеру. Поэт поднял бровь и вопросительно на меня уставился в ожидании пояснения. – Тоже музыкант. Я думал, он жив еще.

– Давно уже помер, – благодушно улыбнулся Боно, присаживаясь на свободный стул. – Привет, Джими. Как оно?

– Нормально, брат. Репетиция завтра, ты пойдешь?

– Конечно. Сегодня в ночь на работу, а завтра, как огурец, у вас. Что за пацан? – спросил он, уставившись на меня.

– Фанат мой. Клевый чувак, – улыбнулся Джими. Я пожал протянутую руку Боно и спросил:

– А ты как помер-то? Я думал, что ты жив и детям Африки помогаешь.

– Лет пять назад на своем Порше влетел в дерево. Удалось договориться с Главным, чтобы меня заменили на какое-то время. Я передал двойнику записку, где велел ему заботиться о ближних. Может, это поможет мне попасть на Райские луга, – задумчиво протянул музыкант, принимая папироску от Хендрикса. – Тебе тоже автограф дать?

– Прости Боно, но музыка у тебя хуевая, – покачал я головой. Джими прыснул в кулак, наблюдая за тем, как медленно краснеет звезда поп-рока. – Я больше по тяжелому металу угораю. Darkthrone, Каннибалы, Vader, Hate. Хендрикс – икона, а ты просто пафосный чувак.

– Бля, пацан прав, – Боно внезапно всхлипнул и обхватил ладонями лицо. – Я же в коммерции погряз, как торгаш долбанный.

– Ага. И музыка у тебя примитивная, – поддакнул я, заставив музыканта разреветься. – Ну ёбана, Боно. Уж и пошутить нельзя.

– Я ничтожен. Надо мной даже местные музыканты стебутся.

– Это точно, чувак. Дэд, когда был тут проездом, сказал, что Боно – червивый сосок на пузе дойного порося, которого надо зарезать во славу Вельзевула, – хмыкнул Джими.

– Кто такой Дэд? – завертел головой античный поэт, совершенно потерявшийся в незнакомых именах и терминах.

– Вокалист Mayhem, – пояснил я. – Мозги себе вышиб, мизантроп олдскульный.

– Так вот, Дэд был одним из многих, кто высказал свое мнение насчет меня, – закончил Боно, шумно сморкаясь в платок. – Простите. Депрессия совсем заела.

– Выпей, полегчает, – усмехнулся я, но мои спутники шутки не оценили и вообще сделали вид, что меня не существует. Через пару секунд я понял, что стало причиной. У входа в бар стоял Герцог Элигос собственной персоной и ехидно улыбался мне. Рядом с ним замерла рыжая девушка, судя по виду, моя ровесница.

– Пошли, Збышек. Нам пора, – демон даже не удостоил известных людей внимания, лишь коротко кивнув Гомеру.

– Разве два дня прошло? – удивился я, вставая из-за стола. Герцог рассмеялся.

– Прошла неделя, как ты тут сидишь. Время в Аду странно движется. Я предупреждал.

– Ну надо же. Я даже не устал. Ладно, пока, парни. Гомер, Джими – рад знакомству. Может, увидимся еще. Боно, мой тебе совет. Заканчивай ныть и пиздуй играть метал, ибо в метале обретешь ты душу.

– Прощай, Збышек, – тихо ответили мои венценосные знакомые, не рискуя смотреть на демона. Я повернулся к Элигосу.