Без семьи

– Не вижу смысла задавать подобные вопросы такому человеку, как я! – закричал сторож, позеленев от злости.

– Будьте любезны ответить на этот вопрос, допустив, что он имеет какой-то смысл.

– Действительно, я налетел на тушу, которую ни с того ни с сего выставили перед витриной мясника.

– Значит, вы ее не заметили. – Я о чем-то задумался. – Вы запирали церковь после того, как пообедали?

– Конечно.

– А на телячью тушу вы наскочили тоже после обеда?

– Но…

– Вы хотите сказать, что в тот день вы не обедали?

– Нет, я обедал. – А за обедом какое пиво вы пьете: слабое или крепкое?

– Крепкое.

– А сколько бутылок?

– Две.

– А больше двух никогда не пьете?

– Иногда выпиваю три.

– А случается, что вы пьете по четыре или по шесть бутылок?

– Очень редко.

– А после обеда вы пьете грог?[18 - Грог – алкогольный напиток, смесь из кипятка с ромом или с коньяком и с сахаром.]

– Иногда пью.

– Вы любите крепкий грог или слабый?

– Не слишком слабый.

– А сколько стаканов вы выпиваете?

– Смотря по обстоятельствам.

– Можете ли вы поклясться в том, что не выпиваете иногда по три или даже по четыре стакана?

Сторож побагровел от злости и ничего не ответил, а адвокат сел и, садясь, сказал:

– Допрос этого свидетеля показал нам, что собака могла быть заперта в церкви им самим. Он после обеда бывает порою так задумчив, что не замечает даже телячьих туш. Вот все, что я хотел выяснить.

Если бы я мог, я бы расцеловал моего адвоката. Действительно, почему Капи не мог быть случайно заперт в церкви? А если сторож сам его запер – значит, не я его туда привел и, следовательно, не я виноват. Единственная улика против меня отпадала.

После сторожа давали показания люди, пришедшие с ним в церковь. Но они ничего ровно не видели, кроме открытого окна, через которое убежали воры.

Потом выступали свидетели с моей стороны: Боб, его товарищи, хозяин харчевни. Все они показывали, где я находился в тот вечер и в какое время. Но один пункт, притом самый важный: в котором часу я ушел со скакового поля – так и остался невыясненным.

По окончании допроса судья спросил меня, не хочу ли я еще что-нибудь добавить, предупредив, что я могу и не говорить, если не нахожу нужным.

Я ответил, что я невиновен и всецело полагаюсь на правосудие.

Судья прочел вслух протокол показаний, а затем объявил, что меня должны перевести в другую тюрьму. Там я буду ждать решения, следует ли передать мое дело в суд присяжных.

Суд присяжных!

Я упал на скамью. Почему я не слушался Маттиа!

ГЛАВА XIX. БОБ

Только вернувшись к себе в камеру, я после долгих размышлений нашел причину, почему меня не оправдали. Судья хотел дождаться ареста тех, кто был в церкви, и таким образом выяснить, был ли я их сообщником. Как сказал прокурор, «на их след напали», и, очевидно, мне предстояло оказаться в ближайшее время вместе с ними на скамье подсудимых.

Незадолго до наступления ночи я услышал звук корнет-а-пистона и узнал игру Маттиа. Мой друг, вероятно, хотел этим сказать, что он думает обо мне и тоже не спит. Звуки раздавались за стеной, находившейся перед моим окном. По-видимому, Маттиа стоял на улице, за стеной, и нас разделяло небольшое расстояние, всего несколько метров. К сожалению, глазами нельзя пробить камни, но если взгляд не проникает сквозь стены, то звук проникает через них. К звукам корнета присоединился шум шагов, неясный гул голосов, и я решил, что Маттиа и Боб дают представление.

Почему они выбрали такое место? Неужели они рас считывали сделать здесь хороший сбор? Или они хотели меня о чем-то предупредить?

Вдруг я услышал голос Маттиа. Он отчетливо крикнул по-французски: «Завтра, на рассвете!» И тотчас же с новой силой зазвучал корнет.

Я сразу догадался, что не к английским зрителям, а ко мне обращался Маттиа со словами: «Завтра, на рассвете!», но понять, что означали его слова, было довольно трудно.

У меня снова возникло множество вопросов, на которые я не находил ответа. Только одно было совершенно ясно и определенно: завтра утром я должен проснуться до рассвета и чего-то ждать, а до тех пор набраться терпения. Как только стемнело, я улегся на койку, решив поскорее уснуть, но не мог. Я слышал, как часы неоднократно били на башне.

Когда я проснулся, было еще совсем темно; звезды мерцали на небе, ничто не нарушало тишины. До рассвета, по-видимому, было еще далеко. Вскоре на башенных часах пробило три. Я проснулся слишком рано, но снова лечь побоялся; к тому же я был уверен, что при всем желании не смогу заснуть.

Прислонившись к стене, я не сводил глаз с окна Наконец звезда, на которую я смотрел, стала тускнеть, и небо слегка посветлело. Начинался день. Вдали запели петухи.

Я встал и на цыпочках подошел к окну. Открыть его без шума оказалось нелегко, однако очень медленно и осторожно я все же открыл его. Но оставались еще железные прутья, толстые стены и обитая железом дверь. Надеяться на освобождение при таких условиях казалось безумием, и все-таки я надеялся.

Звезды становились все бледнее и бледнее. Я дрожал от утреннего холода, но не отходил от окна, смотрел и прислушивался, не зная сам, что мне предстоит увидеть или услышать. Туман поднялся и рассеялся, и все предметы стали понемногу ясно вырисовываться. Я стоял, затаив дыхание, но не слышал ничего, кроме биения собственного сердца.

Вдруг мне показалось, что кто-то царапает стену, а так как я не слышал шагов, то решил, что ошибся. Тем не менее я насторожился. Шорох продолжался, потом над стеной показалась голова, и хотя было еще темно, я сразу узнал Боба.

Он увидел, что я стою, прижавшись к решетке.

– Тсс! – произнес он еле слышно и сделал мне знак рукой, чтобы я отошел от окна.

Не понимая, зачем это нужно, я все же послушался. Мне показалось, что в другой руке Боб держал длинную блестящую трубочку, сделанную как бы из стекла. Он поднес ее ко рту. Затем я услышал слабый свист и в то же время увидел, как в окно влетел и упал к моим ногам маленький белый шарик. Голова Боба мгновенно исчезла за стеной. Все стихло.

Я стремительно бросился к шарику. Тонкая бумажка была плотно обвернута вокруг маленького кусочка свинца. Мне показалось, что на ней что-то написано, но так как было еще недостаточно светло, я не мог ничего прочесть. Приходилось ждать наступления дня. Я постарался как можно тише закрыть окно и быстро улегся на койку, держа шарик в руке.

День не наступал очень долго – слишком долго для меня, ожидавшего его с таким нетерпением. Но вот сначала желтый, а затем розовый свет заскользил по стенам камеры; тогда я развернул бумажку и прочел: