Война с НИЧТО. Эта война начинается в детстве и продолжается всю жизнь

«Не успел приехать, а уже старается себя ПОКАЗАТЬ…»

НИКТО, из-за тяжести висевшей в НЁМ, чувствовал как взваливал на себя не только вес каждой работы, которой ЕГО нагружали, но и вес всей толщи времени, за которую эту работу можно было СДЕЛАТЬ. До тех пор пока работа оставалась НЕВЫПОЛНЕННОЙ, она продолжала как висеть в НЁМ. Вес чего-то даже очень ЛЁГКОГО, если долго держать на ВЫТЯНУТОЙ руке, становиться может только всё невыносимее. Поэтому НИКТО старался поскорее всё заканчивать, чтобы избавить себя от лишнего веса, который, чем дольше оставался, тем становился всё невыносимее. – Осталось полчаса до обеда. Табличками я займусь сразу после обеда. А до обеда я как раз успею закончить одну работу. – Нет! Ты сейчас же СДЕЛАЕШЬ то, что я тебе приказал СДЕЛАТЬ, – заявил этот старший лейтенант, чем оставил навесу незаконченную работу и добавил вес новой. НИКТО почувствовал, как кровь застучала у НЕГО в висках. – Я до обеда всё равно не успею СДЕЛАТЬ эти таблички… – сказал НИКТО, стараясь сдерживать себя и говорить спокойно. – Начальник штаба приказал!! Я прихожу через ДВАДЦАТЬ минут, и чтобы они были готовы!

«Причём здесь начальник штаба?! Какие ДВАДЦАТЬ минут?! Эта тварь сама когда-нибудь ДЕЛАЛА эти таблички за ДВАДЦАТЬ минут?!»

Воображение НИКТО ПОТЯНУЛО ЕГО в ту сторону, где перед ЕГО мысленным взором стало проноситься то, как ОН взялся быстро-быстро ДЕЛАТЬ эти таблички, чтобы успеть их СДЕЛАТЬ за ДВАДЦАТЬ минут, чтобы уложиться в этот немыслимо короткий отрезок времени, как ОН начинает торопиться там, где спешка неуместна, где она только начинает всё портить, портить что-то уже СДЕЛАННОЕ, как всё приходиться начинать сначала, как время оказывается потраченным ВПУСТУЮ и его остаётся всё меньше, как то, что необходимо СДЕЛАТЬ, продолжает в НЁМ висеть, и вес этого только продолжает расти. НИКТО почувствовал растущее в НЁМ напряжение от затраченных ИМ ВПУСТУЮ времени и сил и оставленный и продолжавший давить вес НЕДОДЕЛАННОЙ работы, растущий вес того, за что нужно было приниматься и всю ту толщу времени, в течение которого груз этой работы будет давить на НЕГО. ОН почувствовал, что не выдерживает такого издевательства над самим собой, что ещё немного, и ОН готов будет уже взорваться. – Я начну их ДЕЛАТЬ после обеда, – ответил НИКТО, продолжая внутренне накаляться яростью, которую, если бы она прорвалась, уже было не остановить. ОН старался её сдерживать. – Я прихожу через ДВАДЦАТЬ минут, и если не будет всё готово…

«Опять эти ДВАДЦАТЬ минут!! Откуда он их взял?! Что это за тварь ко мне ПРИВЯЗАЛАСЬ?!»

Тут уже сидевшие в омрачённой душе тени пережитого напомнили о себе. Там были и тень старшего лейтенанта, ПРИВЯЗАВШЕГОСЯ к НЕМУ на вокзале в Душанбе, и тень лейтенанта, приставшего к НЕМУ у вокзала в Баку, и тени им подобных. НИКТО почувствовал, как ЕГО захлестнуло горячей волной, как боль уже сильнее сдавила ЕМУ виски. – Да я НИЧЕГО не буду ДЕЛАТЬ!! – То есть как «не буду»?! Ты у меня сядешь на пять суток!!

«Да тут с ума можно сойти в этой армии!!!»

– Да меня здесь не будет! – Как это «не будет»?! – Я – сумашедший! Я ухожу в сумашедший дом! Лицо НИКТО пылало, а сердце колотилось от безудержного гнева. – Ты у меня сядешь!! – Как это я сяду, если меня здесь уже не будет?!! Я – сумашедший!!! —закричал НИКТО. И в ЕГО надрывавшемся голосе было столько злобы и звериной ярости, что старший лейтенант переменился в лице, как-то растерялся, повернулся и поспешил уйти.

«Куда это он поспешил? Наговорить кому-то про меня и продолжить ход этого дурдома ДАЛЬШЕ?»

– НИ-ЧЕ-ГО себе… Как это тут у вас с офицерами разговаривают… – проговорил один из ДВУХ «дембелей», которые сидели в клубе. Их поразило то, что перед ними происходило. НИКТО им был незнаком. Они приехали увольняться из другой части. НИКТО застыл там, где стоял. ОН почувствовал себя каким-то опалённым. ОН как давал себе остыть после разгоревшейся в НЁМ ярости. Потом ОН глубоко вздохнул, и почувствовал, как у НЕГО мучительно заныла грудь, и направился к выходу. У НЕГО сильно стали болеть виски и лоб. Рядом со штабом ОН заметил стоявшего прапорщика из санчасти и направился к нему. – Товарищ прапорщик, мне нужно в сумашедший дом. – Зачем?! – удивился тот. – Сколько можно всё это терпеть?! С ума же можно сойти! У меня лоб болит! Волосы выпадают! В последнее время постоянно в висках болит! – сказал НИКТО и нервно нажал пальцами с ДВУХ сторон, ПОКАЗЫВАЯ давившую на них боль. – Хорошо. После обеда вместе сходим. После обеда выяснилось, что они пошли не в сумашедший дом, а в больницу. Врач выслушал НИКТО, проверил кое-что и сказал, что у НЕГО нет никаких нарушений, что ОН просто сильно переутомлён, что ОН сильно устал, что ЕМУ нужен покой.

«Покой?… Какой покой?! Когда это в армии можно будет оставатся в покое?… Сумею я дотерпеть до конца или нет? Совсем немного осталось…»

«Деды» становились большей частью какими-то взрывоопасными, поэтому их и старались лишний раз не трогать. Поэтому «молодые», в основном, и несли бремя нарядов, каждодневных уборок и чисток, что самих уже ДЕЛАЛО взыроопасными за полгода до окончания ДВУХЛЕТНЕГО срока службы. НИКТО после окончания школы почувствовал какую-то подорванность и усталость. А в армии ОН устал раньше других. Поэтому последние полгода ОН находился в положении не «деда», а «дембеля». В наряды ОН не ходил, ходил за почтой, за фильмами в кинопрокат, ВЫПОЛНЯЛ ОТДЕЛЬНЫЕ работы. На утренних зарядках ОН перестал появляться ещё раньше, потому что они сил ЕМУ нисколько не прибавляли, а только отнимали их. На построениях ОН был как сам по себе, стоял в самом конце строя и ОТДЕЛЬНО, как какой-то прикомандированный, как не принадлежавший личному составу этой части. Была уже середина августа, когда ОН обратил внимание на то, что волосы на голове стали выпадать сильнее. ЕГО стало тревожить то, что так ОН может и облысеть. Когда ОН постригся покороче, то заметил, что выпадавших волос стало только больше.

«Надо подстричься под „НОЛЬ“…»

ОН сбрил волосы тогда, когда у «дедов» они стали уже отрастать. По сложившейся традиции за сто дней до приказа «деды» постриглись наголо около ДВУХ месяцев назад. НИКТО не собирался стричься, не собирался следовать этой традиции, но и ЕМУ всё же пришлось постричься наголо.

«Значит, не случайно появилась эта традиция…»

Командир батальона, как какой-то стопроцентный борец с проявлениями «дедовщины», стал угрожать посадить на гаупвахту всех, кто посмеет постричься наголо за сто дней до приказа. Несмотря на его угрозы, все «деды» постриглись наголо. Только НИКТО не постригся. И некоторые как за такой союз с чем-то преступным оказались в нарядах. В роте «УЗЕЛ» разрешили купить старый телевизор, который стал доставлять больше тревог и неприятностей, чем какой-то радости собравшим деньги на его приобретение. Смотревшие его оставались в постоянном напряжении из-за опасений, что кто-то ПРАВИЛЬНЫЙ зайдёт и увидит их такое вот БЕЗДЕЛЬЕ. Как-то вечером старший сержант этой роты, который дослужился до заместителя старшины, стал звать НИКТО посмотреть один фильм. НИКТО отказывался. По выходным в клубе ПОКАЗЫВАЛИ фильмы, и НИКТО замечал, что отвлекался происходившим на экране настолько, что совершенно забывал про то, что где продолжал находиться. Когда фильм заканчивался, возвращение в реальность для НЕГО становилось каким-то болезненным ударом. И НИКТО не хотелось получать такие удары лишний раз. ОН не хотел лишний раз ПОВТОРЯТЬ такие возвращения туда, откуда всей душой стремился вырваться. Но старший сержант звал ЕГО и звал, уверяя, что сам дежурный по части разрешил смотреть телевизор после «отбоя». Хоть НИКТО и не хотел ещё одного болезненного возвращения в реальность, но ОН ведь каждое утро после сна возвращался к ней, и ОН всё же уступил. ОН помнил о том времени, когда-то относился к этой роте, когда этот старший сержант тоже пропадал раз за разом в многосуточных нарядах, когда был ещё рядовым, помнил о том, что он даже ходил в штаб, чтобы там ему сказали о причине того, что он так часто попадает в наряды. А что там ему могли сказать? «Людей не хватает»? Память об этом помогла ЕМУ уступить. А один прапорщик из этой роты, дежуривший в эти сутки по столовой, вместо того, чтобы попробовать выгонять белых и жёлтеньких червячков и чёрненьких жучков, чтобы они исчезли из ПЕРВОГО и ВТОРОГО, решил ПОКАЗАТЬ свою ПРАВИЛЬНОСТЬ как раз в это время. Он взял и заявился в казарму, чтобы повыгонять всех посторонних, всех тех, кто относился к ДВУМ соседним ротам, всем кому тоже могло захотеться посмотреть телевизор. Это же ЛЕГЧЕ ему было СДЕЛАТЬ. И несколько человек направились к выходу. – А ты, что здесь ДЕЛАЕШЬ? – спросил этот прапорщик НИКТО так, словно такие как ОН, тем более не могли заходить в эту роту, словно ОН был каким-то худшим из худших. – НИЧЕГО, – ответил НИКТО на ходу. – Уходи отсюда! – Я ухожу. – Не смей здесь появляться! НИКТО, когда вышел наружу, опять присел на ту скамью, которая находилась рядом с казармой, чтобы понежиться в ночной прохладе. Прапорщик ушёл в столовую. – Пошли. Сейчас фильм начнётся, – старший сержант опять стал звать ЕГО, присев рядом с НИМ на эту скамью. – Нет. Не нужно. Сейчас этот гад опять появиться. – Пойдём. Он больше не придёт. – Придёт. – Да не придёт он! Пошли! Те «деды», которым пришлось выходить из этой роты, стали опять в неё заходить и НИКТО ПОТЯНУЛИ за собой. Прапорщик вскоре опять появился, назвал «козлами» тех, кого снова стал выгонять. У одного НИКТО блестела выбритая кожа головы, которую освещал экран телевизора в тёмном помещении казармы. ОН опять выходил последним. – Опять ты здесь! – Я ухожу. – Я тебе, что говорил? – Я ухожу. Один несчастный телевизор есть, и смотреть его, как одно сплошное издевательство над собой. – Что ты сказал? НИКТО уже выходил наружу, когда получил из-за спины пощёчину. ОН развернулся. – А ну-как, иди сюда! – сказал прапорщик, хватаясь при этом за локоть правой руки НИКТО ДВУМЯ руками, чтобы ВТЯНУТЬ ЕГО назад. Затем он тут же ДВА раза ударил ЕГО кулаком по лицу. Может, этот прапорщик получил вдохновение от того, что, как он совсем недавно позволил себе с одним расправиться? НИКТО взрывом ответных ударов взял и сильно потеснил прапорщика, чьё положение спасли забежавшие «деды». НИКТО остался стоять у дверей, когда ЕГО оттащили от прапорщика. А прапорщик почувствовал, что НЕ ТЯНЕТ на то, чтобы одними кулаками попытаться одолеть ЕГО, и с заметавшимся взглядом стал искать что-то подходящее, что можно было схватить и чем можно было ударить. Он ПОТЯНУЛСЯ к граблям, стоявшим в углу с лопатами и мётлами. НИКТО был готов к удару, но как-то ЛЕГКО ЕМУ удалось оказаться за дверьми на крыльце. От удара по двери на уровне ЕГО головы грабли сломались. Прапорщик с одним уже черенком в руках бросился к НИКТО. А ОН спокойно хлопнул дверью прямо перед самым носом прапорщика, спрыгнул с крыльца, сбросил тапочки и босиком побежал в тёмную глубину части. – Я тебя всё равно поймаю! – крикнул ЕМУ остановившийся прапорщик. – Не поймаете! – Я с тобой всё равно РАЗДЕЛАЮСЬ! – Сначала найдите!… Товарищ прапорщик! Вы – не человек! НИКТО ещё больше углубился в темноту, где решил немного подождать, пока всё остынет. Издали, из темноты, ОН стал наблюдать за освещённым местом у входа в роту материального обеспечения, где «деды» собрались на крыльце. Оттуда один из них направился в сторону НИКТО и стал звать ЕГО пойти с ним. – Пошли. – Куда? – Пошли. Посидим на крыльце. – Нет. Не нужно. – Пошли. Не бойся. – Я не боюсь. Просто не нужно ДЕЛАТЬ продолжение. – Пошли. Если он попробует тебе хоть слово сказать – мы его так ОТДЕЛАЕМ, что не обрадуется. Пусть убирается в свою столовую. Я могу всю ночь просидеть на крыльце. Это никого не касается. Я на «отбой» отправился и по «подъёму» буду стоять в строю. А в это время могу спать, могу и не спать, – сказал «дед» из Новосибирска. – Нет. Я не хочу продолжения. Иди один. Этот «дед» вернулся на крыльцо к оставшимся там. Через несколько минут снова появился прапорщик и направился в их сторону, по всей видимости, с намерением продолжать наводить порядок, с намерением всех там разогнать. Но находившиеся на крыльце как с какой-то угрозой ему что-то ответили, и один из них даже встал как с готовностью осуществить сказанное на ДЕЛЕ. Никто с крыльца не ушёл. Этому прапорщику самому пришлось убираться. Утром НИКТО рассказали о том, как подошедшему и раскричавшемуся прапорщику, который, видимо, решил, что произошедшее только ещё больше давало ему право продолжать давать разгон «дедам», взяли и сказали, что если ему мало, то ему могут ещё добавить, и хорошо добавить, что он ещё и за «козлов» может ответить. И, видимо, прапорщик почувствовал, что эта угроза далеко НЕПУСТАЯ, СДЕЛАЛСЯ сразу мягче и счёл за лучшее самому уйти и оставить «дедов» в покое. Один «дед» стал рассказывать про то, как он испугался за НИКТО и как он, пригнувшись как можно ниже, чтобы ему самому не попало по голове граблями, всей своей силой вытолкнул ЕГО за двери.

«Так вот почему я так ЛЕГКО оказался за дверями…»

Тем утром НИКТО прошёл мимо прапорщика в столовую, а тот – НИЧЕГО. И после произошедшего прапорщик стал относиться к «дедам» поучтивее. В воскресенье утром к каше с противными червями никто не притронулся. Все и на этот раз как решили, что для того, чтобы позавтракать им ВПОЛНЕ хватит хлеба с маслом, кружки чая и ДВУХ сваренных вкрутую яиц. Если в прошлое воскресенье только у одного или ДВУХ все ДВА яйца оказались тухлыми, то остальным, кроме ДВУХ, которым как повезло и которые съели на завтрак по ДВА яйца, досталось по одному тухлому яйцу, то на этот раз у всех были одни тухлые варёные яйца.

«То ли эти сволочи, все из себя такие ПРАВИЛЬНЫЕ, решили нас кормить списанными продуктами? Деньги они ДЕЛАЮТ, что ли?»

«Батальон, встать! Выходи строиться!» – скомандовал тот самый старший сержант, который ТЯНУЛ НИКТО посмотреть телевизор. Он решил прервать такой завтрак, повести батальон к штабу и вызвать туда заместителя командира по тылу. Зампотылу появился и стал чуть ли не каждому в лицо говорить про то, что все крупы, макароны, вермишель «хорошие», что это повара такие «плохие», потому что не мыли всё это перед варкой, чтобы все поверили в то, что он наговорил.

«Макароны перед варкой нужно мыть?…И вермишель тоже? И яйца оказались тухлыми из-за того, что их повара не помыли?»

Зампотылу распорядился выдать всем «сухой паёк». Этот паёк выдали только в один этот раз, затем всё той же червивой едой продолжали кормить батальон всё так же три раза в день. «Дед» из Новосибирска ПОДЕЛИЛСЯ с НИКТО: «Против этих гадов как НИЧЕГО нельзя СДЕЛАТЬ. НИЧЕГО добиться не получиться. Не оставаться же голодным. На ПЕРВОЕ смотреть даже не могу, когда на поверхности плавает так много разных червячков и жучков. Значит, остаётся только ВТОРОЕ. Возьму немного каши ложкой и смотрю: есть черви или нет. Если червей не видно, то ем. А если заметил червячков, то выкладываю кашу на стол.» После «приёма пищи» на столах лежали КУЧКИ каши. И под столами лежали эти КУЧКИ.

«Неужели этих КУЧЕК никто не замечает? И кому это приходиться убирать? Для кого это лишняя работа? И что может накопиться в тех, кому приходиться убирать эти КУЧКИ?»

Этот же «дед», который подходил к НИКТО, чтобы позвать ЕГО посидеть на крыльце после «отбоя», больше всех стал воевать со старшиной в столовой. – Батальон, встать! Выходи строиться! – командовал старшина. Одна эта команда как сразу сдувала «молодых» из-за столов. Они выглядели какими-то ЛЕГКОВЕСНЫМИ. Это со временем в них накопиться того, что СДЕЛАЕТ их потяжелее. Этот «дед» продолжал сидеть и понемногу брать ложкой рисовую кашу даже тогда, когда уже он один оставался сидеть за столом. Вокруг его миски лежали КУЧКИ каши. – Товарищ солдат! Была команда «выходи строиться»! – обратился к нему старшина, для которого КУЧКИ из каши оставались какими-то невидимыми. – А я ещё не поел! – А я вам ещё раз ПОВТОРЯЮ: «Была уже команда: „Закончить приём пищи! Выходи строиться!“ – А я не закончил „приём пищи“! – А я вам ещё раз ПОВТОРЯЮ: „Была команда!“ – А я ещё не поел! – А я вам ещё раз ПОВТОРЯЮ: „Была команда!“ – Я червей есть не буду!! – А я ещё раз ПОВТОРЯЮ: „Выходи строиться!“ То же самое раз за разом слышал в ответ от старшины НИКТО, когда собирался забрать свой почти новый бушлат, когда ЕГО решили отправить в ПУСТЫНЮ. Бушлата, конечно же, уже не было. Старшина был не дурак, чтобы не продать этот бушлат. Это было почти полгода назад, когда и этого „деда“, который стал задерживаться во время „приёма пищи“ дольше всех в столовой, отправили следом за НИКТО туда же. НИКТО тогда ещё успел во время передышек, которые давал себе между нарядами, нарисовать карикатуры на некоторых на большом листе бумаги и вывесить его рядом с казармой. Об этом в части так долго помнили, что забыть этого уж не могли. Этого парня из Новосибирска отправили в ПУСТЫНЮ, к самой границе, за то, что он не подчинился командиру батальона, этому ПРАВИЛЬНОМУ борцу с „дедовщиной“, которому вздумалось „припахать“ „молодого“ на своём огороде. Этот борец с „дедовщиной“ приказал всему батальону построиться и повёл строй к туалету, к громоздкому четырёхугольному строению, которое называли внушительным словом«пентагон», где заявил, что все будут стоять до тех пор, пока тот, для кого как что-то НЕПОНЯТНОЕ было в том, что к НЕМУ может иметь какое-то отношение и огород командира батальона, не вычерпает ведром отстойник. – Я ПЕРВОГО не ел! ВТОРОЕ тоже с червями! Есть червей не буду и голодным уходить не собираюсь! А ПРАВИЛЬНЫЙ старшина, продолжавший не видеть всех этих КУЧЕК каши на столах, вспомнил о том, что сколько же минут отводиться на «приём пищи», и стал об этом говорить «деду». – Я голодным не уйду! Словесные испражнения старшины выглядели такими же червивыми, как те КУЧКИ каши, которые лежали на всех столах. И он только помогал «приёму пищи» больше ЗАТЯГИВАТЬСЯ своими словесными испражнениями, словно одной червивой еды было мало. «Молодым» для того, чтобы так сопротивляться тому же старшине, как не хватало какого-то внутреннего веса, какого-то внутреннего груза. И их за их какую-то ЛЕГКОВЕСНОСТЬ было ЛЕГЧЕ нагружать нарядами и разной работой.

И НИКТО напоследок тоже собирались нагрузить «дембельской» работой, но ОН на ВТОРОЙ день после приказа письменно обратился с просьбой о ЕГО скорейшем увольнении. ОН коротко написал о внутреннем своём состоянии, напомнил и о землетрясении. «Что ж ты до сих пор молчал?» – произнёс начальник штаба после того, когда прочитал написанное, и сразу поставил свою подпись под вышеизложенным. Ещё нужно было, чтобы и командир бригады подписал это заявление. Через пару недель и ВТОРАЯ подпись была уже на этом заявлении. Начальник штаба сначала сообщил НИКТО, что ОН может хоть на следующий день ехать домой, после чего стал предлагать ЕМУ остаться на сверхсрочную службу. – Оставайся. Станешь начальником секретной части или продсклада. – Нет. Я поеду. У меня там отец остался. Когда НИКТО ещё УЧИЛСЯ в школе, ОН думал, что ДАЛЬШЕ, когда этот отрезок ЕГО жизни останется позади, ЕМУ будет ЛЕГЧЕ. ОН ошибался. ДАЛЬШЕ становилось только тяжелее. ЕМУ хотелось, чтобы этот ДВУХЛЕТНИЙ армейский отрезок как можно скорее закончился. Но когда ОН дождался дня, который как должен был оказаться последним в этой части, никакого прилива жизненных сил, никакой радости ОН не почувствовал. Что-то говорило ЕМУ о том, что ЕГО плен не закончился, что что-то ЕГО задержит. Через час в столовой к НЕМУ подошёл один «дед» и сказал ЕМУ: – Ты, наверное, завтра не уедешь. – Почему? – Пистолеты пропали. В это день вдруг обнаружилось, что пропали ДВА пистолета в ОТДЕЛЬНОЙ роте, которая находилась в ПУСТЫНЕ за сто восемьдесят километров от батальона. Эта рота подчинялась этому батальону. Стало ясно, что из-за этих ДВУХ пистолетов «дембелям» пришлось бы уже долго дожидаться своего увольнения. Но на следующий день стало поспокойнее. Выяснилось, что полгода назад один из ДВУХ майский «дембелей», служивших в той ОТДЕЛЬНОЙ роте, не удержался и ПОКАЗАЛ один пистолет тому, кому оставалось ещё полгода служить, кому не хотелось ещё долго оставаться и дожидаться своего увольнения, кому очень хотелось поскорее уехать домой, кто и пошёл в штаб, чтобы назвать тех, кто мог взять эти пистолеты. В очередной раз в этот батальон и в ту ОТДЕЛЬНУЮ роту понаехало начальство из бригады, чтобы выяснить, что там происходит и чего там не хватает, чтобы выяснить, что какие недостатки следовало бы устранить. И выяснилось, что в той ОТДЕЛЬНОЙ роте как не хватало НИКТО.

«Вместо того, чтобы меня отправить домой, меня ещё ДАЛЬШЕ от дома отправляют. В ПУСТЫНЮ!»

ОН чуть не взбунтовался, но, прислушавшись к своему внутреннему голосу, подчинился. В ОТДЕЛЬНОЙ радиолокационной роте НИКТО подошёл к замполиту батальона. – Товарищ капитан! Зачем меня привезли сюда? – Потерпи немного. Ты с нами сегодня же обратно поедешь. А пока СДЕЛАЙ то, что тебе сказали СДЕЛАТЬ. НИКТО красил снаружи, когда услышал, как внутри казармы капитан заговорил о НЁМ с подполковником, начальником ПОЛИТОТДЕЛА бригады. – Нет. Он останется. – Товарищ подполковник, но ведь командир бригады подписал, и он может ехать. – Нет! Пока он здесь вам всё НЕ СДЕЛАЕТ, не нарисует, не покрасит, то никуда не поедет!

«Нет?!!… Всё – это сколько?!! Месяц?! ДВА месяца? КРУГОМ ПУСТЫНЯ! Уехать можно на машине, которая может приехать раз или ДВА раза в месяц. Кузов, сам видишь, ПОЛНЫЙ! В кабине нет места! В следующий раз? А в следующий раз опять найдётся причина, чтобы отложить ещё на следующий раз! Так можно до самого Нового года ТЯНУТЬ!»

Какой-то бешенный гнев охватил ЕГО. ЕГО охватила такая неудержимая неистовая ярость, что вены на висках вздулись. Мощь внутреннего накала направила ЕГО прямо к вышедшему из казармы подполковнику. – Товарищ подполковник! Сколько можно резину ТЯНУТЬ