Посвящение. Эта книга о дежавю, о потопе, о мучительном посвящении

Он замер, и у него ОКРУГЛИЛИСЬ глаза. До его понимания, наконец-то, кое-что дошло из того, о чём я ему говорил, и он сказал:

– Шестнадцать тысяч.

– У нас нет таких денег, – сказал я, повернулся и ушёл.

То, что ему была названа такая цена, вызывало у меня сильные сомнения. Он назвал сумму, которую уже расчитывал получить. У нас не было столько денег. Названная сумма сразу провела черту, за которую нам хода не было. Мне себя не в чем было уже ОБВИНЯТЬ. Я не отказывался от возможности купить дом и старался двигаться в этом направлении. Это направление стало ЗАКРЫВАТЬСЯ ОТСУТСТВИЕМ НЕОБХОДИМОГО количества денег.

В течение трёх месяцев я ни об одном доме, который был выставлен на продажу, не смог узнать. Когда же мне стало известно о ДВУХ домах, один из них продали очень быстро, а другой оказался недоступным по запрашиваемой цене. У меня почти не осталось и времени на что-то ещё расчитывать. Мне оставалось только собираться и возвращаться назад. Я почувствовал такое ОБЛЕГЧЕНИЕ, которое часто оказывалось каким-то обманчивым. Когда мы поехали в обратную сторону, нам но пути повстречался зять бабки, муж тётки одноклассника. Он махнул рукой, чтобы мы остановились. Он сообщил нам, что один человек продаёт дом, и сказал нам о том, что где же можно увидеть.

Всего лишь несколько минут прошло после того, как я почувствовал себя отброшенным за ту черту, за которой у меня НИЧЕГО уже не получиться с покупкой дома. Я не обрадовался этому сообщению и согласился отправиться по указанному нам адресу, чтобы НЕ ПОКАЗЫВАТЬ что-то НЕПОНЯТНОЕ. Сначала нашли нужного нам человека, затем поехали посмотреть на дом, который он продавал.

(Дом в центре за знаком)

Когда мы остановились у нужного нам дома, я вышел из кабины. И как только я спрыгнул на землю с подножки грузовика, развернулся в сторону дома и двинулся к калитке, уже почувствовал, что это со мной уже было. И то, как подходил к калитке, и то, как ОТКРЫВАЛ её, и то, как СДЕЛАЛ несколько шагов до тесовой двери веранды, ОТКРЫЛ её и вошёл, – всё это оказалось очень хорошо и давно мне знакомым. Мгновения уже виденного оказались какими-то продолжительными. И веранда изнутри оказалась хорошо и давно мне знакомой, и дверь слева, в саму избу, тоже. И в самом доме всё для меня оказалось поразительно знакомым: и широкие половые доски, выгнутые дугой, и неровные стены дома, и то, как они были побелены извёсткой, и как местами замазаны глиной. И «русская» печка, под тяжестью которой выгнулись полы, поразительно была мне знакомой. Увиденное мной мне не так уж сильно и понравилось, но я почувствовал согласие купить этот дом, и удивился этому чувству.

Дом изнутри был РАЗДЕЛЁН на ДВЕ части перегородкой, и я увидел, только одну его часть изнутри. Чтобы посмотреть ВТОРУЮ часть, мне нужно было выйти наружу, СДЕЛАТЬ несколько шагов до ещё одного входа в дом, через другую веранду. Когда зашёл во ВТОРУЮ часть дома, уже перестал замечать что-то давно мне знакомое.

– Сколько просите за дом? – спросил я у хозяина, когда мы вернулись к нему.

– Мне одиннадцать предлагали, – ответил он так, как-будто это кто-то другой ему столько предлагал, а не ему самому хотелось столько получить.

– Хорошо. Я дам вам одиннадцать, – эти слова словно сами собой сорвались у меня с языка. Я даже засомневался в том, что у нас соберётся столько денег.

Хозяин дома сказал мне о том, что нам нужно встретиться через десять дней, чтобы он за это время переоформил дом своего отца на своё имя.

После этого мы поехали туда, откуда выехали, к дому, где жил сидевший в грузовике за рулём сын дяди одноклассника. Когда мы зашли к нему домой и сообщили о том, что какой дом я собрался покупать, то его мамаша и папаша с каким-то поразительным ЕДИНОДУШИЕМ стали говорить мне, что этот дом плохой и что место там плохое. Его мамаша сказала мне, что этот дом ещё весной продавался за четыре с половиной тысячи, и никто не стал его покупать. Она посчитала нужным добавить ещё то, что если я его куплю, то уже не смогу продать.

Его папаша стал говорить, что такой дом за такие деньги покупать – это всё равно, что на ветер деньги взять и выбросить, что лучше где-нибудь купить сруб, привезти его и собрать на новом месте. Он сказал, что мне на следующий год нужно приехать, чтобы купить дом получше. Их сынок до всего этого держался так, словно он оказался причастным к чему-то значимому и значительному, а тут он как-то сразу переменился и стал ВТОРИТЬ своей мамаше и своему папаше. И он стал советовать мне покупать брёвна и напилить брус, а потом сложить из него новый дом. Его мамаша сказала, что так лучше будет СДЕЛАТЬ, чем «гнилушки» покупать. Чем больше они говорили, тем сильнее я стал чувствовать, что они что-то не то говорят. Они говорили так, словно всё по раз и навсегда заведённому порядку продолжится и на следующий год, и НИЧЕГО не изменится. А мне было совершенно ясно, что если я дом не куплю и уеду, мне уже ни к чему будет приезжать. У меня было время на то, чтобы УСПЕТЬ купить дом. У меня не было времени искать где-то какой-то сруб, покупать и перевозить его. А куда я бы стал перевозить разобранный сруб? На какое место? На какой-то участок земли, который мне могли ВЫДЕЛИТЬ? А оформление участка земли ни времени, ни сил не отнимает? А кто будет складывать брёвна в сруб? Это кого-то нужно нанимать и платить за работу.

У этих людей было какое-то шаблонное мышление, и говорили они по известным им шаблонам. Так они могли выглядеть УМНЕЕ других и оставаться УМНЕЕ многих. Они сумели заронить сомнения мне в душу.

4. – И за такой дом пятнадцать тысяч?!! – переспросил я, когда следующая неделя была уже на исходе. Меня поразило то, что сколько денег кое-кому уже хотелось получить за один крохотный домик, в котором жил «сапожник». Этого «сапожника» на прошлой неделе в центре села, недалеко от кинотеатра, убил один азербайджанец. После этого убийства началось такое жужжание, которое многих СДЕЛАЛО ОХВАЧЕННЫМИ готовыми избавляться от всех чужаков. В ПЕРВУЮ очередь этому множеству хотелось прогнать всех азербайджанцев из этого села. Пошли такие разговоры, что к такому словно уже ЕДИНОДУШНОМУ решению ДОЛЖНЫ были прийти на «сельском сходе». Но все разговоры о «сельском сходе» так и остались всего лишь разговорами. Зато окна тех домов, в которых жили азербайджанцы, брошенными в них камнями повыбивали стёкла.

Дядя одноклассника заговорил как об ОТКРЫВШЕЙСЯ для меня возможности купить дом у одного азербайджанца, которому как уже НИЧЕГО не оставалось, как только собраться и уезжать куда-нибудь со своей семьёй, за пять-шесть тысяч. Избушка убитого была раза в четыре меньше того дома, за который собирались получить шестнадцать тысяч.

– Да, – ответила мне жена дяди одноклассника, которая собралась помочь мне купить дом и получше, и на лучшем месте, и дешевле. – Видишь же: что происходит.

То, как она говорила раньше, и то, как она стала говорить, только свидетельствовало о том, что насколько те, кто ОКРУЖАЛ меня, отставали от меня в понимании происходившего. Её сын повёл меня к одному дому, который не продавался, но который мог продаваться. Он выглядел намного хуже того дома, который я собрался покупать. А там, где стоял дом убитого, даже смотреть было не на что. НИЧЕГО хорошего я не увидел там, где находились эти другие дома. На следующий день, в воскресенье, его отец отвёз меня к одному дому. Он посчитал, что этот дом будет продаваться, раз ему стало известно о том, что тем, кто проживал в нём, как ДОЛЖНЫ были ВЫДЕЛИТЬ квартиру. А жившим в этом доме, как оказалось, НИЧЕГО не было известно про квартиру, которую им собирались ВЫДЕЛИТЬ. И этот дом пока никто не собирался продавать. И этот дом выглядел намного хуже того, который я был согласен купить. У меня стало усиливаться только ощущение какой-то ПУСТОТЫ из-за того, что как мне старались помочь. Эти пути, по которым меня стали водить, не к чему не приводили. Меня раз за разом словно уводили куда-то не туда, помогая остаться ни с чем.

К этому времени наша бригада взялась уже за ВТОРУЮ работу в том, селе, куда мы уезжали дней на пять каждую неделю. Дядя одноклассника стал уже себе позволять продолжительное время ОТСУТСТВОВАТЬ там, где мы работали. Он пропадал на том грузовике, который нам ВЫДЕЛИЛИ для того, чтобы мы ездили с работы и на работу. И тут уже нам раза три-четыре пришлось идти пешком на обед с одной окраины села до другой его окраины, где находилась столовая. Дядя появлялся уже тогда, когда в столовой никого уже не оставалось. И он появлялся выпившим. И он ещё начинал чем-то возмущаться, чтобы бригаду, которую он оставил, оставить в чём-то ВИНОВАТОЙ.

Прошли ДВЕ недели после того, как я обещал встретиться с тем, кто продавал дом за одиннадцать тысяч, когда дядя снова появился пьяным на работе и стал только мешать остальным работать. Мне стало ясно, что так ДАЛЬШЕ больше не пойдёт. Я разозлился, бросил работу и уехал из этого села, чтобы встретиться с тем, кто мог ещё продавать тот дом. У меня появились опасения, что и этот дом уже может быть продан.

Меня же ПОТЯНУЛА меня отправиться в эти края возможность купить дом, а не работа. Если бы этот дом оказался бы уже проданным, мне уже ДЕЛАТЬ было нечего в этих краях.

Я злился на себя за то, что не поехал через десять дней покупать этот дом, за то, что послушал тех, кто стал отговаривать меня от такой покупки, и сильно боялся того, что уже упустил остававшуюся ещё возможность купить дом. Но при всей тревожности мыслей, которые терзали меня, что-то успокаивало меня так, словно этот дом, всё равно, будет куплен именно мной, а не кем-то другим, словно он был закреплён за мной. Раз за разом мне приходилось возвращаться в ПАМЯТИ к тому, как я почувствовал само согласие купить этот дом. И это чувство словно служило лишним подтверждением тому, что дом был закреплён за мной.

Хозяин этого дома всё ещё продавал его за ту же цену. И оказалось, что ему стало известно о том, что меня стали отговаривать от такой покупки, и он не стал даже переоформлять этот дом на своё имя. В этот день выяснилось, что мне ещё немного придётся подождать из-за того, что одна женщина, у которой были все НЕОБХОДИМЫЕ печати, оказалась на «больничном». Она могла выйти на работу через ДВА-три дня.

Пред человеком жизнь и смерть, и чего он пожелает, то и дасться ему.

Библия, Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова 15:17

И эти три дня и три ночи оказались для меня самыми мучительными. Я продолжал оставаться у той развилки, у которой НЕОБХОДИМО было СДЕЛАТЬ окончательный выбор. НИЧЕГО хорошего не было для меня ни в одной стороне, ни в другой. Наступали какие-то времена, от которого нигде не получалось СКРЫТЬСЯ, которые готовы были нас похоронить. Меня мучил один вопрос в числе множества других: зачем тогда ДЕЛАТЬ выбор, если всё равно, нас скоро будут хоронить и там, и там? Почему же меня так изводила и продолжала жестоко мучить сила внутренней тревоги, если, всё равно, нам оставалось только пропадать? Значит, что-то ещё оставалось? Что? Возможность СДЕЛАТЬ выбор. Значит, была какая-то угроза худшего, Раз у меня не получалось отказаться от выбора, значит, остававалась угроза худшего, угроза какой-то непоправимой ошибки. Сильнейшие сомнения терзали меня и мешали мне СДЕЛАТЬ окончательный выбор. Они мешали мне СДЕЛАТЬ шаг в ту или другую сторону. Возможно, такое состояние вызывало встреча с Медузой Горгоной.

Но эти люди начали усиленно грести, чтобы пристать к земле, но не могли, потому что море всё продолжало бушевать против них.

Библия, Книга пророка Ионы 1:13

НАПРЯЖЕНИЕ во мне усиливалось из-за того, что время шло, а у меня не получалось остановиться на чём-то и СДЕЛАТЬ выбор. «Грохот волн похоронных, не умолкавших в душе» не давал мне утвердиться на окончательном решении.

Покупка дома или отказ от неё была СВЯЗАНА с НЕОБХОДИМОСТЬЮ СДЕЛАТЬ выбор между Арменией и Алтаем. Сама подорванность нашего положения оставляла нам возможность купить билет только в один конец. Вернуться мы уже не могли. И эта подорванность уже СДЕЛАЛА возможность совершить ошибку ВПОЛНЕ ощутимой. Ошибка могла оказаться только чудовищной и непоправимой.

Отец оставался для меня ОПОРОЙ в жизни. Мне приходилось принимать решение и за него. И я сильно боялся того, что мне потом придётся потом ВДВОЙНЕ мучиться из-за того, что с течением времени выяснится, что это я его за собой ПОТЯНУЛ и как заживо похоронил. Мне было уже известно о том, что через несколько лет многое становится яснее, и я боялся этого и того, что могу оставить себя навсегда в чём-то ВИНОВАТЫМ. Мне уже грозили вечные муки за то, что я мог СДЕЛАТЬ или чего-то мог НЕ СДЕЛАТЬ. Выбирать нужно было что-то одно из ДВУХ, но без права на ошибку. Моё решение ДОЛЖНО было быть только верным, чтобы СДЕЛАТЬ верный шаг.

Для того, чтобы СДЕЛАТЬ шаг нужна ОПОРА, нужно на что-то ОПЕРЕТЬСЯ, нужна уверенность в том, что и для следующих шагов не будет ПУСТОТЫ под ногами. Снаружи мне не на что было ОПЕРЕТЬСЯ. Всё было сомнительным. Ощущение НЕИЗБЕЖНОСТИ погружения во что-то худшее, опасения оставить себя навсегда ВИНОВАТЫМ за то, что мог СДЕЛАТЬ или чего-то мог НЕ СДЕЛАТЬ, вызывали во мне такой глубокий страх, что мне НИЧЕГО не оставалось, как зарываться в глубины ПАМЯТИ. Натиск сомнений заставлял вскапывать всё то, что давно выпало в осадок, и перекапывать всё это так, чтобы тщательно и хорошо пересматривать всё во взвешенном состоянии. И очень многое мне пришлось переживать заново и многократно. Во мне стали ОТКРЫВАТЬСЯ старые РАНЫ. И эти РАНЫ жгли меня. Я превращался в сплошную РАНУ.

Человек не может иметь бога, который не был бы ограничен его собственными человеческими представлениями. Чем шире охват его духовного зрения, тем могущественней будет его божество.

Блаватская Е. П., «Разоблачённая Изида», том II, стр. 711

Перебирая и просматривая всё, из чего уже сложилось неизменное прошлое, всю СОБРАННОСТЬ ОТРАЖЕНИЙ ПАМЯТИ, я с величайшим НАПРЯЖЕНИЕМ старался проследить даже все мои чувства, которые владели мной до чего-то и после чего-то, чтобы понять то, что к чему же вело меня это неотступное чувство тревоги. Я понимал, что совершенно неслучайным было то чувство, которое побуждало меня увидеть тот дом, который только через тринадцать-четырнадцать лет, всё-таки, обнаружил. Это чувство с величайшей точностью провело меня сквозь такую толщу времени к этому дому, который я увидел только тогда, когда и ДОЛЖЕН был его увидеть. Такими путевыми знаками было отмечено вся дорога, пройденная мной, но этот знак был каким-то особенным и имел большее и более важное значение. Не случайно же я его увидел, когда меня стала изводить какая-то неотступная тревога. Мне многократно раз за разом приходилось спрашивать себя о том, что если бы я где-то, когда-то и в чём-то поступал бы иначе, то смог бы обнаружить этот дом или нет. И на этот вопрос я каждый раз отвечал себе, что нет. Если бы я стал изменять самому себе где-то и в чём-то из-за соображений выгоды, пошёл на какие-то унижения, постарался после окончания школы УЧИТЬСЯ ДАЛЬШЕ, согласился отправиться УЧИТЬСЯ в военное УЧИЛИЩЕ, когда оказался в УЧЕБНОЙ части, согласился остаться на сверхсрочную службу, то не смог обнаружить этот дом. Когда я пытался представить себя поступавшим иначе где-то и в чём-то, то сам себе становился отвратителен.

Перебирая и просматривая в ПАМЯТИ СОБРАННОСТЬ ОТРАЖЕНИЙ, я задавался одним вопросом и ответ на него оставлял под сомнением, оставлял как неокончательным, потом задавался другим, ответ на который подтверждал верность предыдущего ответа, и этот ответ мог быть оставлен мной под сомнением. Один ответ ДОЛЖЕН был подтверждать верность другого. Так мной выстраивались длинные цепочки из вопросов и ответов на них. И в этих цепочках НЕ ДОЛЖНО было быть НИЧЕГО противоречивого, НИЧЕГО упущенного из виду, и верность всех полученных ответов ДОЛЖНА была проверяться и перепроверяться. Перепроверяя верность полученных ответов, я мысленно проносился то в одну, то в другую сторону вдоль этих цепочек. Эти цепочки ветвились. Мне приходилось даже разворачивать ВОКРУГ своей оси уже ствол какого-то ветвистого дерева из вопросов и ответов, чтобы просматривать его со всех сторон, чтобы НИЧЕГО от меня НЕ СКРЫЛОСЬ. Я боялся что-то ПРОПУСТИТЬ и не собирался оставить что-то с пренебрежением и безразличием, чтобы не оставить где-то как какую-то ДЫРУ, в которой что-то предательское могло оказаться для меня. Я не собирался оставлять даже совсем чуть-чуть такого места, где мог в чём-то обмануться.

Тот долговязый и тощий, которого я считал своим другом, почти на такую же сумму, которую я собирался отдать за дом, подорвал своего отца. Мне становилось страшно из-за того, что потом может оказаться так, что я СДЕЛАЛ то же самое, что я сам такой же, как и тот долговязый и тощий, раз СВЯЗАЛСЯ с ним. Мне не давал покоя один вопрос: если что-то готово было похоронить и в Армении, и на Алтае, что будет лучше: остаться с деньгами или остаться без денег? Если дом купить, то за него придётся отдать все наши деньги. С деньгами мы могли дольше продержаться, чем без денег. С деньгами нам приходилось остаться в уже обветшавшей палатке. Ей уже недолго оставалось стоять там, где она стояла. Разве бревенчатый дом был не лучше неё? Покупая дом на Алтае с переездом в такую даль, мы уже точно лишались права на получение жилья, как пострадавшие от землетрясения. Но разве сами эти надежды на получение жилья в зоне бедствия не стали уже какими-то призрачными? Разве то, что стало происходить, не говорило о том, что мы были уже оставлены с пренебрежением и безразличием, что надеяться нам оставалось только на самих себя?

Что хорошего нас могло ждать в Армении, зажатой между Турцией и Азербайджаном, с которым началась вражда из-за Нагорного Карабаха? Погружение во что-то худшее превращало Армению в какой-то остров. Лучше было находиться на острове, ОКРУЖЁННОМ морем, чем на таком «сухопутном» острове. А что хорошего могло ждать нас на Алтае, в этом селе, где из-за жужжания, которое распространялось по всей стране, произошло и то, что один азербайджанец прямо в центре села убил одного из местных за что-то сказанное? После этого жужжание в этом селе усилилось настолько, что уже все азербайджанцы стали выглядеть ВИНОВНЫМИ в том, что произошло. А что хорошего могло ждать нас в нашем городе, где ещё годом раньше, тоже прямо в центре города, на площади сожгли одного человека? Год назад я видел это место, где горел костёр. Я видел КУЧУ сгоревших покрышек на этом месте, где сжигали этого человека. Мой отец днём раньше увидел это место, где рядом с этой КУЧЕЙ лежал обгоревший коленный сустав сожжёного человека. Я ещё раз увидел это место, когда его уже вымели, но асфальт остался там выгоревшим глуюокими ямками. Через несколько дней на этом месте уже СДЕЛАЛИ латку из асфальта. Моему отцу довелось увидеть ещё и то, как к этой КУЧЕ пепла и золы подходили какие-то людишки, чтобы плюнуть на НЕЁ.

Через ДВЕ недели на это место стали приносить цветы. К этому времени уже как выяснилось, что с какой-то чудовищной злонамеренностью погибший был сначала оклеветан в попытке изнасиловать средь бела дня какую-то девочку, которая была оставлена в ЛЕГКОВОЙ машине, потом избит, затем его ПРИВЯЗАЛИ стальной проволокой к грузовику, к «КАМАЗу», которым его приволокли на площадь ещё живого и сожгли.

Что хорошего могло нас ждать на заводе, с которого большинство рабочих уже поувольнялось? О чём могло говорить и то, что работавшим на станках зимой под ОТКРЫТЫМ небом, после землетрясения, ставили ДВАДЦАТЬ ДВА рабочих дня в месяц, а тем, кто работал в помещениях канцелярии, кто даже НЕ ПОЛНОСТЬЮ просиживал все свои часы, ставили тридцать дней в месяц? Один из рабочих завода сказал директору, что если так и ДАЛЬШЕ пойдёт, то рабочих в цехах совсем уже не останется. А тот ему в ответ с наглой правотой заявил, что готов всех рабочих поувольнять с завода, но при этом ни с кем из служащих в канцелярии не собирается расставаться, потому что это «его кадры». А что нам оставалось ДЕЛАТЬ, если работы на заводе станет ещё меньше? Где нам искать работу, если КРУГОМ становилось только хуже? Наше положение после землетрясения выглядело настолько подорванным, что нам только ЛЕГЧЕ уже было взять и оторваться.

Сколько бы я не рылся в глубинах ПАМЯТИ, натиск сомнений, всё равно, оставался каким-то непредолимым. Тогда мне пришлось нагружать ДВЕ чаши воображаемых весов тем, что было с обещанием чего-то лучшего, и тем, что обещало и грозило только худшим. И всё, что мной было перепроверено в длинных цепочках вопросов и ответов, что с ПРЕДЕЛЬНЫМ НАПРЯЖЕНИЕМ просматривалось мной со всех сторон, я по одному опускал то в одну чашу, то в другую, чтобы почувствовать какая же чаша ПЕРЕТЯГИВАЛА другую. Чаша Алтая ПЕРЕТЯГИВАЛА каждый раз. Но она ПЕРЕТЯГИВАЛА едва заметно, из-за чего даже сомнений меньше не становилось. Я всё высыпал и снова принимался всё перевешивать. И глубоки же были эти чаши, которые мне приходилось НАПОЛНЯТЬ! Мне приходилось даже менять местами эти чаши, чтобы не допустить ошибки. Сомнения, всё равно, оставались. С каждым разом всё это уже всё больше превращалось в какую-то невыносимую пытку. Я успокаивал себя тем, что недолго мне так осталось мучиться, что у меня ХВАТИТ сил продержаться так ещё немного. Под натиском сомнений я долго не мог уснуть. Где-то под утро я проваливался в сон, когда уже был истощён НАПРЯЖЕНИЕМ борьбы с изводившими меня сомнениями.

Если не знаешь пути, ищи там, где остались его следы.

Руми

Если всё пройденное мной было отмечено знаками уже виденного, значит, путевые знаки могли продолжать обнаруживаться и ДАЛЬШЕ. Значит, пройти и УЦЕЛЕТЬ можно будет там, где уже проложен путь. Я пытался почувствовать ту сторону, в какой могли продолжаться ДАЛЬШЕ эти путевые знаки. На Алтае они могли продолжаться, а в Армении – нет. Дом, обнаруженный мной так далеко от Армении, и то, что насколько хорошо знакомым мне оказался тот дом, который собрался покупать, только помогали ПЕРЕТЯГИВАТЬ чашу Алтая. И ещё кое-что помогало ПЕРЕТЯГИВАТЬ.

Мне НИЧЕГО не оставалось, как только держаться направления к покупке дома, от которой можно будет отказаться, если что-то не то обнаружитсямне, что-то не понравиться мне, что-то насторожит меня.