Призрак Оперы

Секретарь господин Реми – двадцать четыре года, тонкие усики, элегантный, изысканный, при полном параде (в те времена днем редингот был обязателен), сообразительный, но робкий в присутствии директора, 2400 годового жалованья, выплачиваемого директором, просматривает газеты, отвечает на письма, распределяет ложи и контрамарки, согласовывает встречи, беседует с теми, кто долго ждет приема, бегает к заболевшим артистам, ищет дублеров, общается с руководителями различных служб, но прежде всего – это барьер перед директорским кабинетом, может в любой момент оказаться выброшенным за дверь без всякой компенсации, ибо его не признает администрация, – итак, секретарь, который уже нашел инспектора, приказал впустить его.

Инспектор вошел, несколько встревоженный.

– Расскажите нам, что произошло? – резким тоном сказал Моншармен.

Инспектор забормотал что-то и тут же сослался на донесение.

– Но почему все-таки эти люди смеялись? – спросил Моншармен.

– Господин директор, они, верно, отлично поужинали и больше расположены были шутить, нежели слушать хорошую музыку. Да вот, судите сами: едва войдя в ложу, они сразу же вышли оттуда и позвали билетершу. Та спросила, в чем дело. Они сказали ей: «Загляните в ложу, там действительно никого нет?..» – «Нет», – ответила билетерша. «Так вот, – заявили они, – когда мы пришли, то услышали чей-то голос, говоривший, что там кто-то есть».

Господин Моншармен не мог без улыбки смотреть на господина Ришара, но господин Ришар и не думал улыбаться. Раньше ему слишком часто доводилось «работать» в подобном жанре, чтобы в рассказе инспектора, излагавшего события наивнейшим образом, не распознать все признаки одной из тех злых шуток, которые поначалу забавляют людей, ставших их жертвами, но в конце концов приводят их в ярость.

Желая угодить улыбавшемуся господину Моншармену, инспектор счел своим долгом тоже изобразить улыбку. Злосчастная улыбка! Взгляд господина Ришара испепелил служащего, который тотчас поспешил придать своему лицу страшно огорченное выражение.

– И все-таки, – ворчливо спросил грозный Ришар, – когда эти люди пришли, в ложе действительно никого не было?

– Никого, господин директор! Никого! Ни в ложе справа, ни в ложе слева – никого, клянусь вам! Я готов руку дать на отсечение! Именно это и доказывает, что речь идет всего лишь о шутке.

– А билетерша, что говорит билетерша?

– О! С ней все ясно, она говорит, что это Призрак Оперы. Так что сами понимаете! – Инспектор усмехнулся. И опять сразу же понял, что напрасно усмехался, ибо едва он успел произнести слова: «она говорит, что это Призрак Оперы», как мрачная физиономия господина Ришара приобрела свирепый вид.

– Пусть найдут мне билетершу! – приказал он. – Немедленно! И пусть приведут ее сюда! И чтобы сейчас же всех выставили за дверь!

Инспектор хотел было возразить, но Ришар закрыл ему рот грозным окриком: «Молчите!» Затем, когда губы несчастного подчиненного сомкнулись, казалось, навеки, господин директор приказал, чтобы они снова раскрылись.

– Что это еще за Призрак Оперы? – решился спросить он ворчливым тоном.

Но инспектор был уже не в состоянии вымолвить ни слова. Отчаянной мимикой он дал понять, что ничего не знает, или, вернее, ничего не хочет знать.

– Вы-то сами видели этого Призрака Оперы?

Энергично замотав головой, инспектор тем самым отрицал, что когда-либо видел его.

– Тем хуже! – холодно заявил господин Ришар.

Инспектор широко раскрыл глаза, глаза его просто вылезали из орбит, вопрошая, почему господин директор произнес это зловещее: «Тем хуже!»

– Потому что я рассчитаю всех, кто его не видел! – пояснил господин директор. – Раз он всюду, совершенно недопустимо, чтобы его нигде не замечали. Я хочу, чтобы люди выполняли свою работу!

Глава V

Продолжение главы «Ложа номер пять»

Сказав это, господин Ришар, не обращая больше на инспектора ни малейшего внимания, стал обсуждать разные дела с только что вошедшим администратором.

Инспектор решил, что может уйти, и тихонечко, с величайшей осторожностью – ах, боже мой, с какой осторожностью! – пятясь, приблизился к двери, но господин Ришар, заметив этот маневр, пригвоздил его к месту громовым окриком: «Останьтесь!»

Господин Реми послал за билетершей, которая работала к тому же консьержкой на улице Прованс, в двух шагах от Оперы. Она вскоре явилась.

– Как вас зовут?

– Мадам Жири. Да вы меня знаете, господин директор, я – мать крошки Жири, то есть малютки Мег! – Это было сказано суровым и торжественным тоном и на мгновение произвело впечатление на господина Ришара.

Он внимательно оглядел мадам Жири (выцветшая шаль, стоптанные туфли, старое платье из тафты, шляпа цвета сажи). Судя по поведению господина директора, стало совершенно очевидно, что он вовсе не знает или не помнит ни мадам Жири, ни крошку Жири, ни даже малютку Мег! Но гордыня мадам Жири была такова, что эта знаменитая билетерша (думается, от ее имени пошло словечко, хорошо известное на закулисном жаргоне: «жири» – кривлянье), так вот, повторяем, эта самая билетерша воображала, будто ее все знают.

– Я вас не знаю! – заявил в конце концов господин директор. – Тем не менее, мадам Жири, мне очень хотелось бы узнать, что произошло вчера вечером, если вы были вынуждены, вы и господин инспектор, обратиться за помощью к муниципальному дежурному…

– Я как раз хотела повидаться с вами, господин директор, и поговорить об этом, чтобы, не дай бог, и у вас не вышло неприятностей, как у господина Дебьенна и господина Полиньи. Они тоже поначалу не хотели меня слушать…

– Я вас об этом не спрашиваю. Я только спрашиваю, что случилось вчера вечером!

Мадам Жири покраснела от возмущения. С ней никогда не разговаривали подобным тоном. Она встала, словно собираясь уйти, и уже подобрала складки своей юбки, с достоинством покачивая перьями на шляпе цвета сажи, но, передумав, снова села и надменно заявила:

– Случилось то, что опять досаждали Призраку!

И так как господин Ришар готов был взорваться, вмешался господин Моншармен и сам повел допрос, из которого стало ясно, что мадам Жири считает вполне естественным, когда в ложе, где никого нет, раздается чей-то голос и заявляет, будто там кто-то есть. Она не могла объяснить это явление, для нее, впрочем, далеко не новое, иначе, как вмешательством Призрака. Этого Призрака в ложе никто не видел, зато все могли его слышать. Сама она часто его слышала, а уж ей-то можно верить, ибо она никогда не лжет. Можно спросить у господина Дебьенна и господина Полиньи, а также у всех, кто ее знает, и еще у господина Исидора Саака, которому Призрак сломал ногу!

– Неужели? – прервал ее Моншармен. – Призрак сломал ногу несчастному Исидору Сааку?

Мадам Жири вытаращила глаза, в которых отражалось удивление, охватившее ее при виде столь вопиющего невежества. Но она согласилась-таки просветить двух несчастных простаков. Случилось это в бытность директорами господина Дебьенна и господина Полиньи все в той же ложе номер пять и тоже во время представления «Фауста». Мадам Жири откашливается, прочищает голос, собирается начать… Можно подумать, что она готовится спеть все сочинение Гуно.

– Так вот, сударь. В тот вечер в первом ряду сидели господин Маньера со своей супругой, торговцы драгоценными камнями с улицы Могадор, а за госпожой Маньера – их близкий друг, господин Исидор Саак. Мефистофель поет (мадам Жири напевает):

Выходи, о друг мой нежный:
Бил свиданья час!
Сон свой детский, безмятежный
Отгони от глаз!

И тут господин Маньера слышит у своего правого уха (его жена сидела слева) голос: «Ха! Ха! Жюли-то не спит!» (А его супругу зовут как раз Жюли.) Господин Маньера поворачивается вправо, чтобы посмотреть, кто с ним говорит. Никого! Потирая уши, он думает про себя: «Неужели я сплю?» А Мефистофель тем временем продолжает свою серенаду… Может, я наскучила господам директорам?

– Нет-нет! Продолжайте…

– Господа директора чересчур добры! – Жеманная улыбка мадам Жири. – Итак, Мефистофель продолжает свою серенаду, – мадам Жири поет:

Сквозь аккорды струн певучих
Слышен сердца стон:
Поцелуев твоих жгучих
Страстно молит он!

И тотчас господин Маньера слышит все тем же правым ухом голос: «Ха-ха! Неужели Жюли откажет Исидору в поцелуе?» Тут он поворачивается, но на этот раз в сторону своей супруги и Исидора, и что же он видит? Исидор, взяв сзади руку его жены, целует ее в маленький вырез перчатки… Вот так, господа хорошие… – Мадам Жири покрывает поцелуями кусочек тела, просвечивающий сквозь ее вязаную перчатку. – Ну вы, конечно, понимаете, что дело не кончилось добром! Хлоп! Хлоп! Господин Маньера, который был высоким и сильным, как вы, господин Ришар, закатил пару пощечин господину Исидору Сааку, который был худеньким и слабеньким – с позволения сказать, вроде господина Моншармена. Словом, вышел скандал. В зале кричали: «Довольно! Довольно!.. Он убьет его!..» Наконец господину Исидору Сааку удалось ускользнуть…

– Стало быть, Призрак не сломал ему ногу? – спросил господин Моншармен, немного обиженный тем, что его внешность произвела столь жалкое впечатление на мадам Жири.

– Он ее сломал, су-ударь! – с достоинством возразила мадам Жири (ибо она поняла оскорбительный намек). – Он начисто сломал ему ногу на большой лестнице, по которой тот спускался слишком быстро, су-ударь! Да так, ей-богу, что бедняга не скоро на нее встанет!..

– Это Призрак рассказал вам, какие именно слова он нашептывал в правое ухо господина Маньера? – спросил судебный следователь Моншармен все с той же серьезностью, казавшейся ему на редкость комичной.