Призрак Оперы

Все заметили, что уходящие директора выглядят веселыми. В провинции это никому не показалось бы естественным, но в Париже считалось признаком хорошего тона. Тот никогда не станет парижанином, кто не научится надевать маску радости на свою боль, а под вуалью печали, скуки или безразличия не скроет свои личные радости. Если вы знаете, что один из ваших друзей в беде, не пытайтесь утешить его: он скажет вам, что у него все в порядке. Но если у него случилось счастливое событие, не вздумайте поздравлять его: он находит свое счастье настолько естественным, что удивится, если ему напомнят об этом. Париж – это всегда бал-маскарад, и уж конечно, здесь не то место, где такие утонченные господа, как Дебьен и Полиньи, могли бы позволить себе показать истинное отношение к происходящему. Они широко улыбались Ла Сорелли, которая начала произносить заготовленную речь, когда возглас маленькой легкомысленной Жамме стер их улыбки, безжалостно обнажив отчаяние и страх на лицах:

– Призрак Оперы!

Жамме произнесла эту фразу тоном невыразимого ужаса, указывая пальцем на лицо в толпе – бледное, мрачное и уродливое, с глубокими черными провалами на месте глаз. Все взгляды сразу обратились туда.

– Призрак Оперы! Призрак Оперы!

Гости засмеялись и, толкаясь и теснясь, устремились в указанное место, желая предложить Призраку Оперы выпить, но он исчез! Он словно растворился в толпе, и его тщетно искали, пока два почтенных мсье пытались успокоить громко всхлипывающих Жамме и Жири.

Ла Сорелли была в ярости – она не смогла закончить свою речь; мсье Дебьен и мсье Полиньи поцеловали ее, поблагодарили и ретировались почти так же быстро, как сам Призрак. Никто не удивился этому, ведь все знали, что уходящие директора должны пройти ту же церемонию еще и на верхнем этаже, в певческом фойе, а затем, наконец, состоится прощальный прием в кругу близких друзей в большом вестибюле возле директорского кабинета, где их ждет настоящий ужин.

Именно там они и встретились с новыми директорами, мсье Арманом Моншармином и мсье Фирмином Ришаром. Они едва знали друг друга, но тут же обменялись восторженными комплиментами и заверениями в дружбе; так что те из гостей, кто боялся, что вечер будет испорчен, сразу же расплылись в улыбках. Ужин оказался почти веселым. А когда представилась возможность произнести несколько тостов, правительственный комиссар проявил особую сноровку, ловко соединив славу прошлого с успехами правительства в будущем. Вскоре среди собравшихся воцарилось величайшее радушие.

Передача административных полномочий состоялась накануне, в менее официальной обстановке. Последние оставшиеся вопросы были улажены при посредничестве правительственного комиссара. С обеих сторон было проявлено большое желание достичь взаимопонимания. Поэтому неудивительно, что в этот памятный вечер присутствующих радовали улыбающиеся лица всех четырех директоров.

Дебьен и Полиньи уже передали Арману Моншармину и Фирмину Ришару два крошечных универсальных ключа, которые открывали все двери – а это несколько тысяч дверей! – Национальной академии музыки. Наступил момент, когда эти маленькие ключи, предмет всеобщего любопытства, перешли из рук прежних владельцев в руки новых. Но тут внимание некоторых гостей привлекла странная, бледная фантастическая фигура с глубоко запавшими глазами, сидевшая в конце стола. Тот самый незнакомец, который уже появлялся ранее в танцевальном фойе и на которого маленькая Жамме указала, воскликнув: «Призрак Оперы!»

Он был здесь и вел себя как любой из посетителей – разве что не ел и не пил.

Те, кто начинал смотреть на него с улыбкой, в конце концов отводили взгляды, настолько мрачные мысли навевал его вид. Никто не стал снова отпускать шутки в его адрес, никто не воскликнул: «Вот Призрак Оперы!»

Он сам не произнес ни слова, и сидевшие рядом не могли бы сказать, в какое именно время он появился здесь, но каждый подумал, что, если бы мертвые иногда и возвращались, чтобы сесть за стол живых, они не могли бы иметь более жуткого лица. При этом друзья Фирмина Ришара и Армана Моншармина полагали, что странный гость был близким приятелем Дебьена и Полиньи, в то время как друзья Дебьена и Полиньи считали, что он хороший знакомый Ришара и Моншармина. Таким образом, никто не требовал объяснений, не отпускал дурных шуток и никак не комментировал происходящее, дабы ненароком не обидеть этого ужасного человека.

Несколько посетителей, которые слышали легенду о Призраке и описание, данное главным рабочим сцены, – о смерти Жозефа Бюке они еще не знали – решили, что человек в конце стола вполне мог оказаться живым воплощением персонажа, созданного, по их мнению, навязчивым суеверием сотрудников Оперы. Правда, согласно легенде, у Призрака отсутствовал нос, а у этого персонажа он имелся. Однако Арман Моншармин утверждал в своих мемуарах, что нос посетителя был прозрачен. «Этот нос, – по его словам, – был длинным, тонким и прозрачным». Я бы добавил, что это мог быть и фальшивый нос. Моншармин мог принять за прозрачность то, что в действительности просто блестело. Всем известно, что наука делает замечательные фальшивые носы для тех, кто был лишен их от природы или в результате, например, операции.

В самом ли деле Призрак без приглашения пришел той ночью на банкет директоров? И можем ли мы быть уверены, что эта фигура и вправду являлась Призраком Оперы? Кто знает?.. Если я упомянул об этом инциденте здесь, то вовсе не для того, чтобы заставить читателя поверить в призраков или попытаться убедить его в том, что призраки способны на такую невероятную дерзость. Я просто хотел сказать, что это весьма возможно. И у меня есть к тому достаточно веская причина.

Вот что Арман Моншармин говорит в своих мемуарах:

Когда я думаю об этом первом вечере, я не могу отделить друг от друга два события: первое – то, что рассказали нам по секрету в кабинете мсье Дебьен и мсье Полиньи, и второе – присутствие на ужине странного, никому не знакомого персонажа.

А произошло следующее:

Дебьен и Полиньи, сидевшие во главе стола, еще не успели разглядеть человека с мертвой головой, как тот внезапно заговорил.

– Танцовщицы правы, – сказал он. – Смерть бедного Бюке, возможно, не настолько естественна, чтобы о ней просто забыть.

Дебьен и Полиньи вздрогнули.

– Бюке мертв? – воскликнули они.

– Да, – спокойно ответил мужчина или тень мужчины. – Сегодня вечером его нашли повешенным в третьем подвале, между задником и декорациями к «Королю Лахорскому».

Оба директора, вернее бывших директора, тотчас встали, подозрительно уставившись на своего собеседника. Они оказались взволнованы больше, чем можно было бы ожидать от людей, узнавших о смерти главного рабочего сцены. Оба посмотрели друг на друга. И стали бледнее скатерти. Наконец Дебьен сделал знак Ришару и Моншармину. Полиньи произнес несколько извинительных слов в адрес гостей, и все четверо прошли в директорский кабинет.

Далее я вновь предоставляю слово мсье Моншармину:

Дебьен и Полиньи выглядели очень взволнованными, – рассказывает он в своих мемуарах, – казалось, им есть что сказать нам, но они сильно смущены. Сначала они спросили нас, знаем ли мы человека, сидящего в конце стола, который сообщил им о смерти Жозефа Бюке, и, когда мы ответили отрицательно, они встревожились еще больше. Они забрали у нас из рук ключи, какое-то время задумчиво рассматривали их, а затем, кивнув друг другу, дали нам совет поменять все замки, держа это в строжайшем секрете, во всех помещениях, шкафах и местах, которые мы пожелали бы надежно запереть. Дебьен и Полиньи были так забавны, говоря это, что мы рассмеялись, спросив их, есть ли в Опере воры. Они ответили нам, что есть нечто похуже – призрак. Мы снова начали смеяться, убежденные, что они подшучивают над нами и что это входит в программу нашего маленького праздника.

И затем, вняв их просьбе, мы напустили на себя серьезный вид, решив доставить им удовольствие и подыграть. Они сказали, что никогда бы не рассказали нам о призраке, если бы им не было дано строгое указание от самого призрака обязать нас быть любезными с ним и предоставлять ему все, о чем он нас попросит. Однако, будучи исполнены нетерпения покинуть театр и избавиться от тирании призрака, они до последнего момента не решались сообщать нам об этой странной ситуации, поверить в которую, безусловно, наши скептические умы были не готовы. Однако известие о смерти Жозефа Бюке жестоко напомнило им, что всякий раз, когда они не подчинялись желаниям призрака, какое-нибудь сверхъестественное и ужасное событие быстро возвращало им чувство зависимости от него.

Во время этих удивительных речей, произносимых в тоне важной и даже торжественной доверительности, я смотрел на Ришара. Еще со времен студенчества Ришар имел репутацию шутника, он знал тысячи розыгрышей, и консьержи на бульваре Сен-Мишель могли бы это подтвердить. Поэтому он, казалось, оценил по достоинству блюдо, которое ему подавали. Он не упустил ни кусочка, хотя приправа в виде смерти Бюке была немного жуткой. Ришар печально кивал, и по мере того, как говорили остальные, его мина становилась все более трагичной, как у человека, который горько сожалеет о своем назначении быть директором Оперы, где бесчинствует призрак. Я не смог придумать ничего лучше, чем просто скопировать его поведение. Однако, несмотря на все наши усилия, в конце концов мы не смогли удержаться от смеха. Дебьен и Полиньи, увидев, как резко мы перешли от мрачности в дерзкое веселье, решили, что мы спятили.

Поскольку розыгрыш слишком затянулся, Ришар спросил полушутя: «Но что, в конце концов, ему нужно, этому призраку?»

Полиньи направился в свой кабинет и вернулся оттуда с копией книги для администрации.

Книга начиналась следующими словами: «Руководство Оперы обязано придавать представлениям Национальной академии музыки все великолепие, которое должно быть присуще лучшему французскому оперному театру», и заканчивалась статьей 98, гласившей:

Администратор может быть отстранен от занимаемой должности:

1. Если директор нарушает положения, изложенные в этой инструкции…

Эта копия была сделана черными чернилами и полностью соответствовала той, что имелась у нас.

Однако мы обнаружили, что в документе, представленном мсье Полиньи, был добавлен абзац, написанный красными чернилами. Почерк выглядел странным и неловким, как если бы фразы выводил ребенок, еще не вполне освоивший письмо и не научившийся соединять между собой буквы. И этот пункт, так странно удлинивший статью 98, гласил дословно:

5. Если директор задерживает ежемесячную плату, которая полагается Призраку Оперы, более чем на две недели, и которая составляет, пока не последует дальнейших уведомлений, 20 000 франков в месяц, или 240 000 франков в год.

Мсье де Полиньи нерешительно показал нам этот последний пункт. Такого мы, конечно, не ожидали.

– Это все? Больше он ничего не хочет? – спросил Ришар с величайшим хладнокровием.

– Есть еще пожелания, – ответил Полиньи.

Он снова пролистал инструкцию и прочитал:

Статья 63.

Ложа № 1 первого правого яруса на все выступления должна быть зарезервирована для главы государства.

Ложа № 20 по понедельникам и ложа № 30 первого яруса по средам и пятницам предоставляется министрам.

Ложа № 27 второго яруса должна быть забронирована на каждый день для префектов Сены и комиссариата полиции.

И снова – в конце этой статьи оказалась добавлена строка, написанная красными чернилами:

Ложа № 5 первого яруса на всех представлениях предоставляется в полное распоряжение Призраку Оперы.

После этого нам оставалось только встать и тепло пожать руки нашим двум предшественникам, поздравив их с тем, насколько очаровательную шутку они придумали, доказав, что старое французское чувство юмора никогда не устареет. Ришар даже добавил, что теперь понимает, почему господа Дебьен и Полиньи так охотно покинули управление Национальной академии музыки. С таким требовательным призраком иметь дело крайне сложно.

– Это очевидно… – со всей серьезностью ответил Полиньи, – 240 000 франков на деревьях не растут. А во что обходится невозможность сдавать ложу № 5, зарезервированную для призрака? Не говоря уже о том, что мы вынуждены были возместить неустойку зрителю, который за нее заплатил… Это ужасно! И мы решили, что не собираемся работать на призрака!.. Мы предпочитаем уйти!

– Да, – подтвердил Дебьен. – Мы предпочитаем уйти! И как можно скорее!

Он встал.

Ришар сказал: