Гумус
– Не особо.
– Сейчас они пытаются вернуться внутрь. Они светочувствительны. Бедные малыши!
– Да, бедняжки. Уберите их отсюда.
Кевин помедлил несколько секунд, не без удовольствия наблюдая, как ироническая улыбка окончательно исчезает с лица его высокомерного собеседника. На мгновение он представил себе, с каким наслаждением швырнул бы червей тому в лицо. Вопли будут слышны на всю улицу.
Когда дождевые черви снова оказались в плотно закрытой коробке, костюм облегченно вздохнул. Не в силах произнести ни слова, сцепив руки и поджав губы, он приходил в себя. Кевин воспользовался этой минутой, чтобы оглядеться вокруг. Стены комнаты были густо увешаны плакатами, грамотами и фотографиями, снабженными подписями с самыми модными словечками: политика Государственного инвестиционного банка была устойчивой, инновационной, стимулирующей, ответственной, осознанной, разумной, благожелательной, глобальной, стратегической, эффективной и гуманной. Подумать только, даже офисные боссы встали на тропу активизма. В интерьере преобладал желтый цвет, выбранный банком в качестве элемента своего визуального стиля. «Похоже на рапс», – подумал Кевин.
– Как бы то ни было, идея у вас интересная, – выдавил наконец эксперт по кредитам, размышляя, нет ли во всем этом, несмотря на простодушный вид Кевина, какого-то подвоха. – Туда можно складывать любые отходы?
– Почти.
– А поточнее?
– Не следует давать червям молочные продукты, мясо, рыбу, жиры. Избегать цитрусовых.
– Вы серьезно?
Сообразив, что и на этот раз не будет чуда, костюм изменился в лице.
– Но это же слишком сложно! Много ли людей в наше время знают, что такое цитрусовые?
– Мы снабдим их инструкцией с рисунками. Сортировать отходы совсем не трудно. Быстро привыкаешь.
– А что еще можно им положить кроме остатков хлеба?
– Кстати, крахмалистые продукты лучше не давать.
– Послушайте, молодой человек…
– А вот чай, кофейную гущу, измельченную яичную скорлупу…
– Ваши черви слишком привередливы. Кому захочется измельчать яичную скорлупу? Будем реалистами.
«Будем реалистами» – это, как правило, плохой знак. Кевин пошел на крайние меры:
– Верно, не всем захочется. Но есть молодежь, городские жители, которые горят желанием попробовать. На фейсбуке в группе «Вермикомпостировщики» зарегистрировано шесть тысяч пользователей! Мне нужно продавать всего пару сотен вермикомпостеров в год, чтобы окупить расходы.
Эксперт по кредитам рассеянно созерцал свой телефон, лежащий на столе на самом видном месте. Он не любил проектов, лишенных амбициозности. Кевин же выкладывался на полную:
– В конце концов, разве не в этом суть миссии инвестиционного банка? Предоставить средства для развития более…
Растерявшись, он взглянул на плакат перед глазами – шпаргалку в натуральную величину.
– …более экологичного, более цивилизованного, более ответственного отношения к миру?
– Знаете, – внезапно вспыхнул задетый за живое костюм, – вряд ли кто-то лучше меня вникает в проблемы окружающей среды. Я говорил об этом уже двадцать лет назад. Ситуация серьезная. Очень серьезная, – добавил он проникновенным тоном.
Кевин кивнул.
– Человечество должно измениться. Полностью. Должна произойти смена парадигмы, выражаясь в терминах Куна. Вы знакомы с теорией Томаса Куна[15]?
– Нет, – смутился Кевин.
В горле у него пересохло. Артур нашелся бы, что ответить.
– Она довольно сложная. За тридцать секунд не объяснить. Если кратко, парадигма – это система представлений, где все взаимосвязано. Каждая мелкая деталь важна, понимаете? Поэтому-то и не может быть никаких частичных трансформаций. Все или ничего. Как заметил наш гендиректор на нашем ежегодном ивенте The Big, «ничто и никогда не будет прежним, и так до следующего изменения». Сильно сказано, не правда ли?
Кевин промямлил что-то невразумительное. Он мог думать только о своем кредите. Понятно, что в кредите ему только что отказали – в завуалированной форме. Сотрудники Государственного инвестиционного банка слишком хорошо воспитаны, слишком любезны, чтобы прямо сообщить вам неприятную новость. Кевин хотел бы добавить, что, помимо толченой яичной скорлупы, дождевых червей можно кормить огрызками яблок, овощными очистками и даже бумагой, но не успел этого сделать.
– Вы обязательно должны посетить The Big. Не меньше тысячи докладчиков, пятьсот мастер-классов! Это откроет вам все двери. Давайте я приглашу вас в следующем году?
– С удовольствием.
– Договорились! Не забудьте напомнить мне, если забуду.
Костюм приподнялся и протянул Кевину руку. Тот неловко поблагодарил его и направился к выходу. Перед дверью он замешкался, затем в последний раз оглянулся на эксперта, который с улыбкой на губах уже отвечал на многочисленные сообщения в WhatsApp. Кевин глубоко вздохнул, набираясь смелости:
– А как же Инновационный фонд?
– Что?
– По-моему, есть специальные субсидии для…
– Мой дорогой юный друг, ваш проект должен быть но-ва-тор-ским! В ваших коробках с червями нет ни малейшего намека на технологию. В следующий раз предложите нам «умный вермикомпостер»!
* * *Кевин решил вернуться домой пешком. Торопиться было незачем: встреча с экспертом ГИБ поставила жирную точку в его поисках. Смешавшись с толпой на Больших бульварах, он пересек площадь Республики, где десяток демонстрантов с непонятными флагами выкрикивали невразумительные лозунги, а затем двинулся вверх по каналу Сен-Мартен в сторону девятнадцатого округа. Там, недалеко от парка Бют-Шомон, он снимал в субаренду комнату без окон в обшарпанной квартире с несколькими жильцами. Кевина это вполне устраивало. Ему нужны были только две вещи: кровать и вай-фай.
Канал Сен-Мартен притягивал и отталкивал его с одинаковой силой. Когда Кевин учился в Лиможе, ему нравилось гулять по набережным Вьенны: старый город утопал в объятьях природы, а река сулила возможность сбежать. Нужно только позволить течению увлечь себя, и через несколько минут вы окажетесь далеко-далеко. Канал же выполнял другую функцию. Вода в нем не текла, а стояла, зажатая между шлюзами, – неподвижное зеркало для каменных домов, громоздившихся по берегам. Канал не избавлял от города, а удерживал внутри него. Парижане не гуляли вдоль канала, они собирались в группки и сидели, свесив ноги через парапет и ведя бесконечные разговоры. Свалившись в Сен-Мартен, можно утонуть, но куда-то уплыть не получится.
Опустившись на холодный камень, Кевин смотрел на свое отражение, тронутое рябью, неподвижное и серьезное, словно античная фреска. Кевин не страдал нарциссизмом. Он мало заботился о своей внешности, иногда забывал причесаться. Привыкнув к знакам внимания в свой адрес, он не мог и подумать, что комплименты достаются не всем. Переехав в Париж, он втянулся в хоровод вечеринок и клубов – сам не понимая как. Он прошел через множество рук и редко заканчивал ночь в одиночестве. Создавалось впечатление, что тело Кевина стало своего рода общественным достоянием, к которому прикасалось огромное количество самых разных людей, охваченных желанием потрогать и подвигать, узнать, что у него внутри. Его разум как будто бы отделился от плоти и созерцал ее выходки с легким налетом вуайеризма.
В квартире, которую Кевин делил с тремя соседями, витал дух молодости, беззаботности и безденежья. За завтраком ее обитателям случалось знакомиться с гостями, выходящими из той или иной комнаты. В результате вкусовые предпочтения каждого были хорошо известны остальным: этому нравятся бородачи с татуировками, этому – мулатки с дредами, а этому – пухленькие азиатские девушки. А вот разнополые гости Кевина приводили жильцов в замешательство. В окрестностях парка Бют-Шомон отношение к геям было более чем благожелательное. Что касается натуралов, они воспринимались как приемлемая, пусть и устаревшая форма жизни. Но те, кто не чувствовал необходимости принимать чью-либо сторону, считались в лучшем случае потерянными, в худшем – еретиками. Отказывающиеся присягать на верность какому-либо сообществу, выбивающиеся из социальных рамок, пусть и самых прогрессивных, они словно были отмечены печатью ущербности. В душу к ним никто не лез, но и разговаривать с ними никто не умел. Их свобода была невыносима для всех.
В Лиможе Кевин старался не выставлять напоказ своеобразие своей личной жизни. Здесь, в Париже, полагал он, из подобных вещей можно не делать секрета. Но по выражению лиц своих товарищей во время завтрака он понял, что до этого еще далеко. Однажды, пока он ел круассан, один из соседей, руководствуясь самыми добрыми намерениями, на полном серьезе спросил у него, как его следует называть: «он» или «она». Кевин просто пожал плечами. У него никогда не возникало ни малейших сомнений на этот счет, и было странно, что от него вдруг потребовали объяснений.
С партнерами и партнершами обнаружилась ровно та же проблема. Натуралы спят с натуралами, геи – с геями. Они похожи и понимают друг друга. Но те, кого называют «ни рыба ни мясо», редко спят с себе подобными. Им постоянно приходится уклоняться от ответов на некоторые вопросы – из деликатности, чтобы не обидеть. Они живут во лжи и недосказанности, которые настолько обременительны, что не допускают каких-либо реальных отношений.
Кевина часто называли бисексуалом. Он находил это слово довольно нелепым. Он любил людей, вот и все: не важно, что находилось у них между ног. Он любил их – что бы они о себе ни думали. Ему не требовалось превращаться из мальчика в девочку и обратно. Его жесты, прикосновения, нежность не менялись (либо менялись очень незначительно) в зависимости от того, какого пола люди оказывались с ним в постели. По большому счету, различия между полами слишком преувеличены; природа слепила нас из одного и того же теста. Кевин знал, что по своему строению, форме и цвету клитор ничем не отличается от пениса. Ублажать их нужно одинаково: заставить трепетать, позволить проявить нетерпение, резко поглотить и… начать сначала. Кевин знал, что на ощупь все бугорки и впадины плоти похожи друг на друга: они чувствительные и пылающие. Кевин знал, что на пике желания невозможно отличить того, кто проникает, от того, в кого проникают: подобно платоновскому андрогину, несправедливо рассеченному Зевсом надвое, вы обретаете свое целое, не зацикливаясь на том, кому именно принадлежат те крючки и петельки, которые связывают вас. В силу какого лицемерия было решено, что любовники, столь щедро отдающие себя, должны быть сведены к сухой двойственности, разделены, а не объединены?
Если уж обязательно нужно принадлежать к какой-то группе, Кевин предпочел бы называться пансексуалом. Пансексуалы любят, не задумываясь о половой принадлежности; они гендерно слепы. Это и Пан, козлоногий бог плодородия, покровитель пастухов, и Питер Пэн, отказывающийся взрослеть, жениться и заводить детей. Главная особенность пансексуальности заключается в том, что о ней никто не знает. Буква «П» не появляется ни в аббревиатуре ЛГБТ[16], ни в ее более длинной версии, ЛГБТКИА+. Кевин не был геем, би, трансом, квиром, интерсексуалом или асексуалом. Он скрывался в «+». Такая таинственность его вполне устраивала.
Он вспомнил о червях, которые копошились в своей коробочке и, возможно, в этот самый момент предавались томному соитию вдали от любопытных взглядов. Нужно освободить их, так как без еды они не проживут и нескольких дней. В любом случае толку от них теперь никакого. Соседи по квартире наотрез отказались устанавливать в доме вермикомпостер, который Кевин предлагал соорудить из старых пластмассовых ящиков для цветов. Сначала они с восторгом отозвались о столь прогрессивном начинании, но потом, как и все прочие, заговорили о запахе и нехватке места. Везде царили предрассудки.
Кевин отклеился от парапета и двинулся дальше. Поднявшись по одному из металлических мостов, ставших туристической достопримечательностью, он направился к парку Бют-Шомон. Стояла теплая осень, уже начинало темнеть, и до закрытия ворот оставалось совсем немного. В этот час англоговорящие няни районных бобо толпами выходили из парка, используя свои коляски как таран, рассекающий толпу. Кевин пробрался против течения и бодро зашагал по аллеям в поисках подходящего дома для представителей вида Eisenia. Он свернул в гущу деревьев, на ходу доставая пластиковый контейнер. Но два бдительных бегуна спугнули его. Кевин рванул к озеру и, наконец, заметил груду прошлогодних листьев в укромном уголке у тропинки. Идеальное место.
– Вам понравится тут, ребятки, – пробормотал он.
И добавил уже в адрес садовников:
– Вам нужен компост, и вы его получите!
Быстро опорожнив содержимое коробки, он наблюдал за тем, как черви корчатся в панике, пытаясь найти верный путь к предстоящему пиру. Помахав руками, чтобы отогнать возможных прожорливых птиц, Кевин, как добрый пастух, следящий за стадом, не уходил до тех пор, пока последний из червей не исчез среди сопревших листьев.
Послышались свистки охранников, закрывающих парк. Кевин развернулся и не спеша побрел обратно вдоль озера. Живописные очертания скалистого острова медленно таяли в темноте, а в респектабельных зданиях с видом на парк загорались окна. В наступающих сумерках город, казалось, снова вступает в свои права. Целый день напролет в этом парке играли в природу. Теперь представление закончилось.
Кевин не любил предаваться меланхолии. Но в тот вечер чувство одиночества и бессилия охватило его. В кучке слежавшихся листьев исчезли все его иллюзии и надежды. Несмотря на его экономный образ жизни, деньги, накопленные со стипендии, подходили к концу, и вскоре ему придется расстаться с этой, как оказалось, провальной идеей домашнего вермикомпостера. Никто не интересовался его скромным проектом: ни банки, ни клиенты. Много раз ему говорили, что черви, должно быть, плохо пахнут; теперь Кевин решил, что и от него самого несет. Неудачи в делах омрачались горьким ощущением, что он не вписывается в общепринятые нормы и делает не то, чего от него ждут. Он всего лишь хотел прожить свою жизнь спокойно. Он не претендовал на многое, и, может, именно поэтому ему не везло. Но, если ему не удастся покорить Париж, он вскоре не сможет позволить себе жить здесь.
V
– Скоро появится первая травка! – провозгласил Артур, распахивая дверь «Лантерны».
Несколько завсегдатаев, примостившихся за деревянной доской, служившей барной стойкой, подняли банки с пивом за его здоровье.
– Молодец!
– Ты все-таки посеял бобовые?
– Да, клевер, – похвастался Артур.
– Для азота это неплохо.
– Еще бы. Когда в земле нет дождевых червей, высвобождающих азот, приходится восполнять его другими способами!
Весь день накануне Артур занимался посевом. После долгих колебаний он решил использовать старый дедушкин трактор McCormick 553, похожий на персонажа из мультфильма: крошечные передние колеса, приплюснутая решетка радиатора и две круглые, словно совиные глаза, фары. Кабина, открытая всем ветрам, увенчана легким солнцезащитным тентом. Артур прозвал свой трактор Железным человеком: в честь Янко, который и в книгах, и в интервью повторял, что нефть позволила людям поиграть в супергероев со сверхспособностями. Железный человек, вышедший на пенсию, дряхлый и ворчливый.
Для начала требовалось найти культиватор того же поколения, что и Железный человек. Спросить у Жобара Артуру мешала гордость. К счастью, он завел знакомство с Луи. Тот жил на ферме недалеко от деревни и вот уже тридцать лет выращивал экологически чистые пшеницу и гречиху, из которых сам выпекал хлеб и продавал его по пятницам. Долгое время Луи считался изгоем (дедушка в свое время относился к нему с недоверием), а теперь, сам того не желая, превратился в тренд. Его белая борода, широкие плечи и татуировки, значения которых никто не понимал, регулярно мелькали на страницах местной газеты Ouest-France. Каждую пятницу Сен-Фирмин наводняли клиенты Луи, проделывающие двадцать или даже тридцать километров, чтобы купить его чудо-хлеб. Запоздалый, но очевидный успех не заставил фермера увеличить темпы производства. Он решительно отказывался расширяться. Если хлеб заканчивался, то он заканчивался. Приезжайте через неделю.
Однажды, зайдя купить пятничный каравай, который они с Анной растягивали на неделю, Артур рассказал Луи о своих посевных планах. С тех пор тот регулярно посещал «Лесную ферму», чтобы подсобить – положить слой штукатурки или смазать старые косточки Железного человека. Луи ничего не ждал взамен, даже благодарности. Помогать по-соседски было для него так же естественно, как кормить кур или подстригать живую изгородь.
Поспрашивав знакомых, Луи раздобыл совместимый с трактором McCormick культиватор, а заодно и подходящую дисковую сеялку. Артур не прочь был сеять вручную, разбрасывая семена широким жестом, но решил пока не усложнять себе задачу. Ради дождевых червей он отказался от вспашки; в любом случае, прямые посевы снова входили в моду. Луи помог ему присобачить культиватор к заднице Железного человека, и два гектара были готовы за день. Неприлично голая, сухая земля возлежала среди полей, отливающих зеленым. Научный руководитель советовал Артуру разделить надел на четыре части, засеять три из них разными культурами и оставить под чистым паром один контрольный участок. Артур рассказал об этом Луи, но тот не одобрил план: как известно, именно травы восстанавливают почву и помогают нарастить популяцию дождевых червей. Зачем жертвовать половиной гектара? Залежь – она залежь и есть. Артур спорить не стал и, охваченный детской радостью за рулем трактора, засеял всю землю луговой травой и клевером, не тронув лишь полоску перед домом, отведенную под огород. Железный человек добросовестно выполнил свою миссию, разбросав по поверхности пятьдесят килограммов семян. Оставалось только ждать.
«Лантерна» представляла собой совершенно уникальное заведение. На протяжении двадцати с лишним лет эта бывшая табачная лавка на площади у самой церкви наводила тоску на местных жителей своими заколоченными окнами. Но одним прекрасным утром, ровно год назад, в грузовичке, полном коробок и маленьких детей, в Сен-Фирмин прибыла молодая семейная пара. Им было немного за тридцать, они жили в Кане и не знали никого в округе, но, наткнувшись в интернете на объявление о продаже торгового помещения, не стали терять времени и отправились на место. Лоран, айтишник, продолжал работать удаленно. Его жена Мария, румынка, приехавшая во Францию учиться и защитившая диссертацию по социологии, какое-то время в прошлом перебивалась краткосрочными контрактами внештатного преподавателя с низкой ставкой и очень скучала по «настоящей», как она выражалась, работе. Сначала Лоран и Мария планировали открыть продовольственный кооператив, но, обсудив идею с жителями Сен-Фирмина, передумали: у кого-то не было времени на всю эту возню, кому-то не хотелось платить взносы. В итоге было решено, что в городке с населением в пятьсот человек достаточно открыть обычный скромный биомагазинчик. Они назвали свое заведение «Лантерна» – в память о башенке, когда-то украшавшей здание. И, поскольку на протяжении веков в лантернах горели фонари, освещавшие путь умершим, теперь все мертвые души Сен-Фирмина, прежде наполненного криками детей, скрипом телег и грохотом молотов о наковальни, обрели утешение в объятиях Марии, сидящей за кассой.
Мало-помалу в магазине появились покупатели. Они заходили из любопытства, поглазеть на свежий творог и органические томаты, а потом по привычке направлялись в гипермаркет Leclerc. Мария знала об этом и ублажала посетителей как могла. Иногда угощала их своим фирменным блюдом сармале (фарш, завернутый в виноградные листья), которое научилась готовить еще в детстве и которое нормандцы пробовали не без опасений. Она также помогала всем, кому нужна была помощь: откладывала до завтра ящик с яблоками или проводила краткий компьютерный ликбез для пенсионеров, а иногда организовывала импровизированный детский клуб, где ее дети играли вместе с соседскими. Поначалу люди спрашивали ее, откуда взялся ее приятный, но явно нездешний акцент, но постепенно те бесспорные улучшения, которые Мария привнесла в повседневную жизнь Сен-Фирмина, заставили жителей отбросить самые стойкие предубеждения. Около кассы возникла стихийная доска объявлений, увешанная афишами различных мероприятий – турпоходов, концертов, прогулок на каноэ и полетов на параплане. Отныне именно здесь обменивались новостями. Приезжали даже люди из соседних деревень, заинтригованные этим неожиданным возвращением к жизни давно закрытого заведения. Они хотели увидеть, чтобы поверить.
Как выяснилось, пока Лоран и Мария не приобрели лицензию № 4 (волшебный клочок бумаги, недоступный простым смертным), они не имели права подавать даже слабоалкогольные напитки. Но кто мог помешать посетителям, купившим охлажденное пиво, употребить его прямо на месте, в уголке, где совершенно случайно оказались стулья и несколько импровизированных столов, представляющих собой столешницы, помещенные на козлы? Более того, тут же располагалось окно, выходящее на долину с петляющей синей полоской Орны и живописными шашечками бокажа. Этот вид располагал к неспешным философским беседам. Так «Лантерна» постепенно вернулась к своей первоначальной функции деревенского кафе.
В тот вечер там сидела троица, с которой Артур уже успел познакомиться. Первый – Матье, фермер, занимающийся разведением овец и производством сыра, а по совместительству страстный столяр. Более всего на свете он дорожил своей независимостью, поэтому упрямо отказывался вступать в молочный кооператив и продавать свою продукцию супермаркетам. В свободное от работы на ферме время Матье рыскал по окрестностям в поисках годной для столярки древесины, которую запасал впрок. Он выискивал выгодные предложения на лесопилках или через интернет и регулярно натыкался на чудеса: дубовые доски выше человеческого роста или несколько кубометров вяза, выставленные на продажу за бесценок уходящим на пенсию краснодеревщиком. Целых пять лет Матье восстанавливал пристройку, примыкающую к его владениям, причем делал все сам – и шкафы, и лестницу, и наружную обшивку. Иногда на досуге он также изготавливал деревянные чаши и ножки для ламп на стареньком токарном станке. Умело сочетая разные породы древесины, он создавал оригинальные предметы интерьера, которые иногда продавал на рынке во Флере вместе со своими сырами. Лицо Матье постоянно менялось, как это свойственно некоторым сорокалетним: сегодня он выглядел молодо и на щеках играл мальчишеский румянец, а завтра казался пусть крепким, но стариком с глубокими морщинами. Его жену, вечно занятую вечерней дойкой, почти не было видно.
Рядом с молчаливым Матье сидел болтливый Салим. Навеки обреченный оставаться сезонным работником, осенью он помогал собирать фрукты, зимой полулегально таксовал, а летом трудился на стройке. Чтобы свести концы с концами, ему всегда удавалось выбить пособие. Вообще, Салим знал все: в какой день убирать картошку на полях, как вывезти рабочий холодильник с утильбазы и где купить с рук футболки и джинсы всего за несколько евро. Он жил в типовом коттедже, принадлежавшем родителям, иммигрантам из Турции, которые работали посменно на автозаводе неподалеку. Салим не жаловался. У него были крыша над головой, вдоволь еды и уйма свободного времени, используемого для просмотра политических программ и общения в соцсетях. Имея всего лишь около тридцати подписчиков, он публиковал десятки твитов в день, откликаясь на любую, даже самую незначительную дискуссию и охотно излагая антикапиталистические теории объемом в двести восемьдесят символов. Благодаря многочасовым просмотрам разных интервью на ютубе Салим накопил обширный словарный запас. Он знал, как решить любую мировую проблему, и верил, что однажды его призывы, брошенные в пустоту глобальной сети, будут услышаны. Цель всей его жизни заключалась в том, чтобы собирать лайки, провоцировать стычки и разжигать недовольство, способное подтолкнуть прозревшие массы к революции. С этой надеждой Салим и засыпал по ночам – с лицом, освещенным бледным светом телефона.
Третьей была Леа. Десять лет назад она бросила медицинский и решила стать натуропатом. За прошедшие годы Леа обзавелась обширной клиентурой и жила безбедно. Она готовила всевозможные лечебные отвары из местных трав с таинственными названиями: таволга вязолистная, посконник конопляный, очиток едкий и умбиликус скальный. Леа также предлагала сеансы гипноза, аурикулотерапии и дзен-массажа с благовониями и тибетской музыкой. Ее клиенты, почувствовав себя исцеленными и примирившимися со своей жизненной энергией, убеждали сомневающихся попробовать хотя бы раз. В регионе, где врачей не хватало, а ближайшая больница находилась в часе езды (в Кане или в Фалезе), кабинет Леи, расположенный в темном, узком переулке в ста метрах от церкви, стал тем редким местом, где людей могли выслушать. К ней приходили с болью в спине, а в итоге рассказывали всю свою жизнь. Леа устраивала консультации так, чтобы иметь промежуток в пару часов (для восстановления «душевного пространства», как она выражалась), поэтому могла позволить себе не торопить очередного клиента. По сути, она стала и доверенным лицом, и исповедником, и психиатром. В Сен-Фирмине осталось очень мало жителей, которые не проверили на себе стимуляцию биологически активных точек уха и ни разу не погрузились в ванну с гонгами. Во время пандемии коронавируса Леа убедила добрую половину односельчан отказаться от прививки, мотивируя это тем, что организм, находящийся в равновесии, сам вырабатывает противоядие. Префектура объявила Сен-Фирмин очагом сопротивления вакцинации и направила туда специальную выездную бригаду, которая стучалась во все двери, но без особого успеха.
