Гумус

От отца-юриста Артур унаследовал ораторские способности, умение отвечать на риторические вопросы, а также некоторое недоверие к политике, заставляющее его сторониться любых разновидностей гражданского активизма. Предполагалось, что этот выпускник известного парижского лицея (имени Генриха IV!) в дальнейшем станет изучать гуманитарные науки – сначала на подготовительных курсах, затем в Высшей нормальной школе, – что, безусловно, отвечало его склонности к чтению давно умерших авторов, чьи амбиции уже никого не волновали, но чьи мысли еще не потеряли актуальности. Но Артур не пожелал идти проторенной дорожкой и, отчасти рисуясь и строя из себя уникальную личность, решил учиться на специалиста в агропромышленной сфере. Студенты-философы и прочие интеллектуалы не внушали ему уважения: вещают о всеобщем упадке, а сами неспособны самостоятельно посадить лук-порей. Панургово стадо псевдобунтарей, способных истоптать его личные убеждения, пугало его. А главное, Артур не мог представить себя зарабатывающим на жизнь продажей результатов своих размышлений. Он не хотел становиться ни профессиональным пророком, ни исступленным инженером человеческих душ. И раз уж философия, на протяжении долгих веков толковавшая мир, теперь взяла на себя труд его преобразовывать, значит, пора засучить рукава.

Таким образом, на подготовительных курсах Артур выбрал естественные науки, а после без труда поступил в АгроПариТех. Там, во всяком случае, он имел возможность оставаться хозяином собственных идей, не превращая их в воинствующее вероучение или в карьерный план. Подобно отцу философии Фалесу Милетскому, гордившемуся своими оливковыми деревьями, или Монтеню, восхищавшемуся выращенными им дынями, Артур любил заканчивать рабочий день с землей под ногтями. Пусть все его усилия в конце концов окажутся напрасными, пусть значительная часть биологических видов исчезнет в ходе шестого вымирания – он будет делать что до́лжно, причем на передовой, а не отсиживаясь в библиотеках и на конференциях.

Кевин, чья неразговорчивость не уступала многоречивости Артура, слушал последнего с любопытством ребенка, наблюдающего за бьющейся об стекло мухой. Восхищаясь начитанностью и эрудицией товарища, он не вполне понимал целесообразность подобных рассуждений. Кевин со всем соглашался и не стремился выискивать противоречия. Прикинув, до чего утомительным может быть это постоянно испытываемое негодование, он предложил другу самое ценное, что имел, – надежное, верное и ободряющее присутствие. Он впитывал слова Артура, как хорошая почва впитывает воду.

В жизни Кевина также ничто не предвещало (хотя и по другим причинам) поступления в АгроПариТех. Его родители были обычными сельскими тружениками: мать работала по контракту на ферме, где фасовала ферментированные продукты из овечьего молока; отец нанимался трактористом в кооперативы и получал зарплату в соответствии с сезоном и нуждами предприятия. Они арендовали простой блочный домишко в захолустном городке Лимузена[5] и, несмотря на прожитые в этом регионе годы, до сих пор чувствовали себя там словно проездом – как и в жизни в целом. В их роду насчитывалось несколько поколений простых трудяг, которых в поисках заработка кидало по всей стране. Эти люди не раз собирали свои нехитрые пожитки и знали, что в случае чего снова двинутся с места – туда, где не хватает рабочих рук. В общем, им не о чем было беспокоиться. Это была семья без истории, без традиций, без амбиций и без претензий. С ними никогда не случалось ничего примечательного, они и не жаловались. Казалось, единственным подарком судьбы был для них этот ребенок – спокойный, старательный мальчик редкой античной красоты. Родители боялись лишний раз прикоснуться к Кевину и мало занимались его воспитанием из страха испортить этот чудесный побег, который только и ждал, чтобы взрасти самостоятельно.

Кевину без особых хлопот удавалось все, что он делал. После девятого класса он пошел в сельскохозяйственный лицей, следуя обычному для большинства местных подростков маршруту. И, поскольку Кевин хорошо учился, его взяли в профильный класс с естественнонаучным уклоном. Далее (поскольку и там он хорошо учился) его отправили не в техникум, а в Технологический институт – в Лиможе. После второго курса (поскольку Кевин хорошо учился) один из преподавателей посоветовал ему подать документы в АгроПариТех, где существовала квота в размере пятнадцати мест для детей из малообеспеченных семей. И (поскольку Кевин хорошо учился) его приняли. Так, сам того не желая, он оказался в рядах будущей национальной элиты. Особенно не заморачиваясь на этот счет, он наслаждался новым социальным окружением. Отчасти следуя родительскому сценарию, Кевин просто плыл по течению, но делал это таким образом, что в глазах других выглядел целеустремленным.

Единственным разочарованием для него стала невозможность поселиться в Париже, знакомства с которым он с нетерпением ждал: узнав, что АгроПариТех переезжает в пригород, Кевин чуть не отказался от поступления. Но, так как процесс уже был запущен и все поздравляли его, он не решился обмануть надежды родных и друзей. В любом случае значительная часть обучения будет проходить в полевых условиях: на предприятиях, в лабораториях и на фермах. Да и от предложенной стипендии не хотелось отказываться – для Кевина это было целое состояние.

Он отличался природной неприхотливостью, и, если Артур в своих дорогих минималистичных кроссовках мучительно искал достойный компромисс между аскетизмом и комфортом, Кевин действительно нуждался в малом. Две пары джинсов, ноутбук, студенческая столовая – большего ему и не требовалось. Его более чем устраивала жизнь, которую кто-то посчитал бы верхом бытовой неустроенности.

Артур ценил в Кевине мудрость, благодаря которой тот, не прибегая к помощи книг и размышлений, интуитивно отличал порок от добродетели. Однако к восхищению примешивалась горечь. В чем смысл всей проделанной Артуром внутренней работы, наполненной страданиями и духовными откровениями, если аналогичный результат можно получить малой кровью, не прилагая явных усилий?

Частенько их беседы на террасе заканчивались в одиннадцать вечера – с наступлением комендантского часа. Перед тем как запереть двери, охрана обходила этажи, проверяя, все ли ушли. Поначалу друзья послушно покидали здание. Но однажды осмелели и, спрятавшись в укромном уголке, остались. Ночь была ясной и теплой. В запасе имелись несколько банок пива и множество тем для разговора. По очереди они мочились прямо через перила крыши, а в районе часа ночи стали пробираться к выходу по пустым коридорам, заглядывая в набитые образцами, пробами и пробирками кабинеты и перепрыгивая через отключенные от питания турникеты, как это делают безбилетники в метро. В череде закрытых на ключ стеклянных дверей в конце концов нашлась та, которая выпустила их наружу.

Оставалось пройти через главные ворота кампуса. Миновав свежепосаженные кустарники, Артур и Кевин оказались у знаменитой канавы, чья форма имитировала природную. Самое время сделать то, о чем мечтает каждый студент с наступлением жарких дней. Усевшись на берегу, друзья сняли обувь и опустили ступни в воду. Артур бормотал какую-то ерунду о Башляре и поэтике воды, а Кевин задремал. Прохладная вода мягко возвращала их к действительности. В небе, еще мало замусоренном искусственным освещением, виднелось несколько звезд. Со стороны строящихся энерголабораторий слышалось даже уханье совы. Артур задумчиво шевелил пальцами ног.

– Вперед! – неожиданно воскликнул Кевин, выйдя из оцепенения.

Он стянул с себя футболку, а затем и вовсе разделся догола, демонстрируя то отсутствие стыдливости, которое встречается в мужских раздевалках спортзалов. Артур отвернулся, немного смутившись, но все же последовал примеру Кевина. Архитекторы позаботились о том, чтобы канава была достаточно широкой, так что им двоим было где развернуться.

– Лучшее место в Сакле, – заметил Артур.

Их ноги погрузились в ил до середины икр. Странное чувство: будто тебя затягивает на дно, в глубины вязкой, живущей своей жизнью земли, способной в одно мгновение поглотить все что угодно. От берегов исходил резкий запах, словно растения потели. В воздухе, не обращая внимания на двух незваных гостей, носились стрекозы. Артур рассеянно зачерпывал воду и пропускал ее сквозь пальцы, наблюдая за отливающими зеленоватым золотом каплями. Пусть в небольшом масштабе, но природа здесь обретала свободу.

Внезапно Кевин заметил мерцание фонарика. Давясь от смеха, ребята выскочили из воды, натянули одежду на мокрое тело и, пригнув головы, растянулись на гальке.

– Это охранник, – прошептал Кевин.

– Помнишь сцену с военнопленными из «Великого побега»?

– Гребем отсюда!

Кевин рванул в сторону студенческого зала отдыха. Артур последовал за ним. Они едва успели спрятаться от рыскающего повсюду электрического луча. Выждав, пока охранник отойдет к зданию «Д», друзья бросились к главным воротам высотой не меньше двух метров.

– Давай подсажу, – предложил Кевин, сцепив ладони в замок.

– А ты?

– Разберемся.

Артур неуклюже ухватился за прутья и попытался подтянуться, но мокрые пальцы соскользнули. Не оставалось ничего другого, как выпустить решетку из рук. Кевин успел подхватить громко орущего товарища, и оба оказались на земле.

– Ты как? – спросил Кевин, поднимаясь на ноги и помогая подняться Артуру.

– Нормально. Но мы попались.

Луч фонарика настиг беглецов. В его ярком свете кожа Кевина выглядела особенно бледной. С криками к ним подбежал охранник. Последовали долгие препирательства, в результате которых нарушителям внутреннего порядка удалось добиться открытия главных ворот, но пришлось торжественно пообещать впредь не совершать подобных действий. Обещание, естественно, вскорости было нарушено. Друзья продолжали гулять по ночам. Это они посадили коноплю на опытных делянках АгроПариТех. Это они отправились в Париж, чтобы спустить шины у смердящих внедорожников, загромождающих узкие столичные улицы: экофлешмоб вызвал шумиху в прессе и привлек множество подражателей. Постепенно Кевин и Артур стали неразлучны. Никто не воспринимал их по отдельности. И на вечеринки, и на экзамены друзья приходили вместе.

Время от времени между ними возникала женская тень. Девушки слетались на Кевина, как пчелы на мед. Пока Артур, типичный затравленный самец поколения снежинок, стыдясь своих желаний, выстраивал головоломные (и не слишком успешные) стратегии соблазнения, пытаясь ухаживать не приставая, настаивать не домогаясь, прикасаться не набрасываясь и наслаждаться не доминируя, Кевину стоило лишь сесть за стол в кафетерии, чтобы оказаться в окружении толпы обожательниц. Его приветливая умиротворенность и явная нехватка воображения воспринимались как признаки незаурядной личности. Похоже, в компании Кевина студентки напрочь забывали технику безопасности и строгие наказы MeToo и вновь становились очаровательными, легкомысленно щебечущими и наивными барышнями. Ровесники Кевина в Лиможе в этом возрасте уже зачастую заводили серьезные отношения, а некоторые даже стали родителями, здесь же никто не спешил тревожиться о будущем и прощаться с беззаботной молодостью. Кевину оставалось только выбирать – почти исчезнувшая мужская привилегия, которой он пользовался, не теряя чувства меры, но тем не менее временами лишая Артура вечеров, посвященных дружеским беседам. Артур немного завидовал, не зная толком, кому именно: то ли Кевину с его бесконечными любовными интрижками, то ли девушкам, на которых тот его променял.

Вскоре Артуру представилась возможность увидеть Кевина в действии. Оба получили (от друзей друзей) одно из тех приглашений, по которым собираются вместе счастливчики из престижных парижских вузов. Никаких рассылок в фейсбуке[6] или телеграме: сарафанное радио остается лучшим способом, предложенным эволюцией для обеспечения эндогамии элит.

«У Анны, улица Гей-Люссака»: Артур прекрасно знал этот адрес. Родительская квартира, превращенная в место встречи благовоспитанных неформалов. Плейлист с забористой, но не слишком громко звучащей музыкой (уважайте соседей!); косяки и бланты, но – пожалуйста, пользуйтесь пепельницей. Артур неохотно согласился на эту долгую поездку (туда-то можно на поезде, а вот обратно придется возвращаться ночным автобусом). Кевин же, напротив, был полон воодушевления, тем более что, согласно гугл-картам, улица Гей-Люссака находилась совсем рядом со старым зданием АгроПариТех. Кевину хотелось получить свою порцию Латинского квартала. Идеальная возможность, которую нельзя упустить. Артур выступит в качестве проводника.

Дверь открыла Анна – брюнетка с пышным телом и круглым симпатичным личиком, которое она всячески пыталась изуродовать. На девушке было столько пирсинга, насколько ей хватило воображения; во вьющихся волосах красовалась бандана с анархистской буквой «А». Анна приветствовала прибывших довольной улыбкой. Уже через три фразы Артур понял, с кем имеет дело. Смазливая второкурсница Института политисследований, готовая на все, чтобы найти неприятности на свою задницу, и исповедующая антикапитализм, прямо пропорциональный высоте потолков в квартире родителей. «Кевину понравится», – подумал Артур.

Гости пили, делали вид, что танцуют, или сидели, развалившись в глубинах гигантского велюрового дивана, как нельзя лучше подходящего для бессмысленных и бесконечных дискуссий. В этой студенческой среде, которую никак нельзя было назвать беззаботной (ведь каждый пристально следил за карьерными перспективами другого), агроинженеры занимали особое положение. Они проходили столь же безжалостный отбор, как и все присутствующие, и никто не оспаривал их интеллектуальный капитал. Но в то время как другие набирались общей некомпетентности, которая в будущем позволит им уверенно претендовать на любые крупные должности, агросы возились в земле, были обречены корпеть над формулой сухого молока или расчетами урожайности кукурузы. Они принадлежали к низшей касте инженеров, стояли на низших ступенях административной лестницы. Что придавало им весьма двусмысленный шарм.

Анна уселась между Артуром и Кевином.

– Так чем именно вы занимаетесь в АгроПариТех? – поинтересовалась она у Кевина, положив руку ему на бедро. – Это вы спасете нашу планету?

– Мы главным образом изучаем дождевых червей, – ответил Артур, твердо решивший любыми способами воспрепятствовать легким победам друга.

– Серьезно? – рассмеялась Анна, не отрывая взгляда от молчащего Кевина, словно разговаривала с чревовещателем.

– Будущее человечества за дождевыми червями, – продолжал Артур. – Это милейшие создания. Им должна понравиться эта квартира. Оптимальная температура, подходящая влажность…

На этот раз Анне ничего не оставалось, как повернуться к Артуру. Он продолжал насмешливым тоном, который, к его удивлению, не вызвал раздражения у собеседницы, всегда готовой выслушать упреки по поводу ее образа жизни. Анна хотела лишь одного – искупить вину за свое благополучное парижское детство, выходные в Италии и учебу, оплаченную мамой и папой.

– Агропромышленность уничтожила бедных дождевых червей, – объявил Артур.

– Это правда! – воскликнула Анна, которая совершенно не понимала, о чем речь, но не могла и представить себе, что агропромышленность может принести что-то, кроме вреда. – Агропромышленность и неолиберализм, – уточнила она, ведь не зря же она училась в Институте политисследований.

Тем временем Кевин завел разговор со своим соседом по дивану – прилизанным юнцом из бизнес-школы. Артуру нельзя было терять ни секунды.

– Моя миссия, – признался он Анне проникновенным голосом, – состоит в том, чтобы заново заселять истощенные почвы дождевыми червями. С помощью инокуляции, – добавил он, вспомнив термин Марселя Комба.

– Офигеть! – отчеканила Анна. – Я очень верю в методы рене… реге…

– Регенерации.

– Вот-вот! Прости, я слегка нетрезвая, – солгала она. – Но ты же понимаешь, что тебе придется бороться с этими баранами из Федерации сельскохозяйственных профсоюзов?

– Конечно, – солгал в ответ Артур, отлично зная, что профсоюзам глубоко начхать на мечтательных романтиков, пытающихся использовать альтернативные методы сельского хозяйства.

– И как же это сделать?

– Что именно?

– Ну, как заново заселить землю дождевыми червями?

Артур не ожидал такого вопроса. Заикаясь и путаясь в научных терминах, он сбивчиво изложил несколько вариантов. Рассказывая, он размышлял о возможном эрогенном эффекте лабрета – металлического стержня, торчащего из нижней губы его собеседницы и заканчивающегося двумя маленькими сверкающими шариками. Внезапно Артур замолчал. Анна проследила за его взглядом. Рядом с ними Кевин целовал прилизанного юнца прямо в губы.

Анна убрала руку, забытую на бедре Кевина, и решительно повернулась к Артуру. Так начался их роман.

Через полчаса Артур и Кевин столкнулись на кухне в компании подвыпивших студентов политеха, делающих бутерброды.

– Наверное, нам пора? – совершенно естественным тоном спросил Кевин.

У Артура не нашлось слов. В голове крутилось множество вопросов. Кевин выглядел таким же свежим и бодрым, как и раньше.

Выйдя на улицу, друзья остановились у бывших, тускло освещенных зданий АгроПариТех. Надпись «Национальный институт агрономии» по-прежнему виднелась на фасаде. Всего несколько месяцев назад эти большие красивые буквы дышали гордостью, притягивали взгляды, а теперь они становятся пусть славным, но прошлым. Со стороны улицы Арбалет уже возвели строительные леса. Новые хозяева – международный частный вуз – затеяли масштабную и дорогую реновацию. Смерть, выставленная на всеобщее обозрение.

– Настоящий древний замок, – восхитился Кевин. – Прямо в сердце Парижа!

Монументальный портал, сочетание камня и кирпича медово-коричневого цвета, а также высокая мансардная крыша действительно придавали зданию вид охотничьего домика семнадцатого века.

– Не совсем, – возразил Артур. – Этот дом был построен во второй половине девятнадцатого. Раньше здесь располагалась Высшая школа фармацевтики. И был разбит так называемый аптекарский огород со всякими диковинными растениями.

– Ты все на свете знаешь, – заметил Кевин, положив руку Артуру на плечо.

Тот поежился.

– Слушай, хочу задать тебе один вопрос, – начал он. – Извини, если…

Его прервала полицейская машина, с ревом несущаяся по улице Клода Бернара. Когда она скрылась из виду, в воздухе повисла особенная тишина.

– Ты гей?

– Нет. Почему ты спрашиваешь? – улыбнулся Кевин.

Артур мучился собственной бестактностью. Светофор напротив них невозмутимо вспыхнул зеленым, сохраняя видимость нормальности в эту безумную ночь.

– Да вот только что, на диване…

– Ах, да, иногда я переключаюсь. Иначе получается немного однообразно, все эти киски.

– И ты…

Артуру не хотелось рисовать себе некоторые картины.

– Все тела созданы для удовольствия, – сказал Кевин. – Нужно наслаждаться этим, разве нет?

– Так ты би?

– Не знаю, надо будет выяснить. Вот уж не думал, что в Париже кто-то станет парить мне мозги по этому поводу.

Артур смущенно замолчал. Не разговаривая, они двинулись в сторону станции Пор-Руаяль, где останавливался ночной автобус. Кевин не спешил. Артур лаконично описывал парижские достопримечательности, продолжая обдумывать ситуацию. Он сожалел о своих неуместных вопросах, ведь его воспитывали в атмосфере терпимости и уважения, а его отец участвовал в нескольких судебных процессах по поводу дискриминации на почве сексуальной ориентации.

– Это Сад великих первооткрывателей Марко Поло и Кавелье-де-ла-Салль. Он примыкает к Люксембургскому саду. Отсюда виден Сенат. Мне нравится эта перспектива. Она успокаивает.

Артур почувствовал, что отстал от жизни. Борьба с дискриминацией здесь ни при чем. Кевин не стремился примкнуть к какой-либо группе и не претендовал на какие-либо особые права. Он просто был самим собой, настоящим «универсальным человеком», существующим вне привычных классификаций, запретов и ограничений. Его природная естественность, открытость настоящему моменту и полное принятие возникающих в нем желаний делали его на голову выше любого.

Так думал Артур, пока универсальный человек скромно сидел на скамейке автобусной остановки.