Агнес из Сорренто. Впервые на русском!
Как сладостно было обнаружить ум, который готов был принимать его наставления и советы! Более того: зачастую ему казалось, что сухие и безжизненные догматы, которыми он наставлял её, она возвращала ему живыми и полными мудрости, как жезл Иосифа, который расцвел прекрасными цветами, когда тот обручился с чистой девой. А вместе с тем, она была так скромна, так невинна, так несведуща красоты, которая скрывалась в каждом её слове и мысли! Порой ему казалось, что она – не человек, а одно из небесных существ, принявшее женский облик, как в жизнеописаниях святых.
С того дня и его опустошённая, унылая жизнь стала расцветать чудными цветами – и он не распознал угрозы, ибо цветы были небесными. Святые мысли и откровения, – весь жемчуг, растоптанный грязными ногами монахов, он снова подобрал в надежде: она поймёт. И постепенно все его мысли, как почтовые голуби, узнавшие родную голубятню, стали стремиться лишь в одном направлении.
Такова удивительная сила человеческой привязанности: встретив хотя бы одну единственную родственную душу, способную понять наш внутренний мир, мы изменяемся, как по волшебству. Каждая наша мысль, чувство и желание приобретает новую ценность от осознания того, что будет оценено и кем-то другим. И пока жив тот второй, наше собственное существование удваивается, хотя бы нас разделяли океаны. Нависшее над отцом Франческо облако меланхолии рассеялось, и он сам не заметил, как это произошло. Его наполняла скрытая радость и бодрость; его молитвы стали горячее, хвала – искреннее и чаще.
До сих пор он обычно размышлял о страхе и гневе, о пожирающем огне, о страшной участи грешников, о ужасном величии Господа. О том же были все его проповеди, которыми он пытался разбудить монахов от духовного сна. Увы! Чем больше он сгущал краски, чем страшнее описывал всю безнадёжность погибших душ и вечное пламя ада, тем с более жадным интересом они его слушали. Сожжения на кострах, пытки и истязания в те времена были повсеместны в европейской судебной практике, и оказывали губительное влияние на невежественные умы простого народа. Так и картины, которые рисовал перед своими монахами ревностный аббат, лишь разжигали их жестокость и злорадство. В то время как одни испытывали животное наслаждении от описания ужасов преисподней, другие – робкие и пугливые – увядали, как цветы, обжигаемые жарким дыханием печи.
Знакомство с Агнес – без его ведома – наполнило его душу божественной любовью; она снизошла, как золотистое облако, которое покрывало ковчег в Скинии собрания. Он стал мягче и добрее, снисходительнее к заблуждающимся, ласковее к детям. Ему случалось остановиться, чтобы погладить по голове уличного мальчишку, или поднять малыша, барахтавшегося на песке. Он начал слышать пение птиц, и оно показалось ему полным нежности. Его молитвы у постели больных и умирающих приобрели умиротворяющую силу, которой он раньше за собой не замечал… В его душе наступала весна – нежная итальянская весна, которая раскрывает бутоны цикламенов и разносит легчайший аромат первоцветов в отдалённые уголки Апеннин.
Так прошёл год – вероятно, самый лучший и счастливый год в его беспокойной жизни. Год, в течение которого еженедельные исповеди Агнес стали средоточием, вокруг которого кружилась его жизнь.
Он говорил себе, что его долг – уделять дополнительное время, чтобы оттачивать и полировать изумительный бриллиант, который неожиданно был доверен ему, пока он не станет совершенным украшением короны Господней. И если в этом лежит его прямая обязанность, почему он должен от неё уклоняться?
Он никогда не коснулся её руки, ни складок платья, когда оно соприкасалось с его монашеской рясой. Никогда, даже совершая благословение, он не позволил себе возложить руки на её прекрасную голову. Правда, изредка он не мог удержаться, чтобы не взглянуть, как она входит в церковь и, опустив глаза, скользит вдоль рядов, так кротко и бесшумно, что он задерживал дыхание, пока она не проходила мимо.
Он не ожидал, что вести, которые сообщила ему на утренней исповеди дама Эльси, так глубоко потрясут всё его существо. И это испугало его самого.
Вполне объясним был страх за Агнес, которая подверглась преследованию какого-то беспутного юнца: по собственному опыту он знал, как небезопасны могут быть для девушки намерения необузданного мужчины. Но Эльси раскрыла перед ним и свои собственные планы: поскорее отдать внучку замуж, и советовалась с ним по поводу того, не следует ли уже теперь передать её под защиту мужа. Именно эта новость вызвала у отца Франческо внутренний протест, возмущение, негодование – одним словом, целую бурю чувств, которые он напрасно пытался в себе подавить или понять.
Закончив свои утренние обязанности, он вернулся в монастырь, зашёл в свою келью, и простёршись навзничь перед крестом, начал разбираться в себе. Весь этот день прошёл в посте и одиночестве.
Наступил тёплый вечер. На плоской крыше монастыря, откуда открывается вид на залив, можно разглядеть тёмную фигуру, которая медленно ходит туда-сюда. Это отец Франческо. По его блестящим глазам и расширенным зрачкам, по красным пятнам на щеках и нервным движениям можно заметить, что он находится в состоянии крайнего напряжения. Его нервы на пределе до такой степени, что ему кажется, будто он совершенно спокоен и полностью владеет собой.
Как! Неужели все его старания и самоотречение были напрасны? Неужели он полюбил эту девушку обычной земной любовью? Неужели он испытывает ревность при мысли о её будущем муже? Что за демон-искуситель шепчет сейчас ему на ухо: «Лоренцо Сфорца мог бы защитить это сокровище от незаконного преследования и от брака с тупым крестьянином, а отец Франческо – не может?». Сладостная дрожь пронзила его от мысли, каким мог бы быть их брак. Разве он не стал бы правдивым таинством, в котором две чистые верные души поддерживают и ободряют друг друга во всех набожных предприятиях и добрых начинаниях? Он содрогнулся от ужаса, что этой мыслью – возможно! – нарушил свои обеты, страшные обеты, данные под угрозой проклятия…
Так он продолжал ходить взад и вперёд до самых сумерек, и медленно приходил в себя. Часы молитвы и борьбы сделали своё дело; да, он достиг очищения, одержал победу над злом. Золотой закат отразился в море, проложив сверкающую дорожку до самых берегов Капри. Небо засияло, воздух стал прохладным и прозрачным. Да, он снова способен видеть ясно. Он избавлен от своих духовных врагов и попирает их ногами.
– Да, говорит он себе, он любит Агнес; любит её святой и возвышенной любовью, как её ангел-хранитель, который всегда видит лицо её Отца небесного. – Почему же, в таком случае, он восстановлен против её брака с Антонио? – Как, разве ответ не очевиден? Что общего у этой нежной души, этой поэтической натуры, этого зарождающегося гения – с вульгарностью и невежеством крестьянской жизни? Разве её красота не будет вечным соблазном для распущенных людей, а её невинная простота не спровоцирует безрассудной ревности мужа? Что, если он поднимет на неё руку, как не стесняются поступать неотёсанные мужики в порыве ревности? Какой путь развития современное общество может предложить девушке, столь бессмысленно – и опасно – наделённой многими талантами? Но он знает ответ на этот вопрос. Лишь Церковь открывает возможности перед женщиной, которых не даёт ей свет.
Он вспомнил предание о святой Екатерине, дочери красильщика из Сиены. В детстве он нередко бывал в монастыре, где один из лучших итальянских художников увековечил её труды и победы; вместе со своей матерью он преклонял колени перед её алтарём. Предание гласило, что святая, благодаря своей скромности и божественному вдохновению, достигла известности даже при дворе благодаря своей активной деятельностью в поддержку Церкви. Перед его глазами возникла прекрасная картина кисти Пинтуриккио, которая изображает канонизацию Екатерины в присутствии всех епископов, прелатов и других сановников Церкви.
Пусть он отделён от женской половины человечества непреодолимой преградой своих обетов, – разве это препятствует ему оберегать и хранить эту одарённую деву? Пусть он не имеет права мечтать о ней, – разве это может помешать ему противиться её браку с другим человеком и направлять её к обручению в самим Небом? Она будет переходить от славы в славу, и именно его рука будет вести её этим путём. Это он проведёт её в священные ворота, и его голос произнесёт торжественные и страшные слова, делающие её недоступной ни для одного мужчины на земле. Сам же он навсегда останется её попечителем и духовным наставником: единственным человеком на земле, которому она должна подчиняться как самому Христу.
Если в его рассуждениях и был скрытый подвох, если он и обманывал себя этими набожными уловками, то сам не подозревал об этом. Он был уверен в своей искренности и праздновал победу над тяжёлым искушением.
Таковы были благие мысли и намерения отца Франческо, но – увы! – им суждено было поблекнуть так же, как поблекло закатное небо, на которое он смотрел в тот вечер. Золотое сияние на горизонте медленно угасло; на смену ему пришло мертвенное свечение огней Везувия.
Глава 6. Прогулка в монастырь
Солнце всходило, когда Эльси вернулась с исповеди, очень довольная и успокоенная. Отец Франческо проявил столько интереса к её рассказу, что она почувствовала себя польщённой. Во-вторых, он дал ей совет, который полностью соответствовал её собственным желаниям, а именно такой совет всегда принимается наиболее охотно.
Отец Франческо посоветовал не торопиться с замужеством Агнес. Это было как нельзя больше по душе старой Эльси, которая, с того самого дня, как договорилась с Антонио, стала испытывать к нему скрытую ревность и неприязнь, как будто это он вознамерился украсть у неё внучку. Временами это чувство так усиливалось, что она едва могла его скрыть и относилась к кузнецу грубо и сердито. В ответ Антонио только шире раскрывал свои большие непонимающие глаза и качал головой, удивляясь женскому непостоянству; это не мешало ему дальше спокойно ждать своего подарка судьбы.
Утренние лучи позолотили апельсиновый сад, когда Эльси вернулась домой и застала Агнес за молитвой.
– Моя девочка, – сказала она после завтрака, – я собираюсь устроить тебе сегодня выходной. Я провожу тебя в монастырь, чтобы ты могла провести денёк с сёстрами, а святой Агнес передать её кольцо.
– О, бабушка, спасибо! Как ты добра! Ты позволишь мне по дороге набрать цикламенов, мирта и ромашек для алтаря?
– Если хочешь, дитя. Но в таком случае нам надо поторопиться, чтобы я успела ко времени к городским воротам: сегодня я всё утро срывала апельсины на продажу.
– Ты всегда всё сама делаешь, бабушка, и не позволяешь тебе помочь, это нечестно! Но, бабушка, если мы идём за цветами, давай выберем дорогу вниз, в ущелье; пересечём ручей, выйдем на побережье и пройдёмся по песку, а потом по скальной тропинке как раз выйдем с обратной стороны монастыря: там всегда так тенисто и красиво по утрам, а от моря дует свежий ветер!
– Ладно, дорогая. Пошли-ка, для начала выберем самые лучшие апельсины для сестёр.
– С этим я справлюсь, – весело воскликнула Агнес. Скоро она появилась во дворе с плетёной корзинкой, которую стала украшать листьями и цветами апельсинов.
– А сейчас я положу сюда наши лучшие кровавые апельсины, – продолжала она. – Старая Джокунда говорит, что они напоминают ей гранаты. А наверх – несколько мелких. Смотри, бабушка! – позвала она, показывая веточку с пятью небольшими золотыми шариками, окружёнными россыпью бутонов.
Её загорелые щёки раскраснелись, глаза расширились от радости и предвкушения прогулки. С веточкой апельсинов в руках и мелких лучах солнца, просвечивавших сквозь кроны деревьев, она казалась мечтой художника, а не реальностью.
Бабушка остановилась, любуясь ею.
– Она слишком хороша и слишком добра для Антонио, да и для любого другого мужчины, – сказала она сама себе. – Если б я могла, я навсегда оставила бы её при себе; но придёт смерть, красота и молодость увянут, и кому-то придётся о ней позаботиться.
Наконец, корзинка была готова, и Агнес повесила её себе на руку; бабушка водрузила на голову большую квадратную корзину с апельсинами на продажу, в руки взяла прялку, и стала спускаться по узкой скалистой тропинке вниз, держа голову и плечи так ровно, как будто прогуливалась налегке.
Агнес бежала за ней с лёгкостью горного козлёнка, разглядываясь по сторонам в поисках красивых цветов. Скоро её руки были полны, и она начала собирать цветы в свой разноцветный шерстяной передник. Песенка, посвященная святой Агнес, которую она всё время напевала себе под нос, раздавалась то из-за скалы, то из густых зарослей кусов, выдавая её присутствие. Если перевести эту песенку на английский, в ней не осталось бы смысла, лишь мелодичное повторение милых словечек, среди которых чаще всего звучало весёлое bella, bella, bella, в такт лёгкому шелесту папоротника и веток плюща на ветру. Идея песенки была по-детски проста: «Прекрасная Агнес, – говорилось в ней, – я хочу быть белой и невинной, как твоя овечка. Прекрасная Агнес, веди меня на зелёные пастбища. Ты прекраснее розы, красивее лилии, забери меня к себе!»
На дне ущелья, в прохладной тени журчал маленький ручей, с плеском разбиваясь о камни. Солнце почти не проникало сюда. Над водой повисла арка небольшого каменного моста, казавшегося намного шире скромных размеров ручья; весной и осенью, когда с гор сходили бурные потоки талого снега, весёлый ручей превращался в полноводную реку.
Мост, весь покрытый бархатом зелёного мха, пучками травы и кустиками папоротника, был прелестен. Эльси на мгновение остановилась на нём, окликая Агнес, которая снова исчезла в одном из глубоких гротов, которыми испещрены все стены ущелья.
– Агнес! Агнес! Что за дикая девчонка! Вернись немедленно!
В ответ ей издалека донеслось лишь «Bella, bella Agnella»; но голос звучал так жизнерадостно и невинно, что Эльси не могла сдержать улыбку. Через секунду Агнес появилась, неся целую охапку ползучего плауна, который нигде так хорошо не разрастается, как в сырых и влажных местах. Из-под него выглядывали гирлянды плюща, желтые цветы ракитника, красные гладиолусы; в руках она гордо сжимала букетик прекрасных цикламенов – ещё одних любителей влажных пещер.
– Смотри, бабушка, какие у меня дары! Святая Агнес будет очень довольна мной сегодня. Я уверена, что в глубине сердца она любит цветы больше, чем драгоценные камни.
– Ладно, ладно тебе, непоседа. Время бежит, нам пора поторопиться.
Они пересекли мост и вступили на замшелую тропинку, которая скоро вывела их на широкий песчаный берег Средиземного моря. Окутанная утренним туманом, поверхность воды поблескивала мириадами огней. Вдалеке показались старый Капри в голубой дымке и Везувий, украшенный белыми облачками. На небольшом расстоянии от берега загорелые рыбаки только что вытянули из моря сети, из которых выбрасывали отливающие серебром сардины. Дул свежий ветер.
Агнес со своей корзинкой и передником, полным цветов, помчалась вдоль берега, радостно вскрикивая каждый раз, когда по дороге ей попадались красивые ракушки или камушки. Старая Эльси едва поспевала за ней, добродушно покрикивая:
– Совсем с ума сошла! Агнес, ты и так уже тащишь на себе половину ущелья! Не забегай далеко, нам пора в монастырь!
Ещё через полчаса они добрались до крутой лестницы, зигзагом извивающейся в скале, и, не останавливаясь больше полюбоваться на море, добрались до старого тенистого сада, принадлежащего монастырю св. Агнес.
Этот монастырь был одним из памятников, которые христианство в своё время воздвигло в знак победы над язычеством.
Мягкий климат и райские виды Сорренто и прилегающих окрестностей сделали эти Неаполитанский залив излюбленным местом отдыха времён поздней Римской империи, когда цивилизованный мир начал погрязать в праздности и удовольствиях. Берега Байи были свидетелями оргий и жестокости Нерона и его свиты; потрясающая красота Капри приютила жестокого Тиберия. Вся Северная Италия казалась безнадёжно прогнившей и, возможно, погибла бы, если бы горсть соли, брошенная на плодородную почву галилейским крестьянином.
В Средние века итальянцы ревностно строило памятники новой эре, заменяя языческие произведения искусства христианскими символами чистоты, святости и благоволения, которое рождение Иисуса принесло в мир.
Примерно в середине тринадцатого века одна неаполитанская принцесса взялась за возведение монастыря св. Агнес, покровительницы женской невинности. Местом строительства были избраны развалины древнего храма Венеры на краю выступающей скалы. Говорят, что сама принцесса стала первой матерью настоятельницей монастыря. Как бы там ни было, монастырь стал прибежищем для многих благородных и набожных женщин, которых злая судьба заставила скрываться от мира.
Монастырь, как большинство других, построен на квадратном плане; изнутри расположен внутренний двор, снаружи здание окружено садом.
Зайдя внутрь через величественные ворота, Агнес с бабушкой услышали знакомое пение фонтана, напоминающее звуки тёплого летнего дождя. Вокруг пышно цвели розы и жасмин; в воздухе был разлит их аромат.
Двери им отворила странного вида привратница. Ей было лет семьдесят пять – восемьдесят; её худые щёки были обтянуты пожелтевшей морщинистой кожей; большие чёрные глаза казались ненатуральными и дикими; зубы давно выпали, так что ничто теперь не препятствовало сближению крючковатого носа с подбородком. Мало того: она была вся так согбена и искривлена, что лишь широкая сердечная улыбка позволяла не спутать её с фракийской ведьмой. Это и была добрая старая Джокунда, достопочтенная привратница монастыря.
Несмотря на отталкивающий вид старухи, Агнес бросилась ей на шею и пылко поцеловала в сухую щеку. Джокунда в ответ осыпала её ласковыми словами, которые в итальянском языке слетают языка с такой же лёгкостью и щедростью, с какой ветер срывает лепестки с цветущих деревьев.
– Так-так, – сказала Эльси, – я собираюсь оставить её вам на денёк. Надеюсь, возражений нет?
– Какие могут быть возращения! Милая овечка может чувствовать себя здесь как дома. Я уверена, что святая Агнес уже удочерила её: я сама видела её улыбку, когда девочка принесла ей цветы.
– Что ж, Агнес, – сказала бабушка, – я приду за тобой после Аве Мария. – С этими словами она снова подняла свою тяжёлую корзину и ушла.
Монастырский сад был одним из самых уютных мест, какое только может создать поэтическое воображение.
Византийские арки окружали его со всех сторон. По причудливой старой традиции, они были окрашены золотом, киноварью и лазурью. Своды были расписаны золотыми звёздами по голубому фону, а стены – фресками, представляющими картины из жизни святой Агнес. Основательница монастыря не испытывала недостатка в средствах, поэтому монастырь были богато украшен золотом, драгоценными камнями и картинами.
На первой картине было изображено роскошное поместье родителей Агнес, и на его фоне она сама – невинный задумчивый ребёнок с длинными золотистыми волосами, ниспадающими на простую белую тунику. Её маленькие ручки прижимают к груди крест. Рабы и служанки, опустившись перед ней на колени, предлагают ей украшения и дорогие наряды.
На следующей картине Агнес была написана идущей в школу. Здесь она встретила сына римского префекта, которой не только восхищался ею, но, как гласит предание, даже заболел от любви к ней.
Потом следовала сцена встречи с отцом молодого человека, который просил её руки для своего сына и пытался расположить сердце девушки богатыми дарами. Агнес равнодушно отвергла одно и другое.
Далее была картина обвинения Агнес перед судом в следовании христианству, суд над ней и разные сцены её мученичества.
Хотя манера живописи тринадцатого века изображала людей непривычно скованными, общее впечатление от картин оставалось торжественное и светлое, впечатляющее своей поэтичностью.
В центре сада находился белый мраморный фонтан, очевидно, являвшийся некогда элементом языческого храма. На замшелом пьедестале в самом его центре сидела греческая нимфа, столь грациозная, чувственная, столь земная и лишённая духовных устремлений, что казалась разительным контрастом по сравнению с фресками. Вместе с тем она была так прекрасна, что, по обычаям тех времён, её решили оставить, очистив от языческого происхождения крещением в освящённых водах фонтана. Нимфу нарекли именем святой попечительницы монастыря, и для простодушных сестёр, не разбиравшихся в тонкостях искусства, она являлась святой Агнес, которая доставляет монастырю святую воду невинности.
Вокруг фонтана разрослись белые и голубые фиалки. Их пышный рост сёстрами тоже приписывался благодатному влиянию святой Агнес.
Пытаясь понять монастырскую жизнь тех времён, не следует забывать, что книги были ещё почти неизвестны, кроме редких экземпляров; чтение и письмо были уделом высших классов. Италия, которая со времён падения Римской империи разбилась на тысячи осколков, была подвержена беспрестанным гражданским войнам и беспокойствам, а жизни людей были в постоянной опасности. Норманны, датчане, сицилийцы, испанцы, французы и немцы периодически наводняли итальянский полуостров; в каждом военном столкновении опустошались города, горели деревни, а их население обрекалось на нищету. И только религиозные здания пользовались славой безопасных убежищ, единственным пристанищем для самых слабых и обречённых.
Если судьба женщины не всегда складывается даже в наши просвещённые времена, то какова должна была быть её роль и трудности во времена намного более грубые, если только церковь не приютит её в своих стенах, сделав недоступной для внешнего мира?
Чем же они занимались в монастыре, все эти женщины и девушки, располагая двадцатью четырьмя часами суток без книг и писем, без заботы о детях? Надо признать, что дел у них было предостаточно. Ежедневные молитвы и богослужения, пение и совершение обрядов, приготовление пищи и уборка, забота о церкви, святых дарах, убранстве и украшениях, вышивка алтарных скатертей и покрывал, заготовка приправ и розовых листьев, изготовление лекарств для больных… Добавьте к этому взаимную помощь сестёр друг другу, без которой невозможно существование в такой большой семье, женские беседы и безвредное воркование, и вы поймёте, что эти голубиные гнёздышки под крылом Церкви были одним из самых безопасных и спокойных убежищ для женщин в бурные времена.
Среди сестёр монастыря можно было встретить интереснейших персонажей. Здесь сосуществовали женщины с аристократическим происхождением – и простые, необразованные крестьянки; опытные и властные – рядом с застенчивыми и простодушными. И хотя считалось, что все сёстры равны между собой, не станем представлять себе их общество как идеальную Утопию. И даже путь к святости здесь был ничем не мягче и не проще, чем в других местах на земле; тех, кто слишком ревностно пытался приблизиться к небу, опережая своих спутниц, считали вредными фанатиками, – до тех самых пор, пока они не забегали достаточно далеко вперёд, чтобы снискать себе репутацию святых.
Сестра Тереза, мать-настоятельница монастыря, была младшей дочерью в зажиточной неаполитанской семье. Её судьба была предрешена с самого детства: Тереза родилась, чтобы стать монашкой; благодаря этому её брат и сестра могли рассчитывать на обеспеченное будущее и положение в свете. Ребёнка отправили в монастырь раньше, чем у него сформировались воспоминания о родительском доме, и когда пришло время на осознанное решение, Тереза без тени сомнения отреклась от мира, которого никогда не знала.
В наследство от старшего брата Тереза получила Livre d’heures – так называемую Книгу Часов, богато украшенную золотом, лазурью и другими цветами, которые были доступны в те времена; книга была произведением одного из учеников Фра Анджелико. Обладание таким сокровищем было для матери-настоятельницы намного значимее её благородного происхождения.
Из её уютной маленькой кельи открывался вид на море, Везувий и остров Капри с его причудливыми гротами. Яркий свет, падавший в келью с неба и моря, придавал красок скромной монастырской мебели. Нередко в солнечную погоду она сидела там, греясь в тёплых лучах, как ящерица на стене, и думала о тайне жизни. Что чувствуют люди там, во внешнем мире? О чём мечтают, за что борются, на что надеются и чего бояться? Она не имела никакого опыта жизни в мире, не сталкивалась с искушениями и страданиями, и не могла бы дать практический совет. Единственная известная ей жизнь была основана на преданиях о святых; она само верила просто и набожно, управляя сестринством со спокойствием и достоинством. Но женщины, которые попадали к ней из реального мира, всегда оставались для неё загадкой.
Энергичный характер в каждом обществе найдёт себе соответствующее место. Так и старая Джокунда стала негласной хозяйкой в монастыре. По происхождению Джокунда была крестьянкой, чей муж участвовал в военных действиях своего сеньора; следуя за мужем, она жила в военных лагерях. Во время осады одной из крепостей её муж и четверо сыновей погибли, а сама Джокунда получила ранение, оставившее её навсегда скрюченной и горбатой. Оставшись совершенно одна на свете, она нашла в монастыре не только прибежище, но и применение всем своим талантам.