Карл Великий. Основатель империи Каролингов

Адриан послал бродячему Карлу письмо, полное горьких упреков. Никакого ответа, написанного ясным слогом Петра Пизанского, папа римский не получил. С наступлением зимы, когда снег закрыл для армии горные перевалы, Адриан потерял всякую надежду.

И вдруг после Рождества Карл прорвался через снежные заносы. Взяв только колонну отборных всадников, он смог преодолеть перевалы. На этот раз Карл не стал задерживаться у Павии, а пронесся вниз по реке и поднялся в восточные холмы, преодолевая яростное сопротивление реки. История рассказывает о том, как Ротгад сражался и бежал, чтобы погибнуть в горах от рук своих собственных людей, и как пал Тревизо, осажденный франками.

С Дезидерием король франков в свое время обошелся достаточно мягко; с восстанием он расправился стремительно и безжалостно, вешая вожаков, ссылая герцогов, конфисковывая земли. Управлять на местах он поставил франкских графов, а на севере страны им в поддержку оставил сильный гарнизон. Себя Карл стал именовать королем лангобардов и при этом отнюдь не шутил. Даже в свое отсутствие он оставался их законным королем. Уроженцы Сполето и Беневента после переговоров с епископами Карла уклонились от участия в восстании.

Паломничество в Рим Карл совершать не стал. Когда он сделал остановку по дороге, чтобы отпраздновать Пасху, это было уже в горах по пути на родину. Домой Карл добрался в июле, как раз к сенокосу.

После этого будущее Италии находилось в равновесии между непредсказуемой волей Карла и целеустремленностью папы римского Адриана.

Физически сын Пипина не ощущал никакого страха. Его крепкое и массивное тело могло вынести любое суровое обращение, и раны оставляли на нем только шрамы. Силой своей воли он заставил в последнюю зиму 1000 человек последовать за ним через снежные вершины.

Его лесники рассказывали о том, как Карл на охоте встречался с зубрами. Эти гигантские дикие быки, размерами превосходящие львов, были королями зверей в Европе. Естественно, в своих рассказах охотники превозносили Карла как героя.

«Великий Карл, который терпеть не мог праздности или безделья, отправился поохотиться на зубров. Когда сопровождавшие его увидели этого громадного зверя, они в страхе бежали. Но бесстрашный Карл, верхом на горячем боевом коне, подъехал вплотную к зубрам и попытался пронзить шею одного из зверей своим мечом. Однако он промахнулся, и чудовищный зверь ударом рога разорвал сапог и ножные обмотки великому королю, ранив его при этом в икру ноги, после чего Карл хромал до конца жизни. Затем зверь скрылся под защиту деревьев и скал. Многие из его слуг хотели предложить Карлу свои обмотки, но он им запретил, сказав: «Я так и поеду к Хильдегарде».

Затем Изамбард, сын Уорина, догнал зверя и пронзил его до самого сердца своим копьем между плечом и горлом. Слуги приволокли все еще теплое тело зверя к ногам великого короля.

Казалось, Карл не обратил никакого внимания на добычу, отдав зверя своим товарищам, а затем отправился домой. Там он показал свои разорванные обмотки королеве и спросил: «Какой награды заслуживает мужчина, уложивший того зверя, который сотворил такое со мной?» На это Хильдегарда ответила: «Он заслуживает высочайшей награды». Потом король велел принести рога зубра как доказательство его слов, и королева вздохнула и прижала руки к груди».

Из-за того что Хильдегарда так опасалась за его жизнь, Арнульфинг, недолюбливавший Изамбарда, наградил молодого дворянина фунтом серебра за его поступок и дружески обнял его.

Карл абсолютно не опасался за здоровье своего тела и после Вероны совершенно не боялся козней своих врагов. Другой страх все сильней одолевал его мозг. Этот страх был ему знаком еще с детства в кругу любящей семьи; будучи старшим сыном и находясь в тени стареющего Пипина, он на какое-то время позабыл о своем страхе.

Но теперь, когда он оставался в одиночестве, если не считать легкомысленной Хильдегарды, этот страх начинал одолевать его независимо оттого, находился он в седле или на троне. Этот страх или ужас появлялся повсюду на родине короля как танец смерти, и только он один его чувствовал. И этот ужас постоянно предупреждал Карла о тех бедствиях, которые могут грозить его народу.

На рынке в Ингельхейме он повстречал хитрого полдука – продавца чудес – толстяка, одетого в рясу с капюшоном и рубашку из овечьей шерсти, предлагавшего за несколько пенсов средства из винограда для лечения водянки, черной рвоты и слепоты.

У Карла была привычка странствовать в одиночку. Он надевал на себя куртку из фризийской шерсти, и очень часто случалось, что его не принимали за короля. Как-то раз во время своих странствий Карл набрел на толпу из деревни, собравшуюся поглазеть на деревянный крест, предназначенный для распятия. Находившиеся там семьи вместе с детьми глазели на шваба, обвиненного в воровстве. Священники лили кипяток из котелка в бочонок, по высоте доходивший швабу до пояса. Потом они уронили в бочонок маленький булыжник и закатали рукав на правой руке обвиняемому, согласившемуся пройти испытание божьей милостью кипятком.

Когда толпа сгрудилась плотнее, чтобы разглядеть, сумеет ли шваб доказать свою невиновность, вытащив камень из кипятка, Карл протиснулся к бочонку. Если бы шваб потерпел неудачу с камнем, ему бы отсекли руку топором, и все желающие глазели бы на это. Карл, обладавший острым зрением, сразу заметил, что шваб не потел от волнения. Мужчина ждал, пока священник прочтет свою неразборчивую латынь, а потом вытянул вперед свою руку. Закричав, словно от боли, он вскинул руку, которую остриженный священник поймал и выхватил из нее камень.

– Невиновен! – крикнул священник.

Толпа взорвалась от удивления, а Карл нагнулся над бочонком, внимательно разглядывая лежавший на дне камень. Разгневанный этой насмешкой над судом, Карл схватил шваба и священника за шеи и окунул их в кипящую воду. С дикими криками они вырвались от него, а толпа, раскрыв рот, смотрела во все глаза.

И потом вновь король обнаружил свободных франков, трудившихся на церковной земле и добывавших скудный урожай ячменя. Несмотря на то что эти франки были рождены свободными людьми и имели право носить оружие, они избрали себе жребий пахать землю, выращивать урожай, кормить себя и уклоняться от более суровых обязанностей.

В этих людях он чувствовал угасание их древней тевтонской гордости; они предавались пьянству, неуклонно приближая тем самым свою смерть.

В час вечерней молитвы Карл спешился у придорожной церкви Сен-Реми, чтобы прочесть магнификат (величание Богородицы). Его спутники ожидали снаружи и прогуливались, разминая затекшие ноги и руки. Крыша провисала над темным алтарем, где шептались двое мужчин – по всей видимости, свободный землевладелец исповедовался дьякону, у которого ряса была натянута поверх охотничьих штанов. Пол был загажен испражнениями животных. Все это Арнульфинг воспринимал как само собой разумеющееся, но, произнося свою молитву, он слышал размеренный звон серебряных монет и считающий голос:

– …четыре, за девушку пастуха, пять, за взвешенное дважды сало, шесть, за эту маленькую шутку над слабоумным мальчиком… – Исповедовавшийся снизил голос до слабого шепота и резко закончил: – Клянусь святыми мощами Реми, у меня только семь пенсов.

Карлу пришло в голову, что слову свободного франка больше не верят, если он при этом не клянется известными святынями. Потом он понял, что этот каявшийся грешник платил свои деньги во искупление собственных грехов. Многие верили, что слова пророка Даниила «Искупайте свои грехи пожертвованиями» означают, что надо платить деньги.

Да и откуда их неповоротливым мозгам понять значение этих слов? Священники, которые должны их наставлять, зачастую не умели даже читать.

Прожив некоторое время во дворце в Павии и послушав мудрого Адриана, Карл осознал собственное невежество и пьянство своего народа, жившего в плетеных и мазаных хижинах и бревенчатых церквях. На какое-то мгновение при виде чудес просторных римских церквей у короля поднялось настроение, словно после глотка доброго вина. Он искренне поверил, что приобщился к чудодейственной силе. Но у себя на родине это чувство растаяло без следа. Он привез с собой святые реликвии. Но отличались ли они в этом диком лесу от других кусочков дерева в местных храмах? Могли ли они сотворить чудо среди франков?

Карл как раз размышлял над этим, когда встретился и побеседовал со Штурмом. Проезжая дорогой по правому берегу Рейна среди пограничных поселений, он обнаружил Штурма в еловом лесу. Тот рубил лапник для устройства засеки против отбившихся от стад зверей. Старый Штурм – ученик Бонифация и аббата Фульды в Саксонских холмах – по-прежнему путешествовал по стране пешком, как и в молодые годы, когда был миссионером. Даже узнав короля Карла, рослый аббат продолжал размахивать ножом и переплетать ветки. Не поблагодарив, он присел у костра, который развели спутники короля, и разделил с Карлом ужин, состоявший из мяса, хлеба и меда. Без комментариев Штурм выслушал жалобы короля на праздность, обжорство и расстройство в умах среди франков. И когда Карл ожидал его ответа, старый аббат очнулся от своих размышлений и сказал странную вещь:

– Сын мой, отошли своих охотников, слуг и охрану. Посиди у огня и сотвори свою вечернюю молитву.

– Мою молитву?

– Твою.

Карл надеялся получить мудрый совет от повидавшего виды человека, который путешествовал по диким местам вместе с проповедником Бонифацием. Штурм начал строить свой монастырь, Фульду, срубая деревья на вершине холма, готовя место для останков Бонифация.

Серые глаза Штурма смотрели из-под густых седых бровей сквозь дым на звезды.

– Час вечерней молитвы близок. Повелитель франков, разве не похожи эти высокие деревья на колонны нефа храма Господня? Ощущаешь ли ты в этом месте страх?

Карл нетерпеливо потребовал:

– Говори яснее, святой отец! Зачем ты позвал меня молиться в этот час?

Шишковатые пальцы аббата сжались на кушаке, которым он был подпоясан. Затем он встал и возвысил свой сильный бесстрастный голос:

– Если твой народ погружается в пучину невежества и блуда, ответственность за это несут их священники. Если священники в стране франков теряют разум и волю, это происходит оттого, что им противостоит страшная сила. – Он наставил палец на Карла: – Эта сила – ты. Твое слово – закон. Все эти люди ждут от тебя только одобрительного кивка или гневного взгляда. Твоя власть – страшная власть. Ты не можешь ни разделить ее, ни отказаться от нее. Значит, ты должен молиться о том, чтобы правильно ею пользоваться. Мой повелитель, ты заставил меня высказать мои мысли.

После этого они преклонили колени на горе веток, и Карл обдумал все, что сказал Штурм. Ему было нелегко понять подобные вещи. Он подумал о последнем законном короле франков, Меровинге, неповоротливом, толстом, трясущемся по разбитой дороге в традиционной повозке. Карл увидел его снова детскими глазами. Последний король, кем, в свою очередь, может стать кто-нибудь из сыновей Карла. Безмозглое существо, которого оторвали от любимых кухонных горшков. Вот чего боялся Карл.

Старый Штурм наклонился, чтобы подбросить сучьев в костер. Пока он наблюдал за гигантом Карлом, в его серых глазах появилось странное выражение.

– Сын мой, не надейся изменить человеческую натуру за одну ночь. Как часто я крестил моих саксонских дикарей – а на следующее утро они приносили в жертву козу или даже быка, чтобы умилостивить своих старых лесных богов. И я радуюсь хотя бы тому, что они не проливают кровь человека.

Карл даже не подозревал, что священник на границе может быть таким терпимым. Когда Штурм готовился ко сну, он кивком показал на барьер из ветвей:

– Что касается животных, они уделяют больше внимания загородке вокруг костра, чем любой молитве.

Так старый Штурм советовал Карлу.

Хотя Карл и не мог разрешить свои страхи, Арнульфинг реагировал на них со свойственной ему энергией. Если ему необходимо учиться, даже в зрелом возрасте, он будет учиться. У своего нового наставника, Петра из Пизы, он старался научиться строить из набора бессмысленных слов ясные предложения. Старый лангобардский ученый читал ему мрачную поэму Вергилия, повествующую о падении Трои и о том, как Эней бежал из горящего города, унося с собой родовых богов.

– Что стало с его народом? – спросил Карл.

– Они были покорены. Для покоренного народа есть только одно средство уберечься, а именно – ни на что не надеяться.

Карла заинтересовал этот Эней, который за морем воспитал новый народ.

Иногда, когда боязнь собственной неспособности тяжело давила на Арнульфинга, он уезжал в леса без всякой дороги, направляясь в рощу, похожую на ту, в которой был Ирминсул, только меньше. Там в хижине жили несколько старых менестрелей, и Карл привозил им дары. Потом менестрели трогали струны арфы и воспевали героизм древних франков, когда те путешествовали по морю.

Такие древние сказания никогда не записывались Вергилием. Карл собирал их по крохам из памяти старых бардов. От них исходило сияние золотого века, когда сила была в руках героев, находившихся под защитой земных богов. В конце концов он вспоминал об Ирминсуле, которого он когда-то срубил.

В такие моменты он задавал себе вопрос, как Пипин собирался поступить с непокорным саксонским народом. До сих пор, если не считать путешествия в Рим на Пасху, Карл следовал идеям Пипина в большей степени, чем хотел себе в этом признаться. Зачаточное Франкское государство оставалось в том же виде и больше походило на личное владение короля. Королевский дворец, абсолютно не похожий на Павию, представлял собой просто большую усадьбу, в которой обитал Карл. Вместе с ним 11 паладинов, или придворных офицеров, составляли совет, решавший различные дела. В отсутствие Карла всем руководил дворцовый граф.

После пребывания в обители Святого Петра Карл осознавал всю дикость и первобытность своего правления. Его камергер занимался больше стадами и землями, чем королевским двором; его сенешаль распоряжался провиантом и фуражом во время похода, и оба постоянно советовались с Хильдегардой, которая внимательно следила за всеми прибавлениями в казну и вычетами из нее – подарками королю в дни праздников и ответными дарами; пошлинами за переход границ и мостов; возмещением ущерба королевским дворам, равно как и за королевской долей в добыче, захваченной у врага.