Избранные произведения в 2-х томах. Том II. Подменыш (роман). Духовидец (из воспоминаний графа фон О***)

Этот человек никогда близко к ней не подходил. Она всегда видела его таким, как он был в тот день, когда она впервые делала с ним покупки в Неаполе: очень вежливым, любезным, сдержанным. Кавалер совершенного образца, – но всегда чужой.

– Кавалер, – начала он…

– Какой там!.. – засмеялся кузен. – Он такой же кавалер, как и Делла Торре. Разве ты не читала газет? Настоящее его имя – Борис Делианис, если и это верно. Его уже искали в Салониках и Александрии. Он исчез оттуда тихонько как учитель фехтования, а затем с твоими деньгами пустился в новые грабительские походы…

– Что мне теперь делать? – спросила она.

– Прежде всего ты должна добиться развода, а там посмотрим.

Он взял её с собой в Берлин, устроил в пансион. Добыл ей адвоката, подавшего просьбу о разводе и проведшего дело. Выяснилось, что из материнского состояния у неё ещё оставался дом в Кёльне. Этот дом её муж до сих пор, несмотря на многочисленные попытки, не смог обратить в деньги. Ян продал его и вложил деньги в закладные. Она получала столько, что могла на проценты скромно жить. Он много помогал ей, но она видела его мало, всего по нескольку часов. Только изредка заезжал он в Берлин на несколько дней. Затем снова отправлялся в широкий мир.

* * *

Пришла война. Эндри сделала то, что делали столько тысяч женщин и девушек. Записалась в Красный Крест. Её обучили ремеслу сестры милосердия и отправили в лазарет на восточном фронте. Но она была, видимо, мало пригодна. У неё было то, чего не должна иметь ни одна медсестра, – сердце. Она сочувствовала своим больным и страдала вместе с ними. Прикусывала свои зубы и отправляла службу добросовестно, но плохо. Штабной врач влюбился в неё. Она приняла его предложение, потому что на свадьбу давали отпуск, и это был приличный повод на некоторое время убежать из лазарета. Таким образом она вышла замуж за молодого врача и пробыла с ним вместе три недели. Он должен был вернуться на фронт, а месяца через два погиб, когда бомба с аэроплана разрушила весь его полевой лазарет. Она снова поступила на службу сестрой милосердия. Заразилась и несколько недель пролежала, тяжело больная тифом.

В это время она получила открытку от своего кузена. В ней он на французском языке поздравлял Эндри с днём рождения. Открытка была адресована первоначально в Стокгольм одной шведской знакомой и уже оттуда переслана ей. А отправлена – из Парижа.

Долгие часы Эндри размышляла над этой открыткой, точно от неё исходила какая-то манящая сила. Он был в Париже? Как это возможно в такое время?

Она дождалась полного выздоровления, пока не исчезли последние следы болезни. Затем отправилась в военное министерство за справками. Её направляли из одной двери в другую. По её неясным намёкам трудно было понять, чего она, собственно, хочет. В конце концов она очутилась в небольшой комнате перед майором и изложила ему, чего желает. Офицер не дал ей сказать и трёх фраз и объявил, что таким предложениям не даётся никакого хода. Он позвонил и приказал появившемуся солдату тотчас же выпроводить даму. Все это произошло так быстро, что она не успела даже всмотреться в лицо человека, выгнавшего её. Она последовала за солдатом. Тот вёл её коридорами и лестницами, открыл наконец дверь и выпустил её. Она стояла на улице, но не на той, с которой вошла. Медленно пошла дальше, но почувствовала, что кто-то бежит за ней. Остановилась, обернулась. К ней быстрыми шагами подошла молодая девушка и, всунув ей в руку, не говоря ни слова, записку, побежала дальше.

Эндри быстро прочла нацарапанные карандашом слова:

«Сюда не возвращайтесь. Будьте сегодня в восемь часов вечера в приёмной зале отеля „Эден“.»

Она сидела в кожаном кресле в «Эдене» и ждала. Через некоторое время мимо неё прошёл человек, мимоходом попросивший её следовать за ним незаметно. Она вышла за ним на улицу. Он указала глазами на автомобиль с открывшейся дверцей. Она вошла туда, и в ту же секунду автомобиль двинулся.

Рядом с ней сидел один господин, напротив – другой. Оба подвергли её суровому допросу. Спрашивали о каждой мелочи её жизни, давая понять, что имеет смысл говорить только чистейшую правду, так как все будет точно проверяться. С нею говорили по-английски, по-французски, по-итальянски; спрашивали, умеет ли она говорить на том или ином диалекте? Особенно обрадовались, казалось, эти господа тому, что она в совершенстве владеет голландским языком.

Более двух часов они ездили в автомобиле по улицам Берлина. Наконец остановились перед одной виллой в Грюнвальде. Эндри ввели в дом, в комнату, где оставили одну. Минут через двадцать мужчины вернулись. С ними был третий, которому они, по-видимому, представили отчёт: высокий с лысой головой человек с добродушным, детски-наивным, круглым, как луна, лицом. Он поклонился ей, извинившись, что так долго заставили её ждать.

– Думаю, мы сможем, сударыня, воспользоваться вами, – сказал он. – Но вы, конечно, голодны. Могу я пригласить вас на небольшой ужин?

Он подал ей руку, повёл в другую комнату, где был накрыт стол на четверых. Не было ни лакея, ни горничной. Мужчины обслуживали себя сами. Только теперь она могла ближе рассмотреть своих спутников. Один – изящный молодой человек с тёмными волосами и глазами, говоривший с лёгким венским акцентом. Другой – широкоплечий, с бычьей шеей, с маленькими светлыми, остро глядевшими глазками.

Был конец третьей военной зимы, и ужин подали весьма скудный. Все же на каждого пришлось по яйцу и по стакану хорошего мозельского вина. Лысый господин чокнулся с ней, передал миску с рубленой варёной свёклой и сказал:

– Не объедайтесь только, сударыня, – вы скоро будете иметь случай поесть лучше, чем мы.

В ближайшие недели её очень тщательно обучали. Она училась писать письма, в которых под видом якобы незначительных сообщений передавались тайные известия. Она должна была выучить наизусть множество имён, изучать карты и планы. Её обучали всему, что казалось необходимым, тем возможным путям, которыми эти знания можно было получить.

Вечером, накануне отъезда, ей дали голландский паспорт в Англию, снабдили большими деньгами, вручили аккредитив на один амстердамский банк, откуда она при надобности могла получать средства.

Господин с лысиной и детской улыбкой жал ей при прощании руку.

– Несравненно важнее того, что вы у нас учили, – сказал он ей серьёзно, – уметь самой найти нужное в решительный момент. Предпринимаемая вами поездка гораздо опаснее поездки на фронт. Вы будете совсем одна, без единого человека рядом, который бы вам помог. Вы не получите при этом ни славы, ни чести. Ни друзья, ни враги не любят хвастаться шпионами. И все же вы преследуете высокую цель: вы можете дать нам сведения, которые окажутся ценнее армейского корпуса. Для достижения этой цели, сударыня, хорошо всякое средство, заметьте это – всякое…

Этих слов она не забыла. Как сестра милосердия она никуда не годилась. Здесь же могла многое сделать для своей страны, для своего народа. Разве Ян не делает того же?

Она выехала в ту же ночь. На другой день сошла с поезда в Дуйсбурге и отправилась в гостиницу. После полудня в назначенную минуту на улице стоял автомобиль, в который она села. Уже давно стемнело, когда они остановились на шоссе. Там ждал другой автомобиль, и она пересела в него.

– Где мы? – спросила она своего нового спутника.

– В четверти часа от Клёве, – ответил тот.

Её сердце забилось. Она внимательно вглядывалась в окрестности. Не поедут ли они по Войландскому шоссе? Но в темноте ничего не увидела.

Они ехали лесной дорогой, едва пропускавшей автомобиль. Затем пересекли луга, замёрзшие поля и наконец снова выехали на шоссе.

– Мы уже переехали границу? – спросила она.

Человек, сидевший у руля, кивнул головой, посмотрел на свои часы на руке и вдруг поехал медленнее.

– Мы приедем слишком рано, – сказал он. – Лучше поспеть прямо к отходу поезда.

– Где? – спросила она.

– В Арнгейме, – ответил он. – Там вы сядете в ночной поезд на Амстердам. Вот билет.

Они подъехали к вокзалу одновременно с поездом. У крыльца не было ни одного носильщика. Шофёр спрыгнул со своего места, схватил её ручные чемоданчики, побежал с нею на платформу, помог войти в вагон. Она открыла сумочку, чтобы дать ему на чай. Он, улыбаясь, отказался.

– Благодарю вас, – сказал он, – я лейтенант. – Он схватил её руку и поцеловал. – Желаю вам вернуться оттуда, куда вы едете!

Уже ночью она была в Амстердаме, а два дня спустя в Лондоне.

* * *

Начало показалось ей нетрудным. Очень скоро она возобновила старые знакомства и завела новые. О скандале в Риме слыхали. Было понятно, что она больше не хотела называть себя Делла Торре и носила девичье имя: Эндри Вермейлен. У своей старой приятельницы по прачечной позаимствовала она эту фамилию. «Она принесёт мне счастье», – подумала Эндри.

Она приняла участие в фехтовальном состязании в пользу Красного Креста, затем в скачках, устроенных дамами из общества в пользу слепых воинов. Повсюду её принимали за голландку. На одном большом базаре она заведовала лавочкой, украшенной флагами Нидерландов, в одежде крестьянки продавала красные эдамские сыры и жёлтые голландские, выписанные из Амстердама. Её положение сделалось совсем прочным, когда она устроила выставку газеты своего «соотечественника» Луи Рэмакерса, который изо дня в день в «Роттердамском Куранте» печатал ядовитые нападки на Германию. Она продавала по дорогой цене эти газеты в пользу бедных бельгийских детей, которым германские варвары обрубали руки. Она постоянно рассказывала посетителям выставки эти грязные выдумки. Выдумывала от себя новые, передавала со слезами на глазах, как будто сама видела этих страшно искалеченных детишек, ухаживала за ними.

Каждое средство хорошо для её работы – говорил человек с лицом, круглым, как луна, каждое!..

Её выбирали в одну комиссию за другой. Было приятно видеть, как нейтральная иностранка столь усердно работает на союзников. Все ближе и ближе она подходила к тесному кругу, знакомилась с учреждениями и лицами, ради которых её сюда послали. Только стоило это больших денег и требовало много времени.

Благодаря случаю она познакомилась на одном вечере с контр-адмиралом Эллиотом, который почти никогда не показывался в обществе. Её сердце забилось, когда она услыхала его фамилию. Это был человек, нужный ей более всякого иного, – сэр Джон Эллиот, правая рука лорда адмиралтейства. Она вела себя очень сдержанно в этот вечер. Обменялась с ним только одной-двумя фразами. Зато много беседовала с его женой, тихой и некрасивой старой канадкой, очень суеверной и невежественной, чувствовавшей себя несчастной и всегда затираемой в лондонском обществе. Эндри была приглашена к чаю, подружилась с леди, стала запросто бывать у неё в доме. Таким образом она быстро сблизилась и с адмиралом. Он привык к ней, засыпал её любезностями. Его подходы были неловки и наивны. Она поняла, что этот человек ничего другого, кроме своей судьбы, не знает, что ему впервые в жизни попадается на дороге женщина. Она старалась, как могла, разжечь эту страсть, в то же время скрывая это от его жены. Стала все чаще и чаще встречаться с ним наедине. До тошноты выслушивала его детские любовные истории. Но он всегда замолкал, как только она, хотя бы издали, касалась военных событий и политики адмиралтейства.

Однажды утром она проезжала через Трафальгарскую площадь. Какое-то нарушение движения остановило её экипаж всего лишь на несколько минут. Когда автомобиль двинулся, её взгляд упал на один омнибус. Там сидел господин с дамой. Смеясь, он положил даме на плечо руку. Эндри наклонилась, всмотрелась внимательно. Нет, она не ошибалась: это был Ян!

Она испугалась, тяжело дышала. Ян – в Лондоне, здесь! С той же самой миссией, что и она! Достиг ли он большего? Она раздумывала: молодая дама – кто бы это могла быть? Та была просто одета, ехала с ним в омнибусе – вероятно, канцеляристка? Секретарша в каком-нибудь министерстве – военном или морском?

Кузен знал пути! Она же, она до сих пор ничего не достигла. Все эти месяцы собирала только слухи и болтовню, узнала немногим больше того, что печаталось в газетах. И она сразу поняла, что ничего не выведает у своего друга адмирала, пока тот… останется только её другом. Если она всецело овладеет им, так, что он не будет иметь от неё никаких тайн, – только тогда, быть может…

Все средства хороши – все!

Она быстро решилась. В тот же вечер Эндри стала его любовницей.

Решение далось ей довольно легко, но ей пришлось совершить насилие над собой, чтобы отдаться ему. Она пыталась уговорить себя, внушить себе, что делает нечто великое и героическое, необходимое для спасения её истекающего кровью народа. Разве Юдифь не спала с вражеским полководцем? Но Эндри все время чувствовала себя не героиней, а только проституткой. Это ощущение не исчезло, а становилось все сильнее, чем чаще она бывала с ним. Почти до рвоты доходило её отвращение к этому человеку.