Избранные произведения в 2-х томах. Том I. Трилогия о Фрэнке Брауне

– Кинематограф! – с радостью воскликнул он. – Пойдемте туда, Лотта? Ах, как я давно не видал кинематографа!

– Как хотите, – сказала она бесконечно равнодушным тоном. И всё-таки ему послышалось что-то деланное в этом равнодушии.

Они вошли и заняли ложу.

Они посмотрели на перелет Блерио через канал, потом гвоздь спектакля – историю графа Монте-Кристо по роману Дюма.

Фрэнк радовался и шалил, как мальчуган.

– Я не знаю изобретателя кинематографа, – шутил он, – но мне он дороже Маркони и Цеппелина, Рентгена и Коха и сотен других! Кинематограф даёт нам возможность видеть все страны: это лучший историк, не знающий заблуждений. Он делает настоящее – прошедшим, а прошедшее – будущим! Разве это не чудесно! Видели ли вы когда-нибудь обратный пробег ленты? Представьте себе, что кинематограф сопровождает вас через всю вашу жизнь. Что мы увидим? Вот бывшая баронесса Кюбек, тогда, о, ужас! – просто Людмила Леви – дарит своему Зигфриду младенца. Его принимают два врача и акушерка. Лотта растет, становится девочкой, потом подростком, потом девушкой, молодой женщиной, пожилой дамой и, наконец, старухой… потом она умирает, её похоронят – нет, сжигают, не правда ли? Ба, это было бы великолепное, преинтересное зрелище! Теперь возьмём ленту и заставим Лотту жить в обратном порядке. Пепел превращается в огне в настоящее тело, – старое, сгорбленное, но всё же человеческое тело. Мёртвая оживает, старуха становится пожилой женщиной; пожилая – молодой и т. д., до момента рождения. И опять стоят умные люди у постели Людмилы Леви. Врач передаёт только что обмытого ребенка акушерке, купавшей его; ребенок опять грязен, акушерка принимает его… И нет Лотты – словно её никогда и не было! Ах, можно ли наглядней демонстрировать, что жизнь – только большая ложь?

Лотта взглянула на Фрэнка.

– Вы – милый мальчик! – сказала она, быстро поднявшись и тряхнув головой, словно желая прогнать какую – то мысль. – Пойдемте отсюда.

Они позвали гондольера.

Они сели в гондолу и молча плыли по улицам Венеции.

Мимо них проехала крытая гондола; под черным балдахином, тесно прижавшись друг к другу, сидела парочка.

«Новобрачные! – подумал он. – Одна из тех парочек, которая тысячами из года в год приезжает сюда…»

В этот момент он почувствовал её руку. Она была влажна и холодна, но этот холод обжёг его.

– Фрэнк Браун, – сказала она, – я хочу иметь ребенка… – Её голос дрожал и глаза пылали странным зелёным пламенем.

– От тебя! – прибавила она…

* * *

Книга вторая. АЛЬРАУНЕ

(История одного живого существа)

Перевод с немецкого Михаила Кадиша (1912)

Прелюдия

Не станешь ведь ты отрицать, дорогая подруга моя, что есть существа – не люди, не звери, а странные какие-то существа, что родились из несчастных, сладострастных, причудливых мыслей?

Добро существует – ты знаешь это, дорогая подруга моя. Добро законов, добро всяких правил и строгих норм, добро великого Господа, который создал все эти нормы, эти правила и законы. И добро человека, который чтит их, идёт своим путем в смирении и терпении и верно следует велениям доброго Господа.

Другое же – князь, ненавидящий добро. Он разрушает законы и нормы. Он создает – заметь это – вопреки природе

Он зол, он скверен. И зол человек, который поступает так же. Он – дитя Сатаны.

Скверно, очень скверно нарушать вечные законы и дерзкими руками срывать их с железных рельсов бытия.

Злой может делать это – ему помогает Сатана, могущественный властелин. Он может творить по своим собственным горделивым желаниям и воле. Может делать вещи, которые разрушают правила, переворачивают природу вверх ногами. Но пусть он остерегается: все только ложь и обман, что бы он ни творил. Он поднимается, взрастает, но, в конце концов, падает в своем падении высокомерного глупца, который его придумал.

Его превосходительство Якоб тен-Бринкен, доктор медицины, ординарный профессор и действительный тайный советник, создал эту странную девушку, создал её вопреки природе. Создал один, хотя мысль о создании её и принадлежала другому. Это существо, которое затем окрестили и назвали Альрауне, выросло и жило, как человек. До чего она ни касалась, все превращалось в золото; куда она ни смотрела, всюду возгорались дикие чувства. Но куда ни проникало её ядовитое дыхание, всюду вспыхивал грех, и из земли, на которую ступали её лёгкие ножки, вырастали бледные цветы смерти. Одного она убила. Это был тот, который придумал её. Фрэнк Браун, шедший всю жизнь возле жизни.

Не для тебя, белокурая сестрёнка моя, написал я эту книгу. Твои глаза голубые, они добрые, они не знают греха. Твои дни, точно тяжелые гроздья синих глициний, они падают на мягкий ковёр: лёгкими шагами скольжу я по мягкой скатерти, по залитым солнцем аллеям твоих безмятежных дней. Не для тебя написал я эту книгу, моё белокурое дитя, нежная сестрёнка моих тихих мечтательных дней… Я написал её для тебя, для тебя, дикая греховная сестра моих пламенных ночей. Когда падают тени, когда жестокое море поглощает золотистое солнце, тогда по волнам пробегает быстрый ядовито-зелёный луч. Это первый быстрый хохот греха над смертельной боязнью трепетного дня. Грех простирается над тихой водой, вздымается вверх, кичится яркими жёлтыми, красными и темно-фиолетовыми красками. Он дышит тяжело всю глубокую ночь, извергает свое зачумлённое дыхание далеко во все стороны света.

И ты чувствуешь, наверное, горячее дыхание его. Твои глаза расширяются, твоя юная грудь вздымается дерзко. Ноздри твои вздрагивают, горячечно-влажные руки простираются куда-то в пространство. Падают мещанские маски светлых, ясных дней, и из черной ночи зарождается злая змея. И тогда, сестра, твоя дикая душа выходит наружу, радостная всяким стыдом, полная всякого яда. И из мучений, крови, из поцелуев и сладострастия ликующе хохочет она – кричит, и крики прорезывают и небо, и ад… Сестра греха моего, – для тебя я написал эту книгу.

Глава 1. Которая рассказывает, каков был дом, в котором появилась мысль об Альрауне

Белый дом, в котором появилась Альрауне тен-Бринкен задолго до рождения и даже до зачатия своего, – дом этот был расположен на Рейне. Немного поодаль от города на большой улице вилл, которая ведёт от старинного епископского дворца, где находится сейчас университет. Там стоял этот дом, и жил в нем тогда советник юстиции Себастьян Гонтрам.

На улицу выходил большой запущенный сад, не видавший никогда садовника. По нему проходили в дом, с которого осыпалась штукатурка, искали звонок, но не находили. Звали, кричали, но никто не выходил навстречу. Наконец, толкали дверь и попадали внутрь, шли по грязной, давно немытой деревянной лестнице. А из темноты прыгали какие-то огромные кошки.

Или же – большой сад наполнялся маленькими существами. То были дети Гонтрама: Фрида, Филипп, Паульхен, Эмильхен, Иозефхен и Вельфхен. Они были повсюду, сидели на сучьях деревьев, заползали в глубокие ямы. Кроме них собаки, два дерзких шпица и фокс. И ещё крохотный пинчер – адвоката Ланассе, маленький, похожий на квитовую колбасу, круглый как шарик, не больше руки. Звали его Циклопом.

Все шумели, кричали. Вельфхен, едва год от роду, лежал в детской коляске и ревел, громко, упрямо, целыми часами. И только Циклоп мог осилить его, – он выл хрипло, не переставая, не двигаясь с места.

Дети Гонтрама бегали по саду до позднего вечера. Фрида, старшая, должна была наблюдать за другими: смотреть, чтобы братья не шалили. Но она думала: они очень послушны. И сидела поодаль в развалившейся беседке со своей подругой, маленькой княжной Волконской. Обе болтали, спорили, говорили о том, что им скоро исполнится четырнадцать лет, и они могут уже выйти замуж. Или, по крайней мере, найти себе любовников. Но обе были очень благочестивы и решали немного ещё подождать – хоть две недели, до конфирмации. Им дадут тогда длинные платья. Они будут взрослые. Тогда уже можно найти и любовников. Решение казалось им очень добродетельным. И они думали, что можно пойти сейчас в церковь. Нужно быть серьезными я разумными в эти последние дни.

– Там, наверное, сейчас Шмиц! – сказала Фрида Гонтрам. Но маленькая княжна сморщила носик:

– Ах, этот Шмиц! – Фрида взяла её под руку.

– И баварцы в синих шапочках! – Ольга Волконская рассмеялась.

– Баварцы? Знаешь, Фрида, настоящие студенты вообще не ходят в церковь.

И, правда: настоящие студенты не делают этого. Фрида вздохнула. Она быстро подвинулась в сторону коляски с кричащим Вельфхеном и оттолкнула Циклопа, который хотел укусить её за ногу.

– Нет, нет, княжна: в церковь идти не стоит!

– Останемся здесь, – решила она.

И девушки вернулись в беседку.

У всех детей Гонтрама была бесконечная жажда жизни. Они не знали, – но чувствовали, чувствовали в крови своей, что должны умереть молодыми, свежими, в самом расцвете сил, что им дана только ничтожная часть того времени, которое отмерено другим людям. И они старались воспользоваться этим временем, шумели, кричали, ели и упивались досыта жизнью. Вельфхен кричал в своей коляске, кричал за троих. А братья его бегали по саду, делая вид, точно их четыре десятка, а не четверо. Грязные, оборванные, всегда расцарапанные, с порезанными пальцами, с разбитыми коленями. Когда солнце заходило, дети Гонтрама замолкали. Возвращались в дом, шли в кухню. Проглатывали кучу бутербродов с ветчиною и колбасою и пили воду, которую высокая служанка слегка подкрашивала красным вином. Потом она их мыла. Раздевала, сажала в корыто, брала черное мыло и жёсткие щетки. Чистила их, точно пару сапог. Но дочиста они никогда не отмывались. Они только кричали и возились в деревянных корытах.

Потом, смертельно усталые, ложились в постель, падали, будто мешки с картофелем, и лежали неподвижно. Вечно забывали они прикрыться. Это приходилось делать служанке.

Почти всегда в это время приходил адвокат Манассе. Подымался по лестнице, стучал палкою в дверь; не получая никакого ответа, он наконец переступал порог.

Навстречу ему выходила фрау Гонтрам. Она была высокого роста, почти вдвое выше Манассе. Тот был почти карлик, круглый как шар, и походил на свою безобразную собаку Циклопа. Повсюду: на щеках, подбородке и губах – росли какие-то жёсткие волосы, а посреди нос, маленький, круглый, словно редиска. Когда он говорил, он тявкал, как будто хотел поймать что-то ртом.

– Добрый вечер, фрау Гонтрам, – говорил он. – Что, коллеги нет ещё дома?

– Добрый вечер, господин адвокат, – отвечала высокая женщина. – Располагайтесь поудобнее. Маленький Манассе кричал:

– Дома ли коллега? И велите принести сюда ребенка!