Моргазм
Порой я забавлялся, представляя, что причина такого большого количества автомобилей кроется не в проявлении буржуазного сознания, и даже не в куриных мозгах большинства людей, а в скрытой перверсии, описанной у Балларда в романе «Автокатастрофа», ха-ха. Ублюдки должно быть просто кончают от мыслей о том, чтобы попасть в аварию.
И всё-таки я не знал, что из увиденного мною за последнее время было реально, а что нет, зато чувствовал похмелье. Только могло ли оно быть у мертвеца? Раньше я шутил по этому поводу, мол, каждое утро умираю, и это так готично, ха-ха. А сейчас было неясно: вдруг это состояние и правда состояние смерти?
Я встал с кровати и спустился вниз. Мне навстречу показалась озлобленная Глория:
– Ты ещё тут, психопат?
– Да, и можешь не пытаться меня задеть своим змеиным языком, ведь я теперь ещё более бессердечен, – ответил я, указывая на место выстрела в своей груди, но наткнулся только на недоумевающе презрительный взгляд своей соседки. Опустив глаза, я заметил, что никакого ранения на мне не было. Значит, то было лишь видение.
Я поспешно махнул рукой и прошёл дальше, оставляя возомнившую себя умной дрянную девчонку. Теперь мне было интересно, реальна ли гибель трёх панков, гнавшихся за мной у супермаркета. В гостиной сидели и пили свой кофе Джим и Фрэнк, и если бы весть о гибели их дружков разошлась, это непременно отразилось скорбью на их лицах. Но все трое придурков ничем не отличались от своего обыкновенного состояния. Спрашивать самому о благополучии возможных жмуров не стоило, чтобы не нажить проблем от этих иуд. С другой стороны, если я мёртв сам, то мне нет нужды бояться Вавилона. Хотя, они всё равно попытаются со мной разобраться, пока не закончатся сами, прямо как в компьютерных играх.
Пытаясь удерживаться от мрачных мыслей об этом, я задумался о том, что же теперь делать с привлекательной мрачностью моей жизни – долбаной музыкой. Я был полностью уверен в том, что 77UP больше не могут продолжать свою деятельность после такого предательства со стороны остальных участников, и решил заявить им об этом напрямую:
– Итак, ребзя, я хочу вам кое-что сказать.
Парни отвлеклись от кофе и газет, а ходившая по дому Глория остановилась, разрезая меня своим презрительным взглядом.
– Как вы понимаете, после всех недавних событий не может идти речи о том, чтобы наша некогда успешная и многообещающая группа продолжала существовать. Дело не столько в каких-то моих возможных принципах, сколько в том, что местная публика или не допустит дальнейших выступлений, либо станет их игнорировать. По правде сказать, касаемо второго – немногое и изменится.
Фрэнк удивлённо открыл рот, смотря на меня, Джим стал ещё более аморфным, утопая в кофейной гуще, и только наша смелая музыкантша нарушила общее молчание:
– По правде сказать, никто ничего и не потеряет.
Я оскалился:
– Ну, разумеется. Тем более вы не очень-то разделяли мои музыкальные соображения. Так что я дарую вам свободу от бремени себя самого, наслаждайтесь.
– Какая, мать твою, честь! – съязвила Глория.
И тут наконец-то заговорил Фрэнк:
– Что ж, Регги, может ты и прав, но всё равно очень жаль это слышать.
– Никогда не жалей ни о чём. – подмигнул ему я.
– Тебе ли об этом говорить, мудила. – послышалась очередная любезность Глории.
– Лучше бы тебе сосредоточиться на написании новых песен, дорогуша. Потому что мои вы бы вряд ли взяли, даже если я согласился их отдать.
– Ещё бы, они вообще никому не нужны.
– Да? А что ж ты тогда со мной играла, лицемерка?
– Когда-то я посчитала тебя нормальным, к сожалению. И ещё, я играла с парнями, а не с тобой.
– Ну да, ну да. Вот и отлично, радуйтесь. Теперь будете играть с парнями то, что заблагорассудится. Или вообще ничего не будете. Лично меня это мало волнует. Только вот что, я всё равно ещё соберу группу, может и не одну. Надеюсь, мы договоримся об использовании гаража посменно. В противном случае мне придётся вас убить, ха-ха. Шутка.
На это её лицо скривилось ещё сильнее:
– Что? Да какой идиот станет с тобой играть?! Или ты нашёл себе единомышленников в психушке?
– Разумеется. Завербовал адептов на целый сектантский оркестр. Ходи теперь и оглядывайся.
– Пошёл ты, придурок. – отчуждённо бросила она, а Фрэнк и Джимми всё так же молчали. Я вышел на улицу и прикурил сигарету, щурясь от солнца, заливающего веранду. Пока что было неясно, как быть и кого искать. С одной стороны, я к этому и не стремился, но внутренний голос подсказывал, что нужно срочно что-то предпринять, пока внутренний запал ангста не угас.
Неожиданно ветер впечатал мне афишу в лицо. Флайер вещал о каком-то дум-рок гиге тунайт, в местном говнорокерском клубе. Что ни на есть знак судьбы, если у мертвеца вообще остается такое понятие.
Дум-рок, кто бы мог подумать, долбаное непотребство и позерство. Музыка для наркоманов, да и то, потому что кто-то так решил. Я тоже курил шмаль с завидной регулярностью, но мне вкатывало слушать иные вещи, а не какой-то хипстерский метал. С другой стороны, если уж и придётся слушать метал, то лучше такой. А на этот гиг придёт толпень придурков, которые решили поиграть в панков, но заслуживают лишь того, чтобы их облили помоями. Стоило бы навалять им всем, и грабануть на шмотки и примочки. Первые у них и правда хороши, а вторые им не нужны. Они шумят ими хуже и унылее, чем долбаный Тёрстон Мур!
Докурив, я вернулся в дом, чтобы переодеться. Приятная неожиданность: никого. Как в компьютерной игре, когда возвращаешься туда, где только что был экшен, но разработчиками не предполагался такой поворот.
Пройдя наверх, я оказался в комнате. Сняв майку, достал из шкафа другую, с надписью Sonic Youth, и дописанной черным маркером сверху «tired of pretending to love». Абсолютная правда, выраженная по канонам DIY-культа. Когда-то, безусловно, я слушал эту группу, в которой видел гораздо больше панкерского, чем в той дряни, которую гоняло местное лысо-ирокезное стадо. Но за исключением нескольких треков, большая часть их творчества походила на лекарство от бессонницы. И это у изобретателей целой науки по извлечению шума из гитар и примочек, где каждый приём прописан, и никаких случайностей. С полсотни педалек на сцене – это всё про них. Но лучше бы пропить их или проторчать. Зачем нужна такая унылая музыка, кроме как для хипстерства. Повыёживался перед панками, ну и хватит. С доведённым до ума мерчем я пошёл выёживаться перед группой лиц, которых я в дальнейшем буду называть «эйч-ворд». Ну, вы понимаете, дабы избежать моветона.
В остальном я оделся по-обычному. Вернее, даже не переодевался. Почти весь мой гардероб – это сплошной чёрный цвет. Чёрные джинсы и такие же куртки, чёрные рубашки и ботинки. На почти оллблэке, не считая чёрно-белой футболки со словами о том, как я устал притворяться любить, я направился в сторону автобусной остановки. Во время езды через весь город я вновь залипал на всратые виды за окном под скулёж любимых готик-рокеров в наушниках. Нужно было наслаждаться альтернативой очень плохой музыки, которую предстояло услышать. Я планировал напиться и мразить, а любой говнорок на этих концертах всегда был просто фоном. Я ненавидел этих недочеловеков, мы были очень разные, мягко говоря, и я бы никогда и ни за что не стал слушать их музыку. Какая жалость, возможно они даже старались и вкладывали в это душу, но я не стану думать об этом, чтобы не расплакаться. А как пел один старпёр, похожий на твою жирную мамашу, «бойз донт край»!
Отдельная тема – это названия групп. Они настолько ущербанские, что я даже не буду их перечислять, чтобы не испачкаться. Но сегодняшняя группа удивила оригинальностью. Сладжевые эйчворды под именем CUNT MOTHER. Интересно, а их матери в курсе, как назвались их сыновья? Это уж совсем перебор. Мерзость может быть разной, но эта настоящая. Но смущало меня не первое слово, а второе. Если бы они переименовались в COCONUT MOTHER, меня бы передёргивало от них точно так же. Зато на них передёргивают их друзья-эйчворды. Ну и, возможно, тёлочки. Субкультурные бабы вообще говноедки по жизни, что с них взять. Претенциозные мясные дырки, копирующие стиль одна с другой, не чураясь ничего, включая помаду цвета а-ля «поцелуй в жопу».
И вот я окунулся в помойную яму местного рок-клуба. Всё такой же уютный полумрак, который хочется обоссать, всё те же улыбающиеся лица, которые хочется разбить. Но иногда там мелькает то-то интересное или даже привлекательное. В этот вечер я заметил странного длинноволосого парня, крутившегося у барной стойки. Рядом с ним никого не было, и, видимо, он скучал. Недолго думая, я направился туда, чтобы взять пива. И ни в коем случае не заговорить с незнакомцем, как это бывает в фильмах или даже книгах. Я никогда так не действовал. По крайней мере, пока был трезвым.
H-bomb for every h-word. Неужто и этому незнакомцу с хайром суждено оказаться одним из них? Его взгляд пробежал по мне, когда я заказывал коктейль «зелёная моча», лагер с мятным сиропом. Редкостное дерьмо, зато его можно тянуть дольше, а не в пару приходов.
Концерт вроде как начался, либо это был ещё только саундчек. Впрочем, какая разница.
– Эй ты, slack babbath, отойди с экрана! – толкнул я какого-то лохматого дрыща в клетчатой рубашке.
– Пошёл ты, клэн оф климакс! – недовольно обернулся он, но всё же дал мне обзор.
Действо на сцене продолжалось витиеватым нойзом, прилизанным примочками, купленными на мамкины деньги троих лоботрясов на сцене. Они думают, раз отрастили хайр, заплели дрэдлоки, проткнули мурло и запеленались мерчем – значит, всё, теперь они рокеры? Да чёрта с два! Приторный коктейль цвета скрижали Гермеса Трисмегиста не давал мне пить быстро. Следовательно, я не мог мгновенно прийти в стадию, когда начну бросать бутылки в сцену. Но вечер лишь начинался.
Тем временем эксцентричный блондин стоял и потягивал виски с колой. Мимо проходили зелёно пошатывающиеся тела, напоминающие хиппи после зомби апокалипсиса или битломанов, перелезших с кислоты на героин. Вибрации голубых жужжаний псевдостонира служили им инвалидной коляской, заполняя пространство вокруг на манер плотного геля. Ох, как бы они запели, если бы сейчас сюда ввалился наряд наркополицейских. С другой стороны, в моей крови тоже могли бы найти много интересного, если б не одно «но»: я был мёртв. Это могло бы напомнить сцену из второй части «Кладбища домашних животных».
У сцены стояла парочка. Стрёмный тип на серьёзных щах, комичный в потугах сойти за угрюмого металхеда, одетый в диайуайную темно-серую жилетку с патчами всяких ROCKSUCKERS и PISSED YOUTH. (Да, разумеется это не реальные названия, а иронизмы бесчисленного ньюскульного дерьма, разбавленного парой «сурьёзных» групп типа Hawkwind и Kyuss.) Патлатый модник приобнимал хихикающую подругу, не дающую отдыха мимическим мышцам. Хохотушка была одета примерно так же, как её пацан, только без патчей на жилетке и в футболке c надписью «suACIDe», а на худощавой заднице болталась барсетка с каким-то блэкметаллическим лого. Её накрашенные тёмно-бардовым тонкие губы не знали, что у жирных дядек из сладж групп причиндалы в два раза толще, чем тонкие ляжки её и её дружка вместе взятые. Наверное, она потому и ошивалась с дрыщами, чтобы её ненароком не раздавили.
И вот волосатый хер со сцены наконец-то расслабил варежку перед микрофоном:
– Добрый вечер, чуваки и чувихи! Мы группа EYERATEGOD…
Твою мать, долбаные эйчворды окончательно спятили! Мало того, что это слишком пошлая калька, так ещё и без стеснения передающая суть этой отрыжки «майспейсов» и прочего дерьма. Да по ним плачет музыкальная инквизиция.
– …и сегодня мы разогреваем великих и ужасных CUNT MOTHER.
Настолько великих, что я о них не слышал, но про ужасных он прав – даже не слыша, я мог быть в этом уверен на всю тысячу процентов. И никакие десятки тысяч прослушиваний в их профиле меня бы не переубедили.
Патлато-дрыщеватая публика радостно вопила и аплодировала. Я посмотрел на блондина у стойки: кроме меня не хлопал только он, отстраненно втягивая коктейль. Он хоть и был похож на эйчворда, но сам его силуэт светился чем-то потусторонним и не свойственным для псевдодумстера.
Внезапный бластбит вызвал вспышку слэма, заставив меня отодвинуться вправо от танцпола, ближе к белобрысому незнакомцу.
Наконец мы заговорили, инициатива была его. Заметив моё недовольно выражение, он изрёк:
– Долбаные дети.
– Дааа.
– Помню, раньше здесь выступали настоящие «каменьщики».
– Вольные? – попытался пошутить я.
– Вольные устраивать ад на земле.
– Разве не этим сейчас занимаются те тинейджеры в слэме?
– Смотря, что для тебя ад.
– Ага, ну вот, например, Джастин Марлер из Sleep стал православным монахом. А группа почитаема как стариками сцены, так и малолетними позерами.
– Одно другому не мешает. – загадочно улыбнулся странный блондин, – он же был соиздателем зина «Смерть для Мира», основным мэсседжем которого было то, что материальный мир и есть ад.
– Не думаю, что совсем так. Они вместе с другими говорили о том, что мир – это источник страстей и, как следствие, страданий, а ад в православии – это место милосердия, где покоятся души с низкой светимостью, чтобы они не сгорели в божественном свете. Но ад – это состояние после смерти, а мир – это место, и оно здесь.
– Ну так и у тебя двойные мысли насчёт ада, дружище. Какое же милосердие творят эти черти в своих бесовских танцах?
– Да, ты прав.
– Давай-ка закажем выпить и покумекаем.
Я ответил одобрительным жестом, и мы двинулись к барной стойке. Напыщенный татуированный бармен в футболке с надписью MP3 SLAYER повторил виски-колу для моего собеседника и «зелёную мочу» для меня.
– Так как тебя зовут, Yonic South? – безумно осклабился блондин.
– Эй, полегче, парень. «Мохнаткин Юг» это точно не обо мне. Зови меня Дэд Зеппелин.
– Героиновый Джилл. – протянул краба волосатый.
– Приятно познакомиться. И что ты здесь делаешь, Джилл?
– Исследую метаморфозы местной сцены. И, сказать по правде, я недоволен.
– Критикуешь – предлагай! – с деланым поучением усмехнулся я.
– Да с радостью, только в соло это делать не интересно. Нужен хотя бы ещё один энтузиаст.
– О, это ты по адресу. Я как раз сегодня распустил свой бэнд.
– Вау. Дай-ка угадаю, вы лабали пост-позитив-панк или примеряли на себя тэг «нью романтикс ревайвал»?
– Мне кажется, или ты настроен ко мне скептически? Разумеется, наши непотребства были не без налёта готики, но играли мы традиционный панк-рок.
– И что, ты хочешь играть «два топора»?
– Да нет же, к чёрту их. Я хочу играть, хм, как сказал этот Мистер Кил, «просто рок-н-ролл». Но, разумеется, необычный. Просто негоже снисходить до тэгопоклонничества.
– Да брось, парень. Они же сделаны просто для удобства.
– Конечно, мне ли не знать.
– Тогда не веди себя как те говнари, табуирующие слово на букву «пи». В том смысле, что никогда сами себя так не назовут. Поодиночке, по крайней мере, и при том всерьёз.
– Окей. Их впору называть писдэдами. Сокращение от «панк ис дэд».
– Ну-ну. Или с удвоенной «с», тогда это будет звучать как «ссаный дохляк».
Впереди нас роились незримые культи рукотворного шума, неумело кастрируемые примочками, купленными на деньги, сэкономленные от завтраков. Я потягивал голимый коктейль и осознавал, что сегодняшнее знакомство не было привычным пьяным трёпом, а претендует вылиться в предельно важную форму. Так всегда, когда не ищешь чего-то целенаправленно, бесконечно напрягая свой и без того неспокойный разум. По крайней мере, я это знал, но далеко не всегда практиковал, срываясь на обыденные ресантименты. Видимо, с моим уходом из жизни все однокоренные «бытию» слова канули в Лету, и теперь желаниям суждено было сбыться. Не зацикливаясь на лингвистических тупиках и оксюморонах, спустя несколько бокалов я просто выдавил:
– Я устал от всего этого дерьма. Оба любимых направления приелись в своём самом традиционном виде. И я вряд ли захотел бы сейчас исполнять их что в каноничной форме, что в состоянии их кривых отражений.
Героиновый Джилл лишь ухмыльнулся, глотая виски:
– Неужто кое-кто проникся сегодняшними группами?
– Всё это ненужное дерьмо, понимаешь? Их блэк метал нужен только ради мерча, а мерч только для того, чтобы его надевали рэперы. Не смотря на весь стильный ужас, выглядит довольно оригинально, пока не становится массовым.
– И что, тебе нравится рэп?
– Вовсе нет. Ну разве что пара танцевальных хитов, как и во всей поп-музыке. Но такая музыка нужна лишь для того, чтобы стадо размножалось.
– Ты хочешь сказать про гипнотические волны?
– Э-э, нет. Всё гораздо очевидней: это фон для танца, знаменующего дальнейшее совокупление и всего-то. В их лирике только и слов что об этом.
– Ну да, ведь все песни, как известно, о любви. – засмеялся Джилл.
– О, да. Даже если это горграйнд или rock against consumerism.
– Ага. Маньяки и драчуны тоже умеют любить, просто делают это немного по-другому.
– Вот только не надо мне лить это дерьмо про «ненависть – это тоже любовь» и так далее. Я устал от этого повсеместного псевдогуруизма.
– Окей. Пойдём лучше отсюда, возьмём пивка и выкурим косячок, бро!
– Вот это мне нравится уже куда больше.
Мы покинули клуб и зашагали в закат до ближайшего liquor store. Мне сразу вспомнился последний неудачный опыт покупки спиртного, вроде как оказавшийся сном. Это воспоминание потянуло за собой другое – о том, что я вроде как мёртв. Стало неприятно, и я затряс головой и телом так, что чуть не выронил сигарету. Джилл ухватил меня за плечо и спросил:
– Эй, дружище, с тобой всё в порядке?
– Да, просто чуть похолодело, невермайнд. – соврал я, для вида кутаясь в джинсовку.
– А, ничего страшного, у меня есть резон куда завалиться, вот только купим сперва бухла.
Через несколько шагов и поворотов по бетонному лабиринту, мы очутились у застекленных решетчатых дверей. Внутри небольшой лавки зелёным светлячком горела тусклая лампа, освещая полки с алкоголем и закусками. Пожилой продавец-азиат пробил нам три сикспэка и пару упаковок чипсов. (Как символично – три шестёрки!) Убрав купленное в большой пакет, мы вернулись на улицу, где Джилл указал в сторону трущоб. Он улыбался, а на кончиках его пальцев виднелась пустыня, поросшая полынью и каменными развалинами. Но, разумеется, для панка это было зелёным светом. Таким же, как тот, что струился из магазина за моей спиной.
Шатаясь от выпитого, но постепенно трезвея, мы пересекли несколько мусорных куч, диких садов и полуразрушенных зданий. Внезапно Героиновый Джилл, шедший впереди с пакетом, закинутым на плечо, остановился у заброшенного мотеля:
– Погнали!
Я, разумеется, не обломался. Бояться было нечего, кроме радости от проведенного времени. Тем более что может случиться с мёртвым.
Мы поднялись по боковой лестнице. Дойдя примерно до середины здания, мы остановились у двери с цифрой 13. Чёртова дюжина, как банально. Джилл толкнул дверь рукой, и она отворилась. Комната выглядела так, будто мы в ней не первые.
– Располагайся. – сказал он, включив лампу с причудливым торшером, откидывающим на стены психоделические тени.
Я опустился на край просевшего дивана и открыл банку пива, оглядываясь по сторонам. В углу пылился красный «телекастер», на порванных обоях висели музыкальные постеры, какие-то чёрно-белые фотографии, и даже изображение индуистского бога Ганеши. В противоположном углу тому, где стояла гитара, у окна серебрился синим шумом маленький гостиничный телевизор. Джилл тут же подошёл к нему и ударил кулаком по корпусу. На секунду изображение показалось и вновь исчезло. Это, по-видимому, огорчило светловолосого рокера: он открыл банку пива и плеснул в экран.
– Почему бы тебе просто его не вырубить?
– Я это только что и пытался сделать. – осклабился Джилл.
– Да нет, я про выключить.
– О, нет, кореш. Телевижн должен работать.
В памяти всплыли заветы одного эксцентричного музыкального идола. Телевизионный нойз вкупе с психоделическим торшером освещали замусоренную халупу в какой-то странной задумчивости и при том зловещей таинственности. Окурки, пачки из-под сигарет и чипсов, обрывки газет и использованные кондомы складывались в единый узор, гласящий о чём-то графическим кодом. Но, как и любое слово, он имел свой исключительный смысл для каждого отдельного зрителя.
– Ну так выпьем, друг. – протянул я к нему банку пива.
– Cheers! – отреагировал Джилл.
Мы оба выпили вприкуску с чипсами. Я закурил не спрашивая, ответ был очевиден, поэтому заговорил о более насущном:
– Ну так что, пустишь в дело красный телекастер?
Он улыбнулся, поглаживая отсутствующие усы и бороду, сумасшедше глядя куда-то вовне:
– Думаю да.
– Отлично, но ты так и не сказал, что ты хочешь играть.
– Да как пойдёт, главное начать.
– Как это банально, господи.
Он снова улыбнулся, закуривая сигарету.
Какое-то время мы так и сидели, в полнейшем тупняке, не зная, что сказать друг другу, потому что оба достигли того возраста и ментального состояния, когда и так всё понятно. Вероятно, ему не хотелось вообще ничего, как и мне, и он видел в возможности музицирования некую отсрочку ада на земле. Но это лишь очередная иллюзия, потому что музицирование есть продолжение того же самого ада: вторичная музыка и вторичные слова людей, которым ничего не нужно и не хочется. Есть ли у нас хоть что-то, о чём мы хотим сказать потенциальной публике? Семена шестидесятых – детей-цветов – слова любви – сменились криками, нет, стонами ненависти нулевых. Кошмарная стагнация, поджаривающая на медленном огне. Как похмельное солнце, истошно пробивающееся ранним утром сквозь плохо занавешенные окна, коррелирующая с такими же изматывающими похмельными снами и воспоминаниями о старых смазанных фильмах про пляжные курорты восьмидесятых. Где ещё черпать большее страдание в наше время, налитое в виде винтажного коктейля с ледяными кубиками грусти.
Героиновый Джилл тоже плавал в этом кошмаре 24/7. Он уже давно не парился об этом. В его голове отмер этот по-детски человечий механизм, либо он отвык это показывать или воспринимать. На самом деле он не был джанки, и, по его словам, даже никогда не пробовал опиаты. Зато было много другого. Насквозь прокислоченный мозг вращал шарами безумных глаз, пока Джилл двигался по собственноручно выделанному миру. Ему было не западло рушить как Шива то, что было создано ранее. Он интуитивно видел в этом резон для дальнейших созданий. Поэтому был намного радикальнее меня в этих вещах. Меня, начавшего путь разрушения вокруг себя совсем недавно.
Телевизор всё так же шумел и рябил синью помех, и мог бы отражаться тем самым в микроволнах нашего пива, если бы оно было налито в бокалы. На какой-то момент они смогли бы поменяться местами, и телевизионный нойз оказался в бокалах, а золотистая пузырящаяся жидкость за стеклом кинескопа. Я предложил Джиллу поставить музыку, но он самонадеянно махнул рукой, взяв в руки гитару, и начал дёргать непослушные струны. Несколько минут подряд он давал испытание для моего мнения о его навыках, но потом вдруг заиграл заливистую и тихую мелодию. Она как нельзя кстати пришлась к нашему общему видеоряду. Хотя, с чего это я решил, что общему, не зная, что творится в голове у этого психа. Возможно у него перед глазами уже давно летали летучие мыши и психеделические драгонфлаи, а весь мир распадался на фракталы атомов. Спустя пару гитарных мелодий и несколько глотков и затяжек он предложил затянуть косячок. Не будучи дураком отказываться, я принял предложение. Он достал его из нагрудного кармана клетчатой рубашки, одиноко висевшей на плечиках на стене, благодаря вколоченному в стену гвоздю.
Дурь оказалась забористой. Джилл откинулся на засаленную постель, не снимая своих ковбойских ботинок. Вернее, его обувь не была такой, но мне хотелось видеть в нём ковбоя во время этого странного прихода. Моё тело тоже устало и хотело прилечь, но я воспротивился этому позыву, чувствуя отвращение к ложу бродяг. Джилл словно прочёл мои мысли и с фразой «не ссы» во взгляде, бросил рядом с собой свою косуху подкладкой вверх. Теперь я уже не обламывался и грохнулся на неё, посмеиваясь о глупом моменте. Я достал из кармана свои тёмные очки и надел их, чтобы стало ещё кайфовее. Пёстрые цвета психоделического торшера боязливо ползли по стенам подальше от телевизионойза (как объяснил Джилл), и заглядывали сквозь мои тёмно-синие линзы. Интересно, что они пытались найти в чёрных океанах зрачков мертвеца? Неужто помочь им, выкрасив цветастой рябью грязной радуги, и вернув к жизни таким образом. Меня отвлёк звук чиркающей зажигалки вновь прикуривавшего сигарету Джилла, который принялся рассказывать о жизни. Тетрагидроканнабинол заставил его разоткровенничаться.