Начальник райотдела

– Ты толкаешься, – он засмеялся и снова прижал ее к стене, – не пущу. Мы будем жить здесь.

– В кафе? Нас оштрафуют за хулиганство. Идем скорей.

Гюзель вырвалась из его объятий и дернула ручку двери. Дверь легко поддалась.

– Дверь была открыта, какой ужас! – прошептала она, округляя глаза.

– Не может быть. Я закрыл, – запротестовал Андрей, – не волнуйся, все обошлось.

– Господи, какой ужас. Стыд какой! – она поправила ворот блузки, закрутила шарфик вокруг шеи. – Я не смогу смотреть в глаза этой девушке.

– А зачем смотреть ей в глаза. Мы вообще не будем смотреть на нее. Хочешь выпить?

– Мне еще на работу. Я не могу, – она шла к выходу, низко опустив голову.

«Неужели, все эти люди догадались, что мы занимались любовью? Наверное, это заметно? Смущение, краска стыда, волнение обычно выдает двух влюбленных. Всем все понятно».

– Нет-нет-нет, – Андрей схватил ее за руку и насильно усадил за столик, – мы должны отметить встречу, я тебя никуда не отпущу сегодня. Забудь об эмансипации.

– Хорошо, посижу с тобой немножко, – тихо сказала она, боясь привлечь посторонние взгляды.

В зале заметно прибавилось публики, никто не обращал на них внимания. Юмашева прикрыла глаза, стараясь не встречаться взглядом с Андреем. «Почему мне так стыдно? Стыдно смотреть ему в глаза. Господи, годами живешь мечтой о долгожданной встрече, а когда встреча состоялась, начинаются мучения. И почему встреча с возлюбленным происходит в самый неприятный момент жизни, когда над головой сгустились тучи? Когда со всех сторон обступили неприятности, голова забита проблемами? И тут неожиданно обрушивается страсть, сшибающая с ног, заставляющая забыть о реальном мире?»

– Ты самая прекрасная женщина из всех живущих на этой земле, – сказал он, глядя в ее глаза. Он смотрел пристально, будто хотел проникнуть в ее душу, разглядеть, а что там внутри находится?

– Хорошо, что из живущих женщин, и плохо, если из умерших, – неловко пошутила Гюзель жестким голосом. Такие звуки издают медные тазы и сковороды. Она чувствовала горечь во рту, будто съела что-то непотребное, пережаренное, несъедобное…

– Успокойся, не надо грустить, – он щелкнул пальцами. Из-за стойки вынырнула девушка с подносом. Она поставила на стол два бокала с вином, кроваво-красным, как кровь, фрукты и коробку конфет. Гюзель отвернулась. Сейчас она не смогла бы съесть даже овсяную кашу, ее бы точно стошнило. Двумя пальцами она ухватила высокую ножку бокала и отпила глоток вина. Разгоряченная кровь разлилась по всему телу, смешиваясь с кроваво-красным вином. «Я пью вино цвета страсти, такое же кроваво-красное, густое, пряное, смешанное с горечью, – думала она, глядя на Андрея. – Кто из нас устоит? Выдержит? Ведь страсть делает людей слабыми, хрупкими, безвольными, да что там безвольными, страсть делает людей беспамятными. Мне уже отшибло память, застило голову пеленой, заставив забыть работу и долг. Господи, страсть заставила меня заниматься любовью в подсобке! И это только начало…»

* * *

– Мать, где ты пропадаешь? Я тут уже два часа толкусь, – Слава Резник протянул Юмашевой руку для приветствия.

– Извини, Слава, дела-дела, – пробормотала Гюзель Аркадьевна, отводя взгляд в сторону. Она старательно делала вид, что разглядывает дежурную часть, дескать, что там делается за широкой Славиной спиной.

– Что-то случилось? – Резник наклонился к ней, чтобы поглядеть ей в глаза.

– Слава, да ничего не случилось, – воскликнула Юмашева, – задержалась. Дела. Извини.

– Прощаю. Ты же знаешь, не люблю, когда опаздывают, – он нехотя отошел от нее.

– Сама не люблю. И на старуху бывает проруха, – невесело пошутила Юмашева. – Собрал людей? Проинструктировал? Или меня ждал?

– Все собрались. Начальницу ждут. Твою мать! – он обвел рукой дежурную часть.

Гюзель Аркадьевна округлила глаза. В первый раз за все годы службы она опоздала, в первый раз ее журил подчиненный, и всему виной была нечаянно нахлынувшая страсть. «Прочь из головы лишние и никчемные мысли. Не время думать о грехах и искуплении», – она будто давала клятву кому-то, может, самой себе.

– По машинам! – властно бросила она и вышла из отдела. Достала сигарету, помяла пальцами и выбросила в снег. Села на переднее сиденье серых «жигулей» и молча отдала водителю список адресов.

– Гюзель Аркадьевна, вы тоже поедете по адресам? – удивленно спросил Саша Жигалов, самый молодой сотрудник отдела. Он пришел в полицию по призванию, окончив с отличием университет. Несмотря на смешки и косые взгляды старых сотрудников, Саша гордился своим выбором. Юмашева незримо опекала юношу. На всех задержаниях старалась быть рядом с ним, чтобы Саша мог спокойно взрослеть за ее широкой спиной. «Это во мне говорит нереализованный материнский инстинкт», – посмеивалась она над собой.

– Саша, почему – «тоже»? – удивилась Юмашева.

– Да нас мужиков и так много! – горделиво произнес Жигалов и повернул ключ зажигания.

«Что ему на это сказать? Мужик он и в Африке мужик, – мысленно развеселилась Юмашева, – еще птенец зеленый, а туда же – “нас”, “мужиков”, “много”». Она потерла лоб, будто хотела усилием воли стереть из памяти все воспоминания об Андрее. Рейд по злачным местам задумала сразу же, как только вернулась из Москвы. Юмашева была уверена, что рейд даст положительные результаты по делу Кучинского. «Мы проедем по притонам, ларькам и точкам, где торгуют паленой водкой, – думала она, пристально глядя на дорогу, – соберем бомжей, ранее судимых, наркоманов, местных алкашей, их временных подруг и сожительниц, и будем колоть до утра. Уверена, что к утру мы найдем очевидца происшествия, хотя бы одного. Конечно, оперсоставу придется поработать на износ. Зато заодно раскроем массу глухарей, пополним картотеку на воров и наркоманов, проверим ранее судимых. Слава – молодец, все подготовил без меня. Провел инструктаж, собрал сотрудников. Юноша взрослеет на глазах».

Слава Резник служил в Главке, он довольно высоко продвинулся по службе, но не забывал давнюю дружбу с Юмашевой. Когда-то они вместе работали. Во время проведения рейдов Резник на правах управленца возглавлял самую мобильную группу оперативников отдела.

– Учись, Слава, генералом будешь, – лукаво улыбалась Юмашева, доверяя Резнику самые опасные адреса и точки.

– Буду-буду генералом, – серьезно отвечал Резник, раздавая команды оперсоставу.

Больше она не шутила на эту тему. «Конечно, он станет генералом, – думала она, глядя, как безмолвно подчиняются Резнику оперативники, – он талантливый, способный, умница, мог бы дивизией командовать, если бы в армии карьеру начинал».

Но сегодня Резник выделил ей самый легкий фронт работы – вместе с Сашей Жигаловым проверить несколько притонов на канале Грибоедова. Из года в год, из десятилетия в десятилетие злосчастные притоны Екатерининского канала перекочевывают из одной картотеки в другую. Последние достижения цивилизации помогли притонам влиться в компьютерный учет социально опасных граждан. В одну из таких «малин» и направлялась Юмашева, мысленно проклиная международные конвенции, запрещающие нарушать права граждан, даже если эти граждане совершают преступления. Конвенции и конституции обязаны защищать законопослушных людей от преступных посягательств, а не наоборот.

Где-то в подсознании гнездилось воспоминание-видение, Андрей целует ее, нежно касаясь щеки… Но Гюзель усилием воли прогоняла воспоминание, выталкивала его из памяти. Вслух она ругала несовершенство юридических определений в международных конвенциях. Ей так легче было бороться с женским началом, победившем на некоторое время внутри нее сотрудника милиции.

– Саша, как мы войдем в квартиру? – спросила она Жигалова, сосредоточенно молчавшего всю дорогу.

– Молча, – коротко ответил он.

«Мы молча, – думала она, – дождемся очередного посетителя. Как бы невзначай войдем в квартиру, чтобы проверить документы. А что это я голову морочу себе и Жигалову? Надо зайти в соседнюю квартиру и решить вопрос с юридическим определением соблюдения конституционных прав отдельной личности».

– Саша, у меня гениальная мысль! – она толкнула Жигалова в бок.

– У вас всегда гениальные мысли, – он заинтересованно обернулся к ней, – что за мысль?

– Сейчас увидишь. И даже будешь осязать. – загадочно ответила Гюзель Аркадьевна и замолчала. И тут же увидела Андрея, она с силой потрясла головой, прогоняя видение, вытаращила глаза, чтобы они не закрывались, и прилипла к окну, пытаясь разглядеть дорогу.

– Приехали, – Жигалов посмотрел на Юмашеву, – вы сегодня какая-то странная, Гюзель Аркадьевна.

«Что они ко мне привязались, то Резник, то Жигалов. Да, я странная сегодня, очень странная. Сама себя не узнаю. Куда подевался железный Феликс в юбке. Кажется, так меня называют деклассированные элементы», – из машины Юмашева вышла, как из купальной кабинки на пляже. Сегодня все получалось легко и свободно. Она ощущала себя птицей. Строгой и независимой.

– Саша, сначала зайдем к соседям, – сказала она, направляясь в подъезд.

– Зачем? – он шел за ней, шаг в шаг, как в строю.

– Мы попросим написать заявление на алкашей из пятнадцатой квартиры. Этот притон существует с тридцатых годов прошлого века. Дом-то старинный, дореволюционный. Представляешь, как эти гады надоели мирным гражданам?

– Представляю, – вздохнул Жигалов, – в моем доме их туева хуча.

– Как-как? Туева хуча? Ну, Жигалов, ты растешь не по дням, а по часам. Даже я не знаю, что это такое – «туева хуча», – расхохоталась Юмашева.

– Давайте, я вас по спине постучу, – и он легонько стукнул ее по спине, – а то закашляетесь.

– Не смущайся, Саша, не смущайся. Сейчас нам не до шуток будет. Слышишь, какой шум и гам в пятнадцатой. Там народу – туева хуча. Я правильно цитирую ваше высочество?