Грех. Драматическая фантазия

Мать: А сидеть, уткнувшись носом в компьютер, лучше? Люди, к примеру, нянчат внуков.

Анна: Я же не в соцсетях сижу. Я роман пишу. Вполне статусное занятие для образованного человека. Тем более для меня – внуков нет, а что вспомнить есть.

Мать: О да! Ну и о чем ты решила вспомнить? Что это будет? Роман о романах?

Анна: Это будет история о женщине, у которой три дочери и один сын. История любви и смерти. Я думаю, это будет трагическая драма. А может быть, все обернется как обычно – мелодрамой или даже фарсом. Не знаю пока, надо дописать. Как получится.

Мать: У тебя четверо детей?! Вот так новость!

Анна: При чем тут я? Я пишу роман, а не мемуары. Художественное произведение, сочиняю, понимаешь? Придумываю историю для развлечения читающей публики. И моего собственного, кстати, тоже. Я развлекаюсь так, мам. Сижу вот тут и развлекаюсь.

Мать: Ага, самое время развлечься, милая. Поиграть в писательницу на пороге… Уж не знаю, роман ли ты там пишешь или что еще. Ты даже с жанром до сих пор не определилась. Возможно – это, возможно – то. Так не пишут романы настоящие писатели, так только графоманы начинают.

Анна: А я и есть начинающий графоман. И потом, откуда ты знаешь, как пишутся романы? Ты ведь ничего и никогда не писала сама, кроме писем ко мне.

Мать: Это да. Я всегда предпочитала говорить. А когда тебя не было рядом, вынуждена была писать письма. И, увы, написала их тебе немало, согласись? Хватит не на одну книгу. Так что я еще тот писатель. И потом, я всю жизнь читаю чужие романы. Научилась уже видеть в них не только то, что написано словами, но и то, почему эти слова были написаны. В хорошем романе главное – честно рассказанная жизненная история. Со всеми тайнами и скрытыми обстоятельствами. У тебя есть тайны? Ты раскрываешь их в своем романе?

Анна слушает Мать и опять набирает номер на телефоне. В трубке – бесконечные длинные гудки.

Анна: Мой роман – это исповедь убийцы. Ее убийства и есть ее тайны.

Мать: Исповедь убийцы?!

Анна: Чему ты удивляешься? Уверена, каждый человек хотя бы раз в жизни примерял на себя роль убийцы. Пусть даже понарошку или во сне. Только не говори мне, что тебе ни разу в жизни не хотелось кого-то прибить? Какую-нибудь стерву наглую, что без очереди прется, или хама автобусного.

Мать: Ага. Или соседей, что спать не дают. Ты еще вспомни про начальника-идиота. Набор знакомый. Но я сейчас не о желании убивать, я о желании исповедаться в убийстве. Ты много видела убийц, рассказывающих миру о своих жертвах? Я – нет. Обычно все себя всегда оправдывают и преступниками совсем не считают.

Анна: Да, потому что все боятся наказания. Но если бы люди знали, что за убийство им ничего не будет, совсем ничего: ни электрического стула, ни тюрьмы, ни позорной скамьи на суде, поверь, каждое утро мы находили бы в подъезде по парочке трупов.

Мать: Хорошего же ты мнения о людях.

Анна: А что, сейчас они чем-то отличаются от тех, что писали в прошлом веке доносы на своих соседей, дабы разжиться лишними метрами в коммуналке? Да ладно доносы. А братки-матросики, что шлялись по улицам и убивали буржуев за приглянувшиеся сережки или колечко? Революция, им можно было, да? А сейчас мажоры гоняют на тачках по улицам, сбивая насмерть детей. Они что, все сидят в тюрьме? Нет, конечно. Им тоже сейчас «позволено». Живем ведь в эпоху денег. Все окупается. Было бы желание убивать, а желающие во все времена найдутся. И у каждого будут свои убийцы и свои убийства, на которые общество закроет глаза. Нет наказания – нет убийства и нет… убийцы.

Мать: Но если главное для убийцы – избежать наказания, то есть как бы скинуть с себя шкуру убийцы, почему ты пишешь ее исповедь? У тебя, ладно-ладно… у твоей героини- убийцы тяга к покаянию? Отчего вдруг она решила рассказать миру о своих преступлениях? Что с ней вдруг случилось? Или с тобой?

Анна: Я не пишу о покаянии. Разве исповедь – это всегда покаяние? Я хочу написать о причинах, которые приводят обычного рядового, вполне себе приличного, казалось, человека, здорового, не маньяка-психопата, к убийству. Любого нормального человека. Понимаешь? Любого. Я пишу честную исповедь честного человека…

Мать: … честной убийцы.

Анна: Можно и так сказать. Хочу, чтобы любой, читая мой роман, понял, что он и сам бы мог убить, если бы судьба поставила его в такую же, как у моей героини, жизненную ситуацию. То есть если бы он оказался в нужное время в нужных обстоятельствах.

Мать: И таким образом оправдал сам для себя свое убийство? Оправдаться… Снять с себя грех… Компьютер вместо исповедальни… Почему бы и нет? Дашь почитать исповедь о своих убийствах?

Анна: Ты опять? Повторяю, я всего лишь автор.

Мать: Конечно, конечно. Дашь почитать о написанных тобою убийствах?

Анна: Хочешь примерить и на себя жизненные обстоятельства моей героини и роль убийцы?

Мать: Примерить на себя? Даже представить не могу себя в таких обстоятельствах. А уж примерить…

Анна: Не можешь представить? Да запросто. Например, солдаты на войне. Убийцы?

Мать: Даже церковь не считает их убийцами. Защитники.

Анна: Значит, защищая кого-то или что-то, убивать можно. Вот тебе и первая причина! А убийство во имя облегчения страданий? Эвтаназия. Еще одна отличная причина. Очень гуманное убийство.

Мать: Не во всех странах эвтаназию приняли.

Анна: Хорошо. Эвтаназия людей для многих по-прежнему считается настоящим убийством. А эвтаназия животных? Церковь ведь не считает грехом усыпить больную собаку?

Мать: Да, если она больна и страдает.

Анна: А ты когда-нибудь вводила яд в вену своей собаки? Она тянет к тебе лапу и пытается из последних сил лизнуть в нос со всей своей собачьей любовью. Понимаешь, последней мыслью у нее ведь возникает мысль о любви к тебе. А ты вводишь яд, который останавливает ее сердце. Разве это не грех? А люди совершают его запросто. Иногда и по нескольку раз в своей жизни. Назови такого гуманного собачника убийцей, оскорбится ведь. Искренне обидится.

Мать: Но ты ведь книжку не про войну пишешь или про животных? У тебя там должно быть совсем другие жертвы? Кто они?

Анна: Дети.

Мать: Дети? Чьи дети?

Анна вместо ответа начинает опять набирать номер на телефоне. В трубке – бесконечные длинные гудки.

Мать: Кому ты все время звонишь? Арсению?

Анна: Он с утра не берет трубку. Так странно. Я уже с ума схожу.

Мать: А эсэмску писала? По скайпу не пробовала? Вот если бы ты поставила на свой смартфон ватсап или вайбер, могла бы еще и по ним звонить.

Анна: Мне хватает интернета и на компьютере. Скайп включен постоянно. Вот видишь? Не отвечает.

Анна выводит на монитор страницу скайпа с фотографией молодого мужчины и текстом «Арсений соединение».

Мать: Не соединяется? Ну и оставь его в покое.

Анна: Я просто на всякий случай зашла. Боюсь пропустить его звонок.

Мать: Это было бы чудом, согласись?

Анна: Мама, если Сенечка не звонит, значит, у него все хорошо.

Мать: Ну и что ты тогда ему названиваешь через каждые пять минут, если все хорошо? Сенечка твой, конечно, тоже мог бы и ответить матери. Ты такой не была.

Анна: Да ладно… Была. И даже еще хуже была. Ты знаешь, я ведь обычно не читала твои письма. Те, что ты слала мне каждую неделю. Вернее, читала только начало и конец.

Они были такие длинные, такие толстые, еле влезали в конверты, которые даже не заклеивались сами. Ты их клеем сверху промазывала, чтобы не открылись. Канцелярский клей засыхал желтой жирной полосой. Помнишь?

Мать: Не оправдывай его. Ты хотя бы вскрывала эти конверты…