Синяя звезда

– Об ответственности, – уже веселее улыбнулся он.

– Опять, – фыркнула я. – Сколько можно?

– На этот раз я хотел упомянуть об ответственности иного рода. Ты не умеешь справляться со своими отрицательными эмоциями, а для человека с твоими способностями, а теперь еще и возможностями, это совершенно недопустимо.

– Расмус, ты ведь сам меня научил этому…

– Я тебе показал, как ты можешь пользоваться твоими способностями, не более того. Если бы у тебя их не было, я бы мог треснуть от желания, но у меня все равно ничего бы не получилось. Зайца можно научить стучать по барабану, но он не может научиться писать. Лапа не удержит ручку, во-первых, а во-вторых, перед тем, как писать, нужно научиться читать, а на это у него мозгов не хватит. Не пытайся перевалить на меня ответственность за себя. Тебе придется научиться владеть собой, чтобы не пострадали окружающие тебя живые существа.

– Но я же не знаю, как, – я пожала плечами. – Ты сможешь меня научить?

– Смогу, но только в том случае, если ты этого действительно захочешь.

– Мне и деться некуда, я теперь сама себя боюсь. Вдруг разозлюсь, а рядом со мной окажется обыкновенный человек… Что, он, бедный, сможет мне противопоставить? – пробурчала я, потому что в голове возникла страшная картина микроскопа, с кошмарной скоростью несущегося в лоб моему шефу.

– Именно, – от души расхохотался Расмус. – Ну ладно, раз ты согласна и готова учиться, пойдем.

Мы вышли из корабля на поверхность планеты, той же самой, где в прошлом сне я становилась водой. Шум прибоя отчетливо раздавался из-за песчаных дюн, но мы двинулись в противоположную от моря сторону. Расмус привел меня на опушку леса, между зарослями которой виднелась маленькая проплешина земли, свободная и от кустов, и от травы.

– Ты легко научилась быть водой, это неудивительно, при твоем-то подвижном характере. Но овладеть собой ты сможешь только после того, как овладеешь остальными стихиями – воздухом, огнем, и самое главное – землей. Только она принесет полное спокойствие, которое позволит тебе обуздать собственную бешеную стихию. Ложись на землю.

Я опустилась на теплую, нагретую солнцем землю, прижалась к ней щекой, чувствуя, как колются мелкие камушки и торчавшие между ними мелкие травинки. Расмус присел рядом на корточки, внимательно глядя на меня прищуренными глазами.

– Что дальше? – спросила я.

– Теперь ты чувствуешь, что рассыпаешься на отдельные песчинки, – объяснил он и фыркнул: – Магия, в сущности, примитивнейшая вещь. Подчиняясь стихиям, подчиняешь их себе.

– Скажешь тоже, – скептически усмехнулась я, в тоже время остро ощущая тепло, исходящее от земли. – Разве может нормальный человек подчинить себе стихию?

– Не отвлекайся, – строго заметил Расмус. – Ты чувствуешь себя ненормальной? А?

– Нет вроде, – я едва не рассмеялась. – Не ненормальной, а… как бы это выразить?..

– Значит, нормальной, – категорически заключил Расмус.

Он улегся рядом со мной, взял за руку.

– Чтобы не потерялась… Значит, ты рассыпаешься на отдельные маленькие песчинки, они потихоньку проходят в щели между камешками, другими песчинками, корешками растений. Важно раствориться в земле целиком, осыпаясь разом всем телом, а не постепенно, частями. Самое главное в любой ситуации – сохранить свою целостность.

Почти моментально исчезло небо над головой. Мне показалось, что земля стала жидкой, тело довольно быстро проседало в нее, ощущая, из чего она состоит и сколько в ней живности. Никогда не думала, что в почве до такой степени может бушевать, даже буйствовать жизнь. Я отчетливо поняла, какое наслаждение испытывают семена во влажной теплой почве, и уже была готова прорасти травой, выбросить к солнцу сочные зеленые листья, даже почувствовала на макушке завязывающийся бутон, в котором дрожали от нетерпеливого желания развернуться туго свернутые трепещущие лепестки.

– Ты что вытворяешь, прекрати немедленно! – охнул Расмус, судорожно дергая меня за руку. – Не для того я тебя сюда тащил, чтобы ты зацвела!

Я очнулась от неисполнимого желания, чувствуя, как мое рыхлое тело шевелится, когда в нем решительно продвигаются всякие-разные червяки, деловито снуют маленькие и совсем мелкие букашки, бойко скачущие по осыпающимся под их шустрыми ножками песчинкам. Осыпаясь вниз и легко огибая крепкие корни, я любовалась сидящими на них маленькими, почти прозрачными корешками, которые сосали воду, содрогаясь от жадности.

Почва становилась все менее рыхлой, все более прохладной. В ней стали попадаться крупные камни, которые болезненно раздвигали мое сыпучее тело. Мне захотелось стать плотной и такой же твердой, как эти камни, даже тверже, чтобы они не проходили сквозь меня, а уходили в сторону под тяжестью и мощью моей плоти. Тело послушно уплотнилось, его покинула даже мысль о возможности пошевелиться, я превратилась в каменную статую, продолжая тонуть все глубже и глубже.

Вокруг стало совсем холодно, но мне была приятна эта глубокая, глубинная прохлада. Шорох, который сопровождал весь наш путь сюда, исчез, тишина охватила меня, необычайная тишина прислушивавшейся к себе земли. Изредка она нарушалась отдаленными звуками, в которых угадывались треск и скрежет внутренних движений планеты. Рука не столько чувствовала, сколько помнила, что ее держит другая, тоже каменная в своей неподвижности рука.

Нас окружали молчаливая мгла глубины, безмолвие темной бездны, мрак беззвучия. Исчезло все – мысли, чувства, ощущения, воспоминания, образы и желания – все растворилось в невозмутимой безнадежности могилы. Безжизненный покой холода возвел безразличие в абсолют. Сон, вечный сон… неужели я все-таки уснула навсегда?..

***

В четыре я вылезла из-под одеяла, испытывая только одно чувство – мучительную, изнуряющую ненависть к будильнику. Развесила сушиться мокрую одежду, пролежавшую ночь на полу в той же позе, в которой оставила ее вчера вечером. Выпила кофе. Попыталась проглотить кусок бутерброда, но он отказался лезть в горло. Ну и черт с тобой, сказала я ему на прощание, отправила его в мусор, а мусор в мусоропровод. Прислушавшись к шуршанию мусорного мешка в трубе, поняла, что могу считать себя проснувшейся. Закурила, пытаясь сообразить, что еще можно успеть сделать, а что уже не нужно. Вспомнила, что забыла попрощаться с подругой.

Недолго поразмышляв, прилично ли звонить в пять утра, я решила, что ничего, в таких обстоятельствах вполне можно, и набрала Наташкин номер. Ее хриплый спросонья голос яростными вибрациями был способен убить на расстоянии.

– Ты что, совсем сдурела? На часы хоть иногда смотришь, твою мать? – прорычала она.

– Не злись, вчера забыла тебе позвонить. И через час уезжаю. Как же я не попрощаюсь с тобой? Ты же мне этого не простила бы ни в жизнь, – я покаянно вздохнула.

– Не простила бы, конечно. Ладно, не вздыхай так, – смягчилась Наталья, – а то мне начинает казаться, что ты уезжаешь навсегда. Обалдуям своим хоть не забыла написать?

– Нет, уж этого я никак не могла забыть, – я всхлипнула.

– Ты что, ревешь? С тобой все в порядке? – Наталья так встревожилась, что мне стало неловко – бужу человека посреди ночи, пугаю.

– Да все со мной в полном порядке. Просто вдруг поняла, что жизнь моя, устроенная так хорошо и складно, сломалась, и все тут. Пропала я, Наташка, и не знаю, что делать и как быть.

– По-моему, ты просто забыла, как с мужиками обращаются, – гнусно хихикнула она. – Ничего, вспомнишь, моторные навыки не забываются.

– Что ты несешь, мымра? – расхохоталась я. – Ну ладно, совесть моя чиста, настроение ты мне подняла, спасибо тебе. Пока. Иди спать дальше.

– Пошла… Пока.

Я окончательно утрамбовала рюкзак, затянула ремни. Накинула на себя Шубу, села на кухне рядом с последней кружкой с кофе, закурила.

– Все будет хорошо, – тихо сказала она, – не волнуйся. Только не волнуйся, и все будет хорошо.

– А ты откуда знаешь? – мне стало приятно от ее заботы. – Ты разве умеешь предсказывать будущее?

– Нет, конечно, я же не экстрасенс, а обыкновенная кофта!

– Ничего себе, обыкновенная. Ты же говоришь!

– Значит, обыкновенная говорящая кофта, и не более того. Было бы чему удивляться, – фыркнула она и умолкла.

Я допила кофе, прикурила очередную сигарету и так и сидела в полудреме, глядя в окно, наблюдая, как сладкая темнота ночи постепенно сменяется сонной одурью рассветных сумерек.

Роман позвонил в дверь ровно в шесть.

– Я п-подумал, может быть, вам нужно помочь?

– Бросьте, Рома, – сердито фыркнула я, злобно пихнув рюкзак башмаком. – Вы что, до сих пор не поняли, что я собой представляю? Обыкновенная рабочая лошадь, вполне способная к перетаскиванию любых тяжестей.

– Пожалуй, это единственное, что мне в вас н-не н-нравится, – недовольно заметил он, отнимая у меня рюкзак.

– Что я лошадь?