Сборник редакторских анонсов литературного портала Изба-читальня. Том второй. Проза

А взяв, держала в своих объятиях, приговаривая: «Ух ты, мой родненький Кузьмичик! Голуба ты моя, головастенькая!» Объятия эти были Кузьмичу неприятны и даже омерзительны, но и отвязаться от них он не мог по причине временного остолбенения.

В связи с этим им и были отвергнуты мысли общественно-замусоленные, затёртые говорильней и сомнительными лозунгами. Тем более что за этими лозунгами призрачной злобной тенью всегда стояла она – оторопь…

Закончив с анализом своего лирического отступления, Иван Кузьмич поёрзал на скамейке, сложил руки на груди и вернулся к думам о фундаментальной значимости прищепок, как категории скрепления двух родственных начал.

Занимательным здесь было то, что сами родственные начала – бельевая верёвка и штаны всевозможных конструкций, скреплялись быстро и надёжно какой-то деревянно-пружинной пустяковиной. Скреплялись без капризной клеевой липкости и без единого гвоздя. Чик – и готово! Чик – надевай и отчаливай! И что интересно – всегда вот это самое «чик» без каких-либо мучений и досадных чрезмерных поломок.

Но самым удивительным Ивану Кузьмичу показалось то, что конструкция этой самой пустяковины, за всё обозримое прошлое, почти не претерпела каких-либо существенных изменений. Она была изначально замечательно-гениальной. И как любая замечательная гениальность, проявленная в качестве совершенства, чихать хотела на все эти стрессы-прогрессы, на все эти «давай-давай» и «дуй до горы»! Чихать громко, всласть, без оглядки на этикет и условности приличия.

Утвердившись в своей мысли об отчуждённости и равнодушии всякого совершенства, Кузьмич шумно вздохнул и, сокрушённо покачав головой, был вынужден признать, что в нём, в этом самом совершенстве, отсутствует, и отсутствует полностью, запас какой-либо суеты, чаще всего называемой движением. И что оно либо благосклонно позволяет собой пользоваться, либо безучастно принимает своё же забвение, при этом не проявляя никакого интереса ни к Кузьмичам, ни к Поликарпычам, и нет в нём к ним никакого сочувствия и желания наставлять на путь истинный.

Когда соседка, оповестив о своём присутствии басовитым: – Здоро?во, Кузьмич! – стала снимать сухое бельё, Иван Кузьмич подошёл к забору и сказал: – Семёновна! Будь любезна! Одолжи мне пару прищепочек, – и, чуть помолчав, добавил, – с отдачей.

Семёновна обернулась и, подойдя к Кузьмичу, протянула ему прищепки, при этом она улыбнулась и пробасила: – Сосед, дорогой, с какой отдачей? Вещь-то копеечная! Бери так! Пользуйся!

Иван Кузьмич поблагодарил щедрую женщину и пошёл в сарай за пассатижами. Надо было разобрать на части это копеечное совершенство и, в конце концов, всё-таки понять, что же там у него внутри…

Алексей Брайдербик. Избыточность – Рассказ. 17.09.2015

Избыточность – ловушка безвыходности. При избыточности все перекрестки, повороты и изгибы приводят к фатальному тупику.

Пустота – избыточна. Например, есть пустая комната. Пустота, заполняющая ее, избыточна, так как, кроме нее, нет ничего. Пустота перестает быть избыточной только тогда, когда в помещении появляется что-либо. Нечто своим существованием уравновешивает ничто.

Вдалеке между выжженной землей и пустотой неба виднеется расплывчатое пятно зари. У нее два бледных хвоста, один – сверху, другой – снизу. Первый хвост опущен в небо, второй едва касается тверди.

Заря – надежда? Нет! Она – символ повторяемости смерти. Заря – очередная атака врага – и вновь гибель людей. Вчера, сегодня, завтра…

Руины города – царство войны. На мглистых полях смерти – улицах и площадях города – война разожгла пожар боли, отчаяния и крови. Скелеты строений просеивают пламя страданий сквозь сплетения железных костей.

Две стены – холода ночи и тепла от многочисленных костров – стояли, прижавшись друг к другу.

На куске бетонной плиты сидел солдат и размышлял:

«Любовь представляется мне уродливой и неуклюжей. Это чудовище потрошит людей, выдирает из них корни мыслей, логики и рассудительности и уносит с собой растерзанные тела. Монстр рождается из обычной человеческой привязанности, из семян симпатии и цветов дружбы. Он волочит нас, мы машем руками и ногами, отбиваемся, что-то кричим, кого-то зовем – безуспешно. В чудовище сплетены преисподняя и рай, ему чужды звуки, и оно не способно рождать слова.

Одиночество по-своему интересно, оно может уничтожить мир – или спасти человеческую душу. Одиночество заставляет смотреть во всякое лицо любви – красивое, уродливое, искаженное. Ненависть, к слову, тоже чудовище, только это – промежуточная ипостась любви. И на самом деле любовь заканчивается не ненавистью, а безразличием. Сначала мы любим, затем ненавидим, а после нам всё равно.

Я стремился к женщинам, чья душа – утонченная осенняя грусть, нежность сумерек после жаркого дня, прозрачная и нежная, как шелк, прохлада. Но всегда натыкался на женщин с огненными вихрями в сердце, обжигающим жаром души, темпераментом бури. С такими женщинами у меня не получалось создать семью.

Я хотел видеть своей второй половинкой женщину, сущность которой была бы подобна благоухающим плодородным дубравам и рощам, освежающим горным родникам и зеленым лугам. Однако почему-то несколько раз женился на женщинах, в чьей природе присутствовала твердость скал и рифов, сухость раскаленных песков безжизненной пустыни, стужа антарктических равнин.

Я от раза к разу начинал избыточностью и заканчивал ею – две избыточности противоположны друг другу, а умеренность где-то над и под ними. Я был на одном уровне с двумя избыточностями, причем точно посередине между ними.

Каждый живущий на земле человек находится под присмотром высших сил – я не исключение, но могу ли я своего покровителя назвать другом? Разумеется!

Он всегда пребывает на грани умеренности между острой чувствительностью и абсолютной бесчувственностью – между умением плавать как рыба и неспособностью держаться на плаву. Он глыба бытия на перепутье прошлых событий, настоящих свершений и предстоящих возможностей.

Лето прикрепляет к его спине крылья. Зима покрывает его шерстью. Весна превращает его руки и ноги в плавники, а легкие – в жабры. Осень возвращает его телу человеческую кожу.

Но он не человек, не животное, не призрак и не пришелец с другой планеты. Он не смерть и не жизнь. Он – промежуточная форма между человеком и животным, переходное состояние между жизнью и смертью. Он нечто среднее между призраком и пришельцем. Тот, о ком я говорю, – химера, рожденная от слияния каждой из промежуточных форм.

Мой друг – единственный, кому я рад всегда. Я никогда с ним не ссорюсь, как с двумя старшими братьями и родителями. Мы разные – как огонь и вода, земля и воздух. Буря и тихая солнечная погода. Нет таких интересов, занятий, мыслей, которые объединяли бы нас. Почему так? Неизвестно. Возможно, всё дело в уникальности внутреннего мира каждого из нас. Одинаковость сущностей двух внешне не похожих людей таится в непреднамеренном договаривании друг за другом фраз, мыслей. Понимание того, что человек с тобой рядом очень близок тебе по духу, наступает буквально с первых минут общения с ним.

Я не чувствую духовного родства с членами семьи. В идеале все наши интересы, стремления, общие темы для бесед и мироощущения должны сразу же скрепляться, склеиваться, срастаться, однако на деле всё перечисленное происходит лишь «параллельно».

Я не плохой, не злой, не жестокий – тогда почему я родился в семье таких людей?

Если меня представят к какой-нибудь награде, например, за мужество, – я. впрочем, пока не совершил ни одного героического поступка, но, надеюсь, у меня еще будет такой шанс, ведь пока ни одна из сторон не проиграла войну, – то пришел бы я на церемонию награждения со своей семьей или с другом? Думаю, что друг искренне порадовался бы за меня».

Солдат вместе с сослуживцами пережил и бомбежку, и обстрелы. Даже врага сокрушали вместе. Они все были связаны смертью, кровью и болью. Печально осознавать, что только это может роднить некоторых людей, раз и навсегда делать их единым целым – избыточность и крайность. Может ли в будущем наступить умеренность? Да!

Ирина Артюхина. Обычная история – Сказка. 07.09.2015

Случилась эта история несколько лет назад. Как-то в разгар листопада, погожим днём, во влажном осеннем воздухе кружилось семечко. Его нашёл ветер где-то среди шелеста листьев, подхватил и потащил за горизонт. Семя то взлетало ввысь, то падало вниз, то кубарем каталось по земле, путаясь в сухих травах и старых ветках, а то опять, подхваченное порывом ветра, взлетало высоко-высоко над землёй. Обрамлённое в полупрозрачный белый шарфик-крылышки, летело семечко всё дальше и дальше. Пока не выдохся ветер. Пока не наступила ночь…

– Здравствуйте! – радостно приветствовала всех вокруг крохотная Веточка, пробившая толстый слой земли своей маленькой головкой. Вздрогнув на мгновение от прикосновения теплого, ласкового солнечного света, она откатила листочком от себя подальше комок земли, выпрямилась и улыбнулась новому миру, обступившему её. – Вот я и проснулась!

Её окружили местные жители, с интересом глядя на новенькую, и стали шумно делиться впечатлениями друг с другом.

– Какая маленькая… – прошелестела Травка, разглядывая Веточку со всех сторон.

– Какая миленькая… – захлопала в ладошки Ромашка.

– Какая наглая… – фыркнула Крапива и растопырила свои ядовитые иголки в разные стороны.

– Какая звонкая… – пропел Колокольчик, раскачиваясь в такт с ветром.

– Какая красивая… – засмущались Незабудки и зашушукались между собой.

– Какая крупная… – озадачился Одуванчик, надув жёлтые щеки.

– Какая сильная! – восхитились Сорняки, видевшие, как ловко Веточка откатила большой ком земли.

Они обсуждали её рост и размер, восхищались силой маленького стебелька и сияющей поверхностью её листочков, умилялись над уверенностью малышки и её жизнерадостностью. Шумело, шелестело взволнованно зеленое население, пока свой голос не подал всеми уважаемый житель этой местности Шиповник:

– Тихо все. Что расшумелись или никогда не видели, как просыпаются росточки? Напугаете её своим гомоном. – И, уже обращаясь к малышке: – Не бойся, здесь тебя никто не обидит – расти спокойно. А как тебя зовут?

– Я не знаю, – сказала Веточка. – И не помню, как оказалась здесь. Помню только, что долго играла с ветром, летала по воздуху, потом устала, упала на землю и уснула.

– Она не знает, она не знает… – захихикали Незабудки.

– Хм… – хмыкнула Крапива и отвернулась.

– Ну, и что, что не знает? – весело подмигнула Ростку Ромашка.

– Это не важно, как тебя зовут, а важно – кем и какой ты вырастешь, но ведь нам нужно к тебе как-то обращаться? – рассуждал задумчивый Одуванчик.

– Пока ты не подрастёшь и не обретёшь свою настоящую форму, мы так и будем назвать тебя Веточкой, – сказал Шиповник и зашуршал своей листвой.