Любитель сладких девочек

Маша поняла это по-своему. Потому и протянула ему свой платок. Скользнула быстрым взглядом из-под упавших на лоб волос по его лицу и подивилась темным кругам у него под глазами. Сами же глаза были совершенной, нетронутой ни единым вкраплением прозрачной голубизны. Девчоночьи длинные ресницы, бровей видно не было из-за нижнего края шапки, но ресницы были приятного темно-русого оттенка. Голубые глаза, пушистые ресницы, яркий, совсем не властный рот, далекий от совершенства хрящеватый нос и эти темные полукружья… Нет, что-то с ним все-таки было не так, с этим парнем. Вроде на первый взгляд приятен и презентабелен: одежда, манеры, опять же глаза смотрят достаточно открыто, пусть с легкой самоиронией, но безо всякого зла на самом их дне.

Но вот как раз это-то и настораживало…

С чего бы такому славному парню оказаться в их захолустье? Что он забыл на их консервном заводишке? Пускай платят неплохо, но совсем недостаточно для того, чтобы носить на мизинце золотую печатку с россыпью бриллиантов по черному полю оникса… И уж совсем-совсем непонятен его рыцарский порыв, затащивший его в этот отстойник. Она же не была дурочкой и знала, что бесплатный сыр может быть только в мышеловках. А отсюда следует: если он взялся вытаскивать ее из дерьма, значит, что-то ему от нее нужно.

Об этом она у него прямо и спросила.

Первое мгновение, самое первое крохотное мгновение, он озадачился враждебностью, с которой Маша задала вопрос. Но тут же беспечно пожал плечами и совсем уж беззаботно брякнул:

– А черт его знает! Сам не знаю, что на меня накатило! Ладно, поживем-увидим. Ты бы это… встала все же. У вас ведь, женщин, там всякого добра внутри полным-полно. Застудишься, начнутся какие-нибудь осложнения, потом рожать не сможешь.

– А нужно, чтобы я рожала? – подивилась она такому повороту и сделала попытку приподняться со снега.

Заледеневшие ноги плохо слушались и расползались в разные стороны, колом торчали посиневшие коленки, руки не хотели разжиматься. Тут ведь еще нужно было заботиться о том, чтобы никакая часть ее тела не стала предметом достояния его пристального внимания. А смотреть, да как пристально, он умел. Серьезный, ничем не замутненный взгляд. Смотрит, как на копошащегося под микроскопом паука и гадает, наверное, как долго еще протрепыхается ее приплюснутое обстоятельствами тельце.

«Упрямая…» – думал Володя, наблюдая за тем, как Маша пытается подняться на ноги.

Его помощь она отвергла сразу, не позволив даже подхватить за локоть. Отчаянно затрясла заострившимся подбородком и пискнула что-то жалобно-беспомощное. При всем при том старательно пыталась скрыть от его глаз свою наготу. Чудачка!.. Пока она куталась в свою уцелевшую телогрейку, он предостаточно натаращился на все, что плохо скрывали разодраные в клочья ее тряпки. Все рассмотрел и с прискорбием констатировал, косясь на нежно-розовый сосок груди, что девочка-то, оказывается, очень-очень даже ничего. Почти даже в его вкусе. Поразительно белая и, невзирая на крупные пупырышки мурашек, гладкая кожа. Длинные ноги. Странно, что он этого не заметил раньше. Хотя такие порты да сапожищи любое совершенство изуродуют. Объем груди – к чести его надо отметить – Володя определил навскидку еще в столовой. Как только Федька облапил ее, выставив на всеобщее обозрение, так он сразу, почти автоматически его и засвидетельствовал. И сейчас удовлетворенно хмыкнул, поняв, что не ошибся: конкретный третий, сомневаться не приходилось. В этот момент, поймав его взгляд, сопровождающийся удовлетворенным похмыкиванием, Маша как раз в очередной раз съезжала по бортику ржавого автомобильного кузова в снег. Руки ее, словно крылья, инстинктивно разлетелись в разные стороны, пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь. Телогрейка свалилась с голых плеч, и ее белые крупные груди, словно ошалевшие голодные поросята, вывалились наружу, розовыми пятачками сосков целясь прямо в него.

«Черт, черт, черт! – мысленно простонал Володя, едва не дав отсюда деру. – Вот влип так влип! Гарик меня повесит за одно место, если узнает! Могу представить его вселенский вопль по этому поводу! Черт, но хороша же… Ну так хороша… Хотя при таком теле мордашка могла бы быть и поинтереснее… Нет, надо срочно спасать ситуацию!»

Как это ни странно, спасти ситуацию удалось Нинке. Словно и не она являлась участницей подлого тайного заговора против своей напарницы. И вовсе не она завлекала ее в ловко расставленные отщепенцами сети. Она ворвалась с накрашенным возбуждением лицом и, рухнув перед Машей на колени прямо в снег, принялась натягивать на нее принесенную одежду. Чьи-то гигантских размеров спецовочные штаны и растянутый до размеров ветряной мельницы неопределенной расцветки свитер.

– Давай, Машунь, – хлопотала благочестивая Нина, терпеливо втискивая негнущиеся Машкины ноги в широченные штанины. – Твоих вещей что-то в шкафу не оказалось. Вот, принесла что сыскалось. Застыла совсем, беда какая…

О том, что беда с той могла произойти порядков на сотню покруче, Нина благополучно подзабыла. Прямо как подключилась к акции по спасению, так все напрочь из головы и вылетело. Ухлопотала Машу едва не до обморока, не поленившись даже завязать концы платка у той на затылке.

– Все, Мань, порядок, – с воодушевлением пробормотала Нинка и любовно оглядела напарницу с головы до ног. – Будто ничего и не случилось. Только это… Чего же дальше-то теперь будет?

И тут ее взгляд переметнулся на Володю. И его снова, в который раз за сегодняшний день покоробила ее подлючая сущность. Только-только буквально захлебывалась в добродетельном порыве и тут же – бац! – все пропало. Настороженное любопытство проступило на ее лисьей физиономии, как проступает портрет лица из купающегося в ванночке с химикатами негатива.

«Тьфу ты, чертово отродье! – выругался про себя Володя, почти грубо хватая Марию за руку и увлекая за собой. – Надо же было Машке так вляпаться! Мало ей было очутиться именно в этой географической точке, тоже ведь не за романтикой сюда рванула, наверняка не за ней… так еще господь ей эту бабищу послал в подруги…»

– Эй, Николаич! – растерянно крикнула ему в спину Нина, с точностью копируя манеру обращения к нему заводского охранника. – Так что там теперь будет с Машкой-то?

Он разозлился, загородил собой Марию, неуклюжей тряпичной куклой перебирающую ногами, и с неожиданным апломбом заявил:

– Все с ней будет хорошо, понятно? Более того, с ней теперь уже ничего плохого не будет! Ничего и никогда! Поняла? И передай там это по своей сети!

– Ишь ты! Вот ведь… – ошарашенно моргала круто подведенными глазами Нинка, потом, когда они уже почти скрылись из вида, опомнилась и загорлопанила: – А по какой сети-то, Николаич? Что за сеть? Я ведь не поняла ничего!

В ее растерянность ему верилось мало. Но не возвращаться же с объяснениями, в конце концов! Тем более что Мария того и гляди снова сил лишится. А дотащить ее он вряд ли сможет. И не потому, что девушка была достаточно высокой и совсем не хрупкого телосложения, а потому что проклятый камень снова омерзительно шевельнулся, полоснув по левому боку острой болью.

Володя не повел ее тем путем, которым сам сюда попал. Белым днем попадать под перекрестные взгляды любопытствующих ему очень не хотелось. Они сделали крюк в полкилометра и зашли в его заповедное закордонье совсем с другой стороны. Все то время, что они месили ногами крупку наметенного зимними ветрами снега, пробираясь окольными путями, Маша терпеливо плелась следом и молчала. Но стоило подойти к крыльцу его вагончика, как она вдруг строптивой жихаркой уперлась обеими руками в притолоку входной двери и отчаянно замотала головой.

– Ну что, опять? – не в силах более сдерживаться, заорал Володя, стараясь не корчиться от того, как тупой бритвой вгрызается ему в левый бок боль. – Чего ты головой мотаешь из стороны в сторону? Не хочешь идти?! Не надо! К черту! Вали отсюда! Я и так влип с тобой в историю! Теперь придется перед Витебским объясняться, а бесплатно это не делается!

Маша вдруг ослабила оборонительный упор руками и, изумленно заморгав ему прямо в лицо, еле слышно пробормотала:

– Так я вас об этом не просила.

– Не просила, конечно! А что, надо было дать им разорвать тебя на куски?! Сначала от души дать покуражиться, а потом позволить пустить тебя на ремни? Машка, ты знаешь хоть, что ты дура? – Последние слова он почти простонал, потому что въедливая боль сползла по боку в ногу и теперь у него отнималось колено.

– Знаю, – согласно кивнула она и уронила руки вдоль тела. – Идемте в дом. Вам плохо. Я вижу, что вам плохо. Идемте.

Самокритичность он уважал. Но всегда считал, что женщинам подобная добродетель не свойственна. Ему, во всяком случае, с такими встретиться не пришлось. Нет, мог кто-нибудь из них лицемерно воскликнуть, крутясь перед зеркалом накануне званого ужина: «Господи, какая я уродина!» Говорилось все это с одной единственной целью – выкружить у него пару-тройку сотен долларов на очередной гарнитурчик либо туфли. Он вслушивался плохо в этот лепет, заведомо зная, что подобные дерзновения ему бы не простились никогда. А тут поди же ты… Согласилась, что дура. Может, все-таки судьба сжалилась над ним наконец и послала ему в Машкином лице надежду на тихую надежную заводь с уютным домиком, кучей ребятишек, умной верной супругой и тихой спокойной старостью? Нет, одно слабое место во всем этом уже было: сама же призналась, что она дура. К тому же что-то такое она там говорила о своем муже вчерашним вечером в заводском коридоре. Так что и верность под вопросом…

Н-да, Гарик точно его убьет. Либо пошлет ко всем чертям и перестанет носиться с его проблемами, как со своими собственными. А дело только-только сдвинулось с мертвой точки. Нет, наверное, дурак все-таки он, а не Машка. Или оба. Вот и не верь после этого в народную мудрость, что дурак дурака видит издалека…

Володя переступил следом за Машей порог. Запер дверь. Снял куртку, шапку, ботинки, все развесил и расставил по своим местам, старательно не замечая ее изучающего взгляда. Привычно смел снежный валик у двери, потревоженный их подошвами, и подоткнул овчиной дверь.

– Заходи, – буркнул он, абсолютно не имея понятия, о чем можно с ней разговаривать. Подвергать сейчас анализу последние несколько часов ему хотелось меньше всего, оттого глубоко внутри проклюнулось и начало разрастаться сизой плесенью по организму глухое недовольство собой. – Тапочек запасных у меня нет. Придется шагать к тебе и брать тапки. Есть такие?

– Были, – кивнула она и одним ловким движением освободилась от резиновых сапог и телогрейки. – Но после того, что там… там произошло, я не могу…

– Что не можешь? – Раздражение начало набирать обороты. – Сходить к себе в комнату и забрать свои вещи не можешь? Кому же ты их подарила? Этой дамочке с физиономией хорька? Или в сэконд-хенд отправила?

Она снова оторопело заморгала и опять резонно парировала:

– А это не ваше дело.

– Ага, вот так вот! Значит, так мы умеем разговаривать!

У него уже болело все тело: сердце, печенка, ноги, руки. Он подозревал, что губы его превратились в две обугленные желчные нитки, а язык сейчас напоминал раздвоенное жало змеи. Но позволить боли взять верх над ним он не мог. Не мог позволить ей глумливо опрокинуть его на глазах у этой долговязой девицы на диван и заставить корчиться и стонать, стонать от боли и холодного ужаса перед этой болью, которой, казалось, не будет конца.

– Вам надо лечь, – спокойно сказала Маша, и ее холодные пальцы вцепились ему в запястье. – Идемте. Вам совсем не обязательно корчить передо мной героя. Всю глубину ваших душевных качеств я уже успела оценить по достоинству. Что это – язва?

– Ка-амень… – Володя, сцепив зубы, шел за Марией, почти не видя нелепого очертания ее фигуры в огромных портках и длинном, вытянутом в разные стороны свитере. – Ка-амень в поч-ч-чке. О черт, я сейчас издохну! Скорее бы уже!

«Вот они, мужчины! – Ироничная улыбка еле заметно скользнула по ее губам. – Где бы им еще и родить… Это точно был бы конец света…»

Она едва не волоком дотащила Володю до его спальни, где огромным парусником белела неприбранная постель. Аккуратно закинула его ноги на простыню, так как он, едва почуяв подушку, сразу обмяк и кулем свалился навзничь, сняла тапочки и тут же укрыла одеялом до подбородка. Потом присела на маленькой табуреточке в изголовье и уставилась на него с любознательностью первоклашки, изучающей кляксу на девственно – белом листе своей первой тетрадки.

Выглядел Володя паршиво. Щеки побледнели до синевы. Темнота под глазами светилась сизыми полукружьями, словно он по странной прихоти облачился в солнцезащитные очки. Губы побелели, и их разом обметало. Дышал часто и коротко. Видимо, каждый вдох отдавался коликой в почке и потому он старался делать это очень осторожно. Ему было больно. И Маша не без изумления вдруг почувствовала, как в промерзшей ее душе шевельнулось что-то такое, что отдаленно напоминает жалость. Каких-то полчаса назад она боязливо разглядывала этого человека и силилась угадать, что именно сподвигло его на опрометчивый поступок, граничащий с глупостью. Страх, неверие, и вдруг – жалость… Она и правда дура. А точнее – кошка. Бездомная облезлая кошка, вопящая от страха и одиночества в подворотнях и ищущая себе любого пристанища. Стоило этому незнакомому, в сущности, человеку лишь немного постараться, как она уже готова ластиться у его ног, заискивающе мурлыкать и заглядывать в глаза. Ну, может быть, и не совсем так-то уж, но помочь очень-очень хотелось.

– У вас есть баралгин? – решилась она на вопрос и тихо тронула его за плечо.

– Что? – еле просипел Володя и слегка приоткрыл лихорадочно поблескивающий левый глаз.

– Баралгин у вас есть? Это обезболивающее такое, достаточно сильнодействующее.

– Да-да, знаю, слышал… Не знаю, есть ли, нет. Нужно в аптечке посмотреть. Там, где-то на книжных полках. Поищи, а то я сейчас точно издохну.

Баралгин нашелся минут через пять суматошных поисков. Падали на пол какие-то глянцевые журналы, дразня на разворотах загорелыми женскими задницами. Автомобильные каталоги осыпались ворохами, ненавязчиво предлагая заграничный комфорт, сверкающий лощеными, словно у дельфинов, боками дорогих машин. Альбом для фотографий ей встретился всего один, и Маше до зуда в ладонях хотелось полистать его. Но за спиной, стиснув зубы, стонал и метался ее спаситель, и ей приходилось спешить.

– Вот, выпейте сразу две. – Она протянула ему на узкой ладони две таблетки, в другой руке держа кружку с водой. – С одной лучше не будет…

Володя принял лекарство, отвернулся от нее на правый бок, и тут же его голова с коротким ежиком русых волос скрылась под одеялом.